Чарльз Диккенс - Барнеби Радж
— Вот тогда-то мне и пришла мысль свалить убийство на него. Я переодел его в мое платье и стащил по черной лестнице к пруду. Разве я не помню этот всплеск, когда я бросил его туда? Разве не помню, как в лицо мне брызнула вода и, когда я утирал его, мне казалось, что это не вода, а кровь?..
Потом я пошел домой. Господи, какой это был долгий путь! Я пришел к жене и все ей сказал. Она упала, как подкошенная. А когда я нагнулся и хотел поднять ее, она оттолкнула меня с такой силой, что я отлетел прочь, как ребенок. При этом она испачкала об меня руку кровью. Что же, и это все — только моя фантазия? Разве потом она на коленях не поклялась перед богом, что она и ее еще не рожденное дитя с этого часа отрекаются от меня, и словами, которые заставили меня похолодеть — меня, только что совершившего такое страшное дело! — приказала мне бежать, пока не поздно, ибо, хоть она мне жена и будет молчать обо всем, она не хочет жить со мной под одним кровом? И разве я не ушел в ту же ночь, отверженный богом и людьми, и не жил с тех пор, как выходец из ада, прикованный к нему цепью, бродя по земле, насколько позволяла эта цепь, и зная, что в конце концов она меня потянет обратно в ад?
— Зачем вы вернулись в Англию? — спросил слепой.
— Зачем кровь красна? Я не мог не вернуться, как не могу не дышать. Я боролся с этим, но меня гнала сюда через все препятствия и трудности какая-то неодолимая сила. Ничто не могло остановить меня. День и час были предопределены. Столько лет меня во сне и наяву преследовали призраки прошлого, и мысли мои возвращались к тому месту, которое должно стать моей могилой. Зачем я вернулся? Да затем, что эта тюрьма ждала меня, и он указывал мне на ее ворота.
— Вас не узнали? — спросил слепой.
— Меня двадцать два года считали мертвым. Нет, меня никто не узнал.
— Так надо было получше хранить свою тайну.
— Мою тайну! Мою? Эту тайну могло нашептать людям каждое дуновение ветерка. Она была в мерцании звезд, о ней журчала река и шелестели листья на деревьях, о ней знали зима и лето, осень и весна. Она мелькала в лицах, звучала в голосах незнакомых людей. Все, что меня окружало, как будто имело языки, с которых готова была сорваться эта тайна. Моя тайна!
— Ну, открылась-то она во всяком случае из-за ваших действий, — возразил слепой.
— И действия были не мои. Я их совершал, но не по своей воле. По временам меня что-то заставляло бродить и бродить без конца вокруг того места. Когда это на меня находило, никакие цепи не могли бы удержать меня, я бы их разбил и пошел туда. Как магнит притягивает железо, так убитый мною человек из своей могилы притягивал меня, когда ему этого хотелось. Что же вы думаете, — и это моя фантазия? Да разве я по своей воле ходил в Чигуэлл? Разве я не боролся с той силой, что гнала меня туда?
Слепой пожал плечами и недоверчиво усмехнулся, а Радж снова сел, и оба долго молчали.
— Следовательно, — начал слепой, прервав, наконец, молчание, — вы раскаялись, покорились судьбе и желаете примириться со всеми, в особенности с женой, которая вас до этого довела? Вы, как величайшей милости, ждете, чтобы вас поскорее отправили на виселицу? Ну, тогда остается только с вами распроститься. Я недостоин дружбы такого праведника.
— Но я же вам сказал, что боролся, как только мог, с той силой, которая гнала меня сюда! — сердито возразил Радж. — Разве вся моя жизнь за последние двадцать восемь лет не была постоянной борьбой и сопротивлением? Что же вы думаете — мне хочется покорно лечь и умереть? Все люди боятся смерти, а я больше всех.
— Вот это уже другой разговор. Так-то лучше, Радж… впрочем, не буду больше вас так называть. Теперь вы рассуждаете здраво, — сказал слепой уже дружелюбнее и положил руку ему на плечо. — Слушайте, я никого не убивал, потому что ни разу не был в таком положении, когда это имело бы смысл. Скажу больше — я вовсе не сторонник убийств, я их не одобряю и никому не советую убивать людей, потому что дело это весьма рискованное, всегда рискованное. Но, поскольку вы имели несчастье впутаться в такую историю до знакомства со мной и долгое время были мне товарищем, полезным товарищем, я вам этого не ставлю в вину и не хочу, чтобы такой человек погиб без всякой надобности, — а сейчас в этом, по-моему, нет никакой надобности!
— Но что же мне еще осталось? — спросил узник. — Не могу же я прогрызть эти стены зубами?
— Ну, есть способы полегче, — возразил слепой. — Обещайте, что я не услышу от вас больше этого безумного бреда, дурацких фантазий, недостойных мужчины, и я расскажу вам, какой у меня план.
— Говорите, — сказал Радж.
— Ваша почтенная супруга, женщина с такой чуткой совестью, строго добродетельная, щепетильная, но не слишком слепо обожающая вас…
— Ну, что она?
— Она сейчас в Лондоне.
— Мне-то что? Черт ее побери, где бы она ни была.
— Гнев ваш понятен. Если бы она не отказалась от пенсии, вы не очутились бы здесь, и нам с вами жилось бы лучше. Но дело сейчас не в этом. Она в Лондоне. Когда я был у нее, я нарочно сказал, что вы находитесь поблизости, чтобы легче было ее уломать, — я же знал, что она никак не жаждет свидания с вами. И это ее, видимо, сильно испугало — вот она и ушла из деревни сюда, в Лондон.
— От кого вы это узнали?
— От моего друга, бравого старшины, знаменитого генерала и великого пустомели, мистера Тэппертита. Кстати, мы с ним виделись вчера, и он мне рассказал, что ваш сын, Барнеби, названный так, конечно, не в честь своего родителя…
— Сами вы пустомеля! Говорите покороче.
— Как вам не терпится! — сказал слепой все так же невозмутимо. — Это хороший знак — похоже на то, что вы ожили. Так вот, вашего сына Барнеби сманил от матери какой-то приятель, знававший его еще в Чигуэлле. И он пристал к бунтовщикам…
— А мне что за дело? Разве мне легче будет, если со мной вместе повесят и сына?
— Погодите, погодите, приятель, — сказал слепой с хитрой усмешкой. — Уж больно вы нетерпеливы! Допустим, я разыщу вашу супругу и скажу ей так: «Вы тоскуете по сыну, мэм? Хорошо. А я знаю, кто его сманил и где он. Я могу вам его вернуть. Очень хорошо. За Это меня следует вознаградить, мэм, не так ли? Услугу я взамен потребую ничтожную, вам она ничего не будет стоить — а это уж лучше всего. Не так ли, дорогая леди?»
— Что это еще за шутки?
— Весьма возможно, что она ответит мне именно такими словами, и тогда я скажу: «Какие уж тут шутки, миледи! Человек, которого считают вашим мужем (трудно ведь установить истину после стольких лет), сидит в тюрьме по обвинению в убийстве, и жизнь его в опасности. Ну-с, а на самом деле ваш муж давным-давно в могиле. И того джентльмена, что сидит в тюрьме, перестанут принимать за него, если вы будете так любезны заявить под присягой, что муж ваш умер, объяснив, когда и как, — всего несколько слов — и что этот арестант, хотя он немного на него похож, — такой же муж вам, как я. Вашего показания вполне достаточно, чтобы уладить дело. Если вы обязуетесь дать его, мэм, я позабочусь, чтобы ваш сын (славный паренек!) был в безопасности, а после вашей пустячной услуги доставлю его вам здравым и невредимым. Если же вы откажетесь исполнить мою просьбу, то, боюсь, сына вашего могут выдать властям, а тогда он несомненно будет приговорен к смерти. Так что вы должны сделать выбор между его жизнью или смертью. Откажетесь — его ждет виселица. Согласитесь — так еще не выросло то дерево, из которого соорудят ему виселицу, и не посеяна та конопля, из которой совьют для него веревку!»
— А ведь в этом есть проблеск надежды! — воскликнул Радж.
— Проблеск! Скажите лучше — надежда, ослепительная, сияющая, как солнце в полдень! — подхватил слепой. — Тсс! Я слышу где-то вдалеке шаги. Ну, прощайте пока и положитесь на меня.
— Когда же я узнаю…
— Как только у меня будут какие-нибудь новости. Может, уже завтра. Слышите, звенят ключи: сюда идут, свидание окончено. Сейчас ни слова больше, иначе нас могут подслушать.
Не успел он это сказать, как ключ повернулся в замке, в дверь заглянул один из тюремщиков и объявил, что посетителям пора уходить.
— Так скоро? — сказал Стэгг медовым голосом. — Ну, ничего не поделаешь. Крепитесь, дружище. Ошибка скоро разъяснится, и вы опять станете человеком. Если бы этот благородный джентльмен проводил до ворот бедного слепого, который может отблагодарить только молитвой за него, и повернул его лицом к западу, он сделал бы доброе дело… Спасибо, дорогой сэр. Большое вам спасибо!
Говоря это, Стэгг на секунду задержался в дверях, повернув ухмыляющееся лицо к узнику, и вышел.
Проводив его до ворот, тюремщик вернулся, снова отпер дверь каземата и, распахнув ее настежь, сказал заключенному, что он может, если желает, погулять час на тюремном дворе.
Радж только угрюмо кивнул в ответ. Оставшись снова один, он задумался о том, что услышал от слепого. Взволнованный надеждами, которые пробудил в нем этот разговор, он то рассеянно щурился на яркий свет за открытой дверью, то следил за тенями, которые отбрасывала одна стена на другую и на каменные плиты двора.
