Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 3

Но чтобы завоевать его, надо посвятить ему всего себя, надо полностью порвать с вашим прошлым миром, покончить с представлением о человеке как о жертвенном животном, существующем ради удовольствия других. Сражайтесь за ценность своей личности. Сражайтесь за то, что является сущностью человека, – за верховенство его разума. Со светлой надеждой и полной уверенностью сражайтесь, зная безусловную свою правоту и веря в нее, ибо ваш нравственный принцип есть принцип жизни, ибо вы ведете бой за все новое, ценное, великое, доброе – за все светлое и радостное на земле.

Вы победите, когда будете готовы произнести клятву, которую я дал самому себе в начале своей борьбы. Для тех, кто хочет знать день моего возвращения, я повторяю ее во всеуслышание: клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня.

– Мне это показалось, а? – выпалил мистер Томпсон.

Они стояли перед радиоприемником. Только что прозвучало последнее слово Галта, после чего последовало долгое молчание, в течение которого никто не шевельнулся. Все смотрели на приемник, будто выжидая. Но видели перед собой только деревянный ящик с кнопками и кружком материи, обтягивающей умолкший репродуктор.

Показалось… Только мы, кажется, тоже слышали, – сказал Тинки Хэллоуэй.

Тут ничего не поделаешь, – откликнулся Чик Моррисон.

Мистер Томпсон сидел на тумбочке. Ниже, на уровне его локтя, бледным продолговатым пятном виднелось лицо Висли Мауча, примостившегося на полу. За ними, как островок в полутьме обширной студии, лежала площадка, обставленная для их выступления в эфире; сейчас она опустела, хотя освещение еще не выключили; никто не позаботился убрать ненужный свет, заливавший расположенные полукругом кресла.

Мистер Томпсон перескакивал взглядом с одного лица на другое, словно в поисках каких-то одному ему ведомых признаков Остальные делали то же, но скрытно; каждый старался уловить реакцию другого, не раскрывая раньше времени своей.

– Выпустите меня отсюда – закричал какой-то молодой ассистент, закричал внезапно, ни к кому не обращаясь.

– Сиди на месте, – откликнулся мистер Томпсон. Казалось, звук собственного голоса вкупе с видом тотчас же безмолвно замершей фигуры ассистента, издавшего, впрочем, похожий на икоту стон, чрезвычайно ободрили мистера Томпсона и помогли ему вернуть привычный образ действительности. Его голова высунулась из плеч на дюйм выше.

Рабочие на речь не клюнут, – сказал Тинки Хэллоуэй уже с большей надеждой. – Им он вроде ничего не обещал.

И женщины не поддадутся, – заявила Матушка Чалмере. – Полагаю, уже установлено, что женщин не проведешь на мякине насчет разума. Женщины способны тоньше чувствовать. На женщин можно рассчитывать.

На ученых тоже можно рассчитывать, – сказал доктор Притчет. Все сгрудились вместе, всем захотелось высказаться, они будто нашли предмет, о котором могли судить уверенно. – У ученых хватает ума не верить в разум. Он не друг ученых.

Ничей он не друг, – сказал Висли Мауч, к которому вернулась какая-то видимость уверенности, – кроме разве что крупных бизнесменов.

Да нет же! – в ужасе закричал мистер Моуэн. – Нет же! Не надо сваливать на нас! Я запрещаю говорить такое!

– Какое?

Что у бизнесменов есть какие-то друзья!

Не будем ссориться из-за этой речи, – сказал доктор Феррис. – Она слишком заумна. Не по зубам простому человеку. Эффекта не будет, народ ничего не поймет.

Конечно, – с надеждой произнес Мауч, – именно так.

Во-первых, – воодушевился доктор Феррис, – люди не умеют думать. Во-вторых, не хотят.

А в-третьих, – подключился Фред Киннен, – им не нравится голодать. С этим что предлагаете делать?

Было очевидно, что он задал вопрос, который все высказывавшиеся раньше замалчивали. Никто не ответил, всем как-то сразу захотелось втянуть голову в плечи, они сгрудились плотнее, будто на них давила пустота студии. В общем молчании с неисправимым оптимизмом ухмыляющегося черепа гремел военный марш.

– Выключите к черту! – прокричал мистер Томпсон, махнув рукой в сторону радиоприемника. – Заткните ему глотку!

Его распоряжение выполнили. Но от полной тишины им стало еще хуже.

Ну? – спросил мистер Томпсон, недовольно подни мая глаза на Фреда Киннена. – Так что же мы, по-вашему, должны делать?

А почему вы спрашиваете меня? – отмахнулся от вопроса Киннен. – Не я здесь главный.

Мистер Томпсон ударил кулаком по колену.

Да скажите же хоть что-нибудь, – распорядился он, но, видя, что Киннен отвернулся, добавил: – Ну, кто скажет? – Желающих не оказалось. – Что будем делать? – разъярился он, понимая, что тот, кто даст ответ, станет, следовательно, хозяином положения. – Что нам делать? Кто-нибудь может сказать?

Я могу!

В этом женском голосе звучала та же сила, что и в голосе, который они слышали по радио. Они разом повернулись к Дэгни – раньше, чем она успела пройти в центр группы из окружающей темноты.

– Я могу, – повторила она, обращаясь к мистеру Томпсону. – Вам надо оставить нас.

Оставить? – повторил он не поняв.

С вами покончено. Неужели вам непонятно, что ваше время истекло? Что еще вам нужно после того, что вы услышали? Убирайтесь с дороги. Дайте людям жить свободно. – Он смотрел на нее, не возражая и не двигаясь. – Вы пока еще живы, вы понимаете человеческий язык, вы просите ответить вам, вы рассчитываете на разум… вы все еще, черт возьми, полагаетесь на разум! Вы в состоянии понять. Не могли не понять. Теперь вы не можете притворяться, что у вас еще есть надежда. Вы не можете ни желать, ни получать, ни достигать, ни захватывать. Впереди только гибель – ваша собственная и мира. Оставьте все и уходите.

Они внимательно слушали, но будто не слышали ее слов, цепляясь за единственное качество, которым она одна среди всех них обладала, – способность жить. В гневном напоре ее голоса звучал торжествующий смех, она высоко подняла голову, глаза, казалось, устремились к какому-то далекому видению, и от этого сияние на ее лице выглядело не отражением света в студии, а отблеском восходящего солнца.

Вам хочется жить, правда? Уйдите с дороги, если хо тите иметь шанс. Пусть придут другие, которым открыта истина. Он знает, что делать. Вы не знаете. Он способен справиться со сложностями. Вы не способны.

Не слушайте ее!

В этом крике прозвучала такая дикая ненависть, что все отпрянули от доктора Стадлера, видимо, из его груди вырвалось то, в чем другие не признавались, что подавляли в себе. На его лице было написано то, что они страшились увидеть на своих лицах, скрытых в полумраке студии.

Не слушайте ее! – кричал он, избегая смотреть на Дэгни. Она же бросила на него короткий пристальный взгляд, в котором вначале читалось печальное изумление, а потом – некролог. – Или вы – или он! Вместе вам не жить!

Спокойней, профессор, – сказал, отмахнувшись от него, мистер Томпсон. Он наблюдал за Дэгни, в его голове зарождалась какая-то мысль.

Вам всем известна истина, – сказала она, – мне она тоже известна, как и любому, кто слышал Джона Галта. Чего же еще вы ждете? Доказательств? Он их вам привел. Фактов? Они повсюду. Какие груды трупов вы еще нагромоздите, прежде чем отречетесь – от оружия, власти, рычагов управления, от своих жалких альтруистских доктрин? Отступитесь от всего, если хотите жить. Сдайтесь, если в вашем разуме осталось какое-то понимание того, что надо дать человеку шанс сохранить жизнь на земле!

Это измена! – взревел Юджин Лоусон. – Провокация! Она призывает к измене!

Тише, тише! – сказал мистер Томпсон. – Не надо крайностей и эксцессов.

Что-что? – потерянно вопрошал Тинки Хэллоуэй.

Однако же, разве это не переходит всякие границы? – спросил Чик Моррисон.

Уж не согласны ли вы с ней? – поинтересовался Висли Мауч.

– При чем тут согласие? – спросил мистер Томпсон удивительно миролюбивым тоном. – Не будем спешить.

Никогда не надо спешить. Ведь не случится ничего плохого, если мы выслушаем все аргументы?

– Аргумент аргументу рознь, – сказал Висли Мауч, тыча пальцем в сторону Дэгни.

Любые аргументы, – увещевал его мистер Томпсон. – Не будем проявлять нетерпимость.

Но ведь речь идет об измене, гибели, предательстве, эгоизме и пропаганде интересов крупного бизнеса.

Ну, не знаю, – сказал мистер Томпсон. – Давайте смотреть на все без предубеждения. Надо принять во внимание все точки зрения. В ее словах, возможно, что-то есть. Он знает, что делать. Надо проявить гибкость.

Вы хотите сказать, что готовы уйти в отставку? – поразился Мауч.

Не спешите с выводами, – сердито оборвал его мистер Томпсон. – Вот уж чего я не терплю, так это поспешных выводов. А еще не переношу ученую братию, что сидит в башне из слоновой кости: облюбуют какую-нибудь теорийку, и плевать им на реальное положение вещей. Такие времена, как нынешнее, требуют прежде всего гибкости ума.