Император и ребе, том 1 - Залман Шнеур
Вдруг в глубине большой квартиры раздался звонок. Быстрые шаркающие шаги старого слуги. Шепот и веселое восклицание.
— Хм… хм… — растерянно откашлялся реб Мордехай Леплер. Он встал в тени и подождал, пока войдет его сват.
2
Сначала, когда реб Мордехай приехал сюда на тройке под щелканье извозчичьего кнута и вступил в этот полутемный зал, он невольно сделал это со скрытым ощущением победы. Тут был обычный человеческий соблазн хвастовства, грубая месть за свою прежнюю незначительность, за то, что он, тогда еще небогатый лепельский арендатор, ходил на свадьбе дочери вокруг своего свата осторожно, как будто по стеклу. Теперь реб Мордехай его перерос. И в коммерческих делах, и во влиятельности. Падение Ноты Ноткина подняло его вверх, как на чаше весов. И только с этой новой высоты реб Мордехай Леплер увидал, чего достиг за десяток лет. Он протянул руку из Подолии и достал до Петербурга…
Однако тоска и запущенность квартиры свата настолько подавляли его, что реб Мордехай сразу же застеснялся своего успеха и очевидного превосходства над бывшим богачом. Поэтому он натянул на свое лицо маску большой скромности, забрался в уголок, готовясь казаться как можно меньше, когда войдет его сват.
Но как только это произошло, реб Мордехай Леплер с одного взгляда понял, что и его самоуверенность, и преувеличенная скромность были неуместны: обе эти роли были здесь абсолютно излишними. На сером фоне разоренности и запустения, без заботливого глаза хозяйки и без тепла успеха, с бродящими, как тени, в облезлых ливреях и залатанных фартуках оставшимися слугами, реб Нота Ноткин появился перед глазами реб Мордехая не опустившимся и, уж конечно, не пришибленным. Совсем не таким, каким ожидал реб Мордехай. Правда, сват поседел и постарел за прошедшие годы, но перенесенные удары не согнули его костлявой фигуры. Его старая голова крепко сидела на плечах, изогнутый ястребиный нос казался клювом готовой к охоте хищной птицы, а характерный выступающий вперед ноткинский подбородок под жидкой поседевшей бородкой остался тверд. Может быть, даже тверже, чем прежде, когда его бородка была русой. А маленькие, глубоко посаженные черные глаза молодо сверкали сквозь очки в золотой оправе. С веселым любопытством, казавшимся почти противоестественным в таком почтенном возрасте, эти глаза искали в полутемном зале гостя.
Встретив этот необъяснимо свежий взгляд, реб Мордехай Леплер ощутил прежнюю дрожь в коленях, такую же, как тогда, когда был еще простым арендатором… Чаши их весов не только не сравнялись, но, напротив, его, реб Мордехая, чаша стала стремительно уходить у него из-под ног. Поспешно, мелкими шагами, как будто по скользкому склону, он бросился навстречу своему великому свату. Слишком стремительно и подобострастно, совсем неподобающе для солидного, богатого человека. Он даже обнять свата себе не позволил. Ждал, пока реб Нота сам это сделает.
После первых приветствий и поцелуев, первых взволнованных расспросов и ответов на них, как полагается при встрече после целых десяти лет разлуки, реб Нота обиженно упрекнул гостя за то, что тот поселился на постоялом дворе, а не поехал сразу к нему. Не говоря уже о том, что здесь, на Невском, — центр столицы… Ведь половина квартиры пустует.
Реб Мордехай Леплер принялся оправдываться, говоря, что боялся оказаться обузой с таким множеством вещей и слуг, которых он привез с собой. Целых три повозки, хвала Всевышнему! Ведь он, кстати, приехал не просто так, ненадолго. Он надеется, если будет на то воля Божья, поселиться здесь и укрепить свое компаньонство с зятем реб Йегошуа Цейтлина, то есть с Авромом Перецем… Да и действительно, сколько можно сидеть в глухомани и обслуживать польских помещиков? Пусть этим теперь займутся те, кто помоложе…
Одним из самых весомых доводов было и то, что реб Йегошуа Цейтлин тоже собирается в Петербург, как только освободится от своих дел, в том числе и в Белоруссии. Потому что… ото всех других своих дел, как реб Нота, наверное, уже знает, на Пруте и на Днестре, реб Йегошуа Цейтлин уже полностью освободился. Так вот, судя по тому, что он, реб Мордехай, понял из слов реб Йегошуа в Минске, тот собирается заехать на долгое время к своему компаньону реб Ноте, чтобы разобраться со всеми накопившимися счетами и помочь спасти из государственной казны все, что еще можно спасти… Ну, во всяком случае, для реб Йегошуа Цейтлина так будет предпочтительнее. Его, реб Мордехая, и Аврома Переца дела — это одно, а дела реб Йегошуа и реб Ноты — совсем другое. Они бы мешали друг другу, было бы слишком много суматохи…
Таким образом, реб Мордехай Леплер оправдывался перед сватом, используя гладкий купеческий язык. И в эти его оправдания можно было поверить. Но об определенных обстоятельствах он все-таки умолчал. Пойди расскажи о том, что он, реб Мордехай, бывший арендатор, вынес из густых лесов на Улле и Дисне не только познания, касающиеся леса, но и суеверный предрассудок, что нельзя позволять ночевать под одной крышей с неудачником, от которого уже давно отступилось благословение. Пойди расскажи, что он реб Мордехай, при всем его богатстве и везении, не хочет никому быть обязанным за слишком долгое гостеприимство, не хочет давать никакой возможности опытному, хотя и разорившемуся купцу слишком уж приблизиться к выгодным коммерческим делам, связанным с русским флотом, с основными источниками его, реб Мордехая, богатства. Пусть это даже будет его собственный сват… Издалека отказать легче.
Но и в этом пункте, то есть в отношении возможных претензий реб Ноты, как и насчет его внешнего вида, реб Мордехай ошибался. В ходе дальнейшей беседы — до обеда и за едой — сват ни единым словом не упомянул о своих неудачно идущих делах, не выразил сожаления по поводу того, что «светлейший» князь Потемкин, его покровитель, умер прежде, чем государственная казна расплатилась с ним и с реб Йегошуа Цейтлиным. Он не жаловался на то, что его старый друг и компаньон реб Йегошуа Цейтлин отделяется от него на старости лет. Он
