Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни
«Ну, что я вам говорил?! — воскликнул он. — Теперь он в наших руках».
Бритву послали экспертам на предмет обнаружения кровавых пятен, вместе с большим пакетом одежды, принадлежавшей Мэфри. Тем временем начался опрос свидетелей — мистера Прасти, Эдварда Коллинза и Луизы Бэрт, которые в тот вечер видели убийцу, выбежавшего из квартиры. Прасти оказался близоруким, а Коллинз просто добрым малым, которому очень не хотелось выступать в качестве свидетеля. Но вот Бэрт, это уж была особа совсем другого рода. Перед ней на какой-то миг, промелькнул преступник, притом было это в темный, дождливый сентябрьский вечер, да еще на улице, где и фонарей-то почти нет. И тем не менее она заявила, что может во всех подробностях его описать. Я будто сейчас вижу ее круглое взволнованное лицо, когда она давала показания.
«Это был человек лет тридцати пяти, — заявила она. — Высокий, стройный, темноволосый, бритый, очень бледный, с прямым носом. На нем была клетчатая кепка, серый макинтош и коричневые ботинки».
Сначала Дейл обрадовался, что у него есть описание убийцы. Но после ареста Мэфри надо было менять пластинку — Мэфри-то не был ни высокий, ни темноволосый, ни бритый. Он был среднего роста, светлый, с темными усиками. Да и одет он был совсем не так. Однако Бэрт не растерялась. Она заявила, что в первый раз все перепутала, потому что уж очень волновалась. И вот крупный гладковыбритый субъект спокойно уступил место человеку невысокого роста с усиками. Да и Коллинз, который сразу после убийства решительно утверждал, что не сможет опознать преступника, теперь запел в один голос с Бэрт. Светлая клетчатая кепка превратилась в темную мягкую шляпу, макинтош — в пальто. Словом, описание стало совпадать с приметами Мэфри.
Суон снова помолчал: бледные губы его втянулись от усилия, какого ему стоил вздох.
— Теперь надо было, чтоб они опознали арестованного. Начальник сам пошел с ними, и я тоже. В помещении, где находился Мэфри, выстроили еще одиннадцать полисменов в партикулярном платье. Традиционный метод опознания преступника, который считается вроде бы самым справедливым. Так или иначе, но оба свидетеля безоговорочно опознали одного и того же человека. Мэфри был обвинен в убийстве Моны Спэрлинг и отправлен в Уортли.
Больной повернулся на бок и в упор посмотрел на Пола.
— И все же мне не верилось, что это — он… Очень уж гладко все было разыграно, как по нотам, и я считал, что где-то вся эта штука должна дать трещину. Но не учел юриста, выступавшего в качестве прокурора. Вы можете подумать, что это мой начальник — честный работяга Дейл — повинен во всем, что случилось с Мэфри. Нет, нет, решающую роль тут сыграл Спротт — умнейший субъект, придумавший весь этот трюк. Теперь его зовут сэр Мэтью, он добрался почти до самой верхушки и залезет еще выше, но тогда это был никому не известный человек, и уж очень ему хотелось выйти в люди. Как только он раскрыл рот, я понял: он сделает все, чтобы Мэфри был повешен.
Итак, суд начался. Обвинение вызвало разных экспертов. Однако доктора Тьюка, который первым осматривал тело, среди них не оказалось. Помимо полицейского хирурга Добсона, был приглашен еще некий профессор по фамилии Дженкинс, который подтвердил, что такой бритвой, какая имелась в распоряжении обвиняемого, вполне можно нанести смертельные раны. Далее, он не ручался, что на бритве или на одежде заключенного имеются кровяные пятна, но на них были обнаружены следы некоего инородного вещества, которое могло быть брызгами женского грудного молока. Затем настала очередь эксперта-каллиграфа, который под присягой заявил, что полуобугленная записка, обнаруженная на квартире убитой, была написана Мэфри «измененным почерком, левой рукой». Коллинз и Бэрт при даче свидетельских показаний превзошли сами себя. Особенно сильное впечатление на присяжных произвела Бэрт, с ее невинным личиком и большими испуганными глазами. Стоя с ангельским видом на возвышении для свидетелей, она под присягой говорила: «Это то самое пальто», «Это тот самый человек», а когда речь зашла о процедуре опознания, она с явной гордостью заявила: «Я первая указала на него!»
Затем настала очередь прокурора. Добрых три часа говорил Спротт — без передышки не заглядывая ни в какие записи. Слова текли потоком, и суд как зачарованный слушал его. Да уж, Спротт не пожалел красок, описывая картину преступления: как преступник, поглаживая бритву в кармане, безжалостно напал на свою беззащитную любовницу, мать своего еще не рожденного ребенка, а потом очертя голову ринулся за границу спасать свою шкуру. Говорю вам: это было мастерски проделано. Присяжные, разинув рот, ловили каждое его слово.
Защитник обвиняемого мог бы и не выступать после такого спектакля. Денег для защиты было очень мало; адвокат был старенький, невыносимо медлительный, с писклявым голосом и к тому же не слишком сведущий. В частности, он, видимо, понятия не имел о том, какие доказательства можно привести в пользу Мэфри.
Словом, скоро все было кончено. Виновен. Протестующий вопль заключенного полоснул меня, как ножом. Но, ко всеобщему удовольствию, его быстро уволокли из зала суда. Пятьсот фунтов награды за поимку преступника были назначены Коллинзу и Бэрт. И, ей-Богу, они заслужили эти деньги.
Тут силы, видимо, окончательно изменили больному, он откинулся на подушки и слабым голосом сказал, что не может продолжать.
— Приходите через денек-другой. Я тогда доскажу.
В крохотном закоулке воцарилось долгое, напряженное молчание. Булия тихонько встал, налил воды в стакан и поднес его к губам Суона. Тот проглотил воду, даже не приподнявшись. А Пол сидел ошеломленный, подперев голову руками, — в груди его бушевала буря. Сколько вопросов готово было сорваться с его языка! Но он понимал, что сейчас не время их задавать — на сегодня свидание было окончено. Суон закрыл глаза, ибо так ослаб, что не способен был даже на самое малое усилие. Марк на цыпочках направился к выходу. Тогда Пол, пошатываясь, встал, обеими руками крепко пожал руку больного и тоже вышел.
Глава XI
Неужели невинного человека могли продержать заживо погребенным в течение пятнадцати лет? Не зная, чему верить, совершенно сбитый с толку, бросаясь из одной крайности в другую, Пол едва осмеливался задавать себе этот страшный вопрос. Суон ведь не привел пока никаких конкретных доказательств, а только изложил свои соображения. Но уже одна мысль, что над его отцом учинена чудовищная несправедливость, доводила Пола чуть не до безумия. Он не должен об этом думать. Во что бы то ни стало надо взять себя в руки. Сейчас ему больше чем когда-либо надо быть спокойным, разумным и решительным.
Первым делом он написал домой, прося прислать белье, а затем приступил к поискам жилья, которое дало бы ему большую свободу действий, чем гостиница «Христианской ассоциации молодых людей». Через некоторое время он отыскал мансарду на пятом этаже дома на Пул-стрит, где по дешевке сдавались меблированные комнаты. Улица эта — довольно грязная, но вполне респектабельная, расположенная в излучине канала Шервуда и застроенная преимущественно второсортными пансионатами, — шла к югу от шумной, запруженной транспортом Уэйр-стрит. Хозяйка, миссис Коппин, худощавая, маленькая женщина с зычным голосом, провела Пола наверх, дала ему мыло и грубое, но чистое полотенце. Сумма, уплаченная вперед за комнату, почти истощила скромные капиталы, с которыми Пол приехал из Белфаста, и, умывшись, он отправился на поиски заработка.
Уортли был шумный, деятельный город — гигантский улей среди плоской сельской местности, но промышленность в нем, как и в соседних городах Ковентри и Нортгемптоне, была очень специализированная: фарфор, ножи, вилки и кожевенные изделия — словом, производство, требующее технических навыков и знаний, которыми Пол не обладал. К тому же он не состоял в профсоюзе, не имел никаких рекомендательных писем, да и учительствовать толком еще не мог. По прошествии двух дней Пол уже с возрастающей тревогой стал просматривать газетные столбцы под рубрикой «Вакантные должности».
Но на утро третьего дня ему здорово повезло. Выйдя из своей мансарды, он направился по шумной Уэйр-стрит к извозчичьему трактиру, где, как оказалось, можно было за несколько пенсов получить завтрак, состоящий из бутерброда с колбасой и кофе, и вдруг в витрине большого магазина под названием «Бонанза-базар» увидел объявление: «Требуется пианист. Обращаться к управляющему г-ну Виктору Херрису».
Поколебавшись с минуту, Пол вошел. Это был один из тех универсальных магазинов, где продается все, начиная от хозяйственных товаров и предметов косметики и кончая нижним бельем и детскими игрушками, и все это горами навалено на прилавках, — словом, местный вариант магазина стандартных цен. Управляющий, мужчина лет тридцати, с завитыми волосами, любезный и деловитый, окинул Пола быстрым взглядом и повел его в тот отдел, где стояло пианино и лежало множество нот. На ходу пестрый галстук выбился из его двубортного, в полоску, пиджака и затрепался на ветру от электрических вентиляторов. Взяв наугад какие-то ноты, он поставил их на пианино и приказал:
