Эжен Сю - Парижские тайны. Том II
— Будьте спокойны, сегодня же вечером напишу своему покровителю; завтра вы сообщите мне его адрес, и письмо будет отправлено. До свидания, еще раз благодарю вас, вы настоящий человек!
— До свидания, господин Жермен, пойду к своей ватаге оборванцев, ведь я теперь староста… Научу их ходить по струнке, кто не послушается, пусть пеняет на себя!
— Когда я думаю, что по моей вине вы должны будете жить среди этих негодяев!
— Ну что ж тут особенного? Ничем не рискую, они не посмеют напасть на меня. Господин Родольф меня научил. Никакая потасовка мне не страшна.
И Поножовщик последовал за надзирателем, а Жермен вошел в кабинет начальника.
Он был поражен, увидев там Хохотушку.
Хохотушка была бледна и взволнована, с влажными от слез глазами. И все же она улыбалась… Лицо ее выражало радость, ликование.
— У меня для вас хорошая новость, — объявил начальник Жермену. — Судебные власти объявили, что вы ни в чем не виноваты. За отсутствием виновности, в соответствии с гражданским кодексом, я получил приказ немедленно вас освободить.
— Что вы говорите, сударь? Неужели это возможно! Хохотушка хотела что-то сказать, но так волновалась, что не смогла промолвить ни слова, умоляюще сложив руки, она лишь утвердительно кивнула головой Жермену.
— Мадемуазель пришла сюда вслед за тем, как я получил приказ освободить вас, — продолжал начальник. — Она принесла мне рекомендательное письмо от весьма высокопоставленного лица. Прочтя его, я убедился, что она предана вам; проявляла трогательную заботу во время вашего пребывания в тюрьме. Вот почему я охотно послал надзирателя разыскать вас, надеясь, что вы и мадемуазель будете счастливы, выйдя их этих стен.
— Это сон… так бывает только во сне, — сказал Жермен. — Какое благородство! Простите, огромная радость и изумление лишили меня дара речи, я не могу должным образом поблагодарить вас…
— Я так же, господин Жермен, не нахожу слов, — сказала Хохотушка, — судите сами о моем счастье: когда я рассталась с вами, меня встретил друг Родольфа, он ждал меня.
— Опять Родольф! — удивленно заметил Жермен.
— Да, теперь можно вам рассказать, тогда все станет ясно. Мэрф сообщил мне, что Жермен свободен. «Вот письмо к начальнику тюрьмы, — сказал он, — когда вы придете туда, у него уже будет приказ освободить Жермена, и вы сможете его увести». Я не верила своим ушам, однако же все так и вышло, взяла фиакр, приезжаю сюда… и теперь фиакр ждет нас.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Трудно описать счастье влюбленных, когда они вышли из тюрьмы Форс, и тот чудный вечер, который они провели в комнатке Хохотушки. В одиннадцать часов Жермен вышел из дому, чтобы снять для себя скромную квартиру.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Изложим кратко практические и теоретические принципы, которые мы попытались оспорить, описав эпизод из тюремной жизни.
Мы были бы счастливы, если б нам удалось доказать: неразумность, вред и опасность содержания заключенных в общих камерах…
Несоразмерность, существующую в оценках и наказаниях различных преступлений (домашняя кража, кража со взломом) и некоторых правонарушений (злоупотребление доверием)…
Наконец, показать материальную неспособность бедных классов пользоваться гражданским кодексом.
Глава XIII
НАКАЗАНИЕ
Мы вновь поведем читателя в контору нотариуса Жака Феррана.
Благодаря обычной болтливости его служащих, почти беспрерывно занятых обсуждением все более заметных странностей своего хозяина, мы расскажем о событиях, происшедших после исчезновения Сесили.
— Держу пари на сто су против десяти, что если дело так пойдет дальше, то наш метр более месяца не протянет, подохнет, как комар.
— Во всяком случае, после того как служанка, похожая на эльзаску, покинула его дом, он него остались только кожа да кости.
— Какая уж там кожа!
— Послушай-ка! Значит, он был влюблен в эльзаску, раз он так высох после того, как она уехала.
— Хозяин — влюблен? Просто смех!
— Напротив… Он, больше чем когда-либо, возится с попами!
— И примите еще во внимание, что наш кюре — надо отдать ему справедливость, человек уважаемый, — уходя, сказал сопровождавшему его аббату (я сам это слышал): «Восхитительно! Жак Ферран — идеал милосердия и щедрости…»
— Так сказал кюре? Сам кюре? И чистосердечно?
— Что сказал?
— Что наш хозяин — идеал милосердия и щедрости, что во всем мире другого такого не сыскать…
— Я сам это слышал…
— Тогда я больше ничего не понимаю. Наш кюре считается, как говорят, настоящим пастырем, и заслуженно.
— Это так, о нем надо говорить серьезно и почтительно. Он добрый и милосердный, второй Синий Плащ,[42] а когда такое говорят о человеке, этим все сказано.
— И сказано немало.
— Бедняки всей душой почитают его как истинного священника.
— Тогда я продолжу свою мысль. Когда кюре что-нибудь говорит, ему надо верить, поскольку он не способен лгать; а все-таки поверить, что наш хозяин милосерден, великодушен, я никак не могу, хоть убейте.
— Здорово сказано, Шаламель! Здорово!
— В это можно поверить только как в чудо.
— Ферран великодушен! Да он способен с любого шкуру содрать.
— Но все же, господа, сорок су на завтрак он нам выдает!
— Ну и что? Это ничего не доказывает. Мелочь!
— Да, господа, а с другой стороны, старший клерк сказал, что патрон в течение трех дней перевел огромную сумму в банковские билеты и что…
— Что?
— Ну, расскажи!
— Тут кроется тайна.
— Тем более… Какая же тайна?
— Дайте слово, что никому не расскажете.
— Клянемся жизнью наших детей.
— Пусть моя тетка Мессидор станет продажной шлюхой, если я проболтаюсь хоть словом!
— А теперь вспомним, как торжественно говорил король Людовик Четырнадцатый венецианскому дожу, обращаясь к придворным:
Коль в тайну клерк был посвящен,Ее вмиг выболтает он.[43]
— Да ну тебя, Шаламель, с твоими поговорками!
— Смерть Шаламелю!
— Пословицы выражают мудрость народа; потому я требую, чтобы ты открыл нам свою тайну.
— Довольно болтать… я поклялся старшему клерку сохранить это в тайне…
— Но он же не запретил тебе поведать тайну всему свету?
— Не бойся, отсюда это не выйдет, рассказывай!
— Да он сам сгорает от желания сообщить новость!
— Ну ладно! Хозяин продает контору. Кажется, уже продал.
— Вот это да!
— Вот так новость!..
— Ошеломительно!
— Поразительно!
— А теперь возникает вопрос: кто взвалит на себя дело, которое хозяин решил с себя спихнуть.
— Господи, как несносен этот Шаламель и его вечные каламбуры!
— Откуда мне знать, кому он продает свою контору?
— Если он ее продает, значит, хочет вести праздную жизнь, задавать балы, развлекаться, как говорят в высшем свете.
— В конце концов, у него есть средства.
— И семья на нем не весит.
— Да уж наверняка есть на что. Старший клерк говорит, что у него больше миллиона, включая стоимость конторы.
— Больше миллиона, это неплохо.
— Говорят, он тайком играл на бирже вместе с майором Робером и выиграл много денег.
— И притом жил как скряга.
— Да, но уж если скряга начнет транжирить, он становится расточительнее любого мота.
— Я согласен с Шаламелем: теперь хозяин хочет пожить в свое удовольствие.
— Он совершит непростительную ошибку, если не предастся сладострастию, не погрузится в наслаждения Голконды… раз есть деньги… ибо, как сказал меланхоличный Оссиан в пещере Фингала:
Любой судья не прочь кутнуть. Ну что ж!Есть деньги — есть и право на кутеж.
— К черту Шаламеля!
— Что за чушь!
— Да, но у хозяина совсем не тот вид, непохоже, чтобы он мог наслаждаться.
— Вид у него такой, что краше в гроб кладут!
— А кюре еще восхищается его милосердием!
— Ну так что же? Истинное милосердие прежде всего обращается на себя самого. Ты что, дикарь, не знаешь, чего требует от тебя всевышний? Если хозяин просит для себя милостыню в виде утонченных наслаждений… его долг себе их доставить… иначе он сам себе покажется ничтожеством…
— Больше всего меня удивляет его новый друг, который словно с неба свалился и ходит за ним как тень.
— Не говоря уже о том, что он уродлив…
— Рыжий, как морковка…
— Я готов подумать, что этот втируша появился на свет благодаря случайной ошибке господина Феррана на заре его молодости, ибо, как говорил Орел из Мо[44] в связи с пострижением в монахини обворожительной Лавальер:
