«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье
Подняв крышку, он улыбнулся. Привычный запах был приятен. Старый лак, потрескавшаяся краска. И не тот ли это самый паучок и не та ли самая паутина? Он вынул, один за другим, столбики, потом — дужки, и тут оказалось: он зря боялся, что потерял мяч, — мяч был на месте. Он, впрочем, поизносился, стал серовато-красным. Роджер понюхал его и попробовал на зуб, ощутив вкус вытертой кожи. Он сгреб все имущество и отправился устанавливать калитки.
— Иди сюда, помоги мне отмерить середину поля, — позвал он сестру, и при взгляде на нее у него упало сердце: из того, как она сидела на корточках в траве, пряча в ней лицо, было ясно, что она, как с ней это случалось, полностью ушла в себя и крикет ее не занимает. — Деб, — встревоженно окликнул он, — ты играть собираешься?
До Деборы его голос доносился сквозь множество звуков земли, сквозь биение сердца и пульса. Если приложить ухо к земле, слышался гул гораздо более низкий, чем жужжание пчел или шум моря в Ханстентоне. Ближе всего к этому гулу было гудение ветра, но ветер безогляден. А гул земли терпелив. Дебора выпрямилась, и сердце у нее упало, совсем как у брата, но по причине прямо противоположной. Предстоит монотонная игра, которая станет огромным куском времени, вырванным у ее одиночества.
— Сколько времени надо будет играть? — спросила она.
Такое отсутствие энтузиазма удручило мальчика. Невелика радость, если она превратит игру в одолжение. Ему, однако, надо держаться твердо. Она всегда ухватывалась за любую уступку с его стороны и оборачивала ее к своей пользе.
— Полчаса, — ответил он и добавил в виде ободрения: — Хочешь, начинай первой.
Дебора понюхала свои колени. Они еще не пахли по-деревенски, но если тереться ими о траву, да еще и о землю, то их лондонская белизна исчезнет.
— Ладно, — сказала она, — только не больше чем полчаса.
Он поспешно кивнул и, чтобы не терять времени, отмерил центр поля и начал втыкать в землю столбики. Дебора пошла в летний домик за битами. Привычный вид небольшой деревянной постройки был ей так же приятен, как брату. Прошло уже много времени, годы, с тех пор, когда они играли в летнем домике, устраивая внутри из поломанных шезлонгов другой домик, но, как целый год ожидал их сад, так же ожидал и летний домик, высматривая их своими немытыми окнами, затянутыми паутиной. Дебора дважды поклонилась — таков был ритуал. Если бы она забыла сделать это, войдя в домик в первый раз, это сулило бы несчастье.
Она взяла две биты в углу, где они стояли вместе со старыми крокетными молотками, и сразу же поняла, что Роджер выберет ту, у которой резиновая ручка, — хотя битами они, понятное дело, будут пользоваться по очереди, а ей придется все каникулы довольствоваться меньшей, у которой осталась лишь половина обмотки. На полу валялся крокетный зажим. Она подняла его, надела себе на нос и с минуту стояла, размышляя, каково было бы жить так постоянно — с прищемленными ноздрями, отчего голос у нее сделался бы как у Петрушки. Стали бы ее жалеть?
— Скорей! — крикнул Роджер, и она кинула зажим в угол, потом, когда была уже на полдороге к полю, быстро вернулась назад, потому что знала, что зажим лежит отдельно от своих собратьев, и она может, проснувшись ночью, вспомнить о нем. А вдруг зажим озлобится и станет преследовать ее.
Она подвинула его к лежавшим на полу двум другим, он ее простил, и в летнем домике воцарился мир.
— Не выходи вперед слишком рано, — предупредил Роджер, когда Дебора встала на черту, которую он для нее отметил, и большим усилием воли заставила себя неотрывно следить, как он закатывает рукава, как отмеряет шагами расстояние для разбега. Мяч взлетел, и она, прыгнув навстречу, легко и точно ударила по нему. От удара у нее заломило руки: Роджер сознательно пропустил подхват. Оба они промолчали.
— Кто я буду? — окликнула его Дебора.
Крикет можно было терпеть, только если Роджер придумывал для нее роль. Не персонажа, а страны.
— Ты — Индия, — сказал он, и Дебора ощутила, как становится худой и темнокожей. Она была отчасти тигром, отчасти — священной коровой; высокая трава, окаймлявшая лужайку, стала джунглями, а крыша летнего домика — минаретом.
Но даже так полчаса тянулись медленно, и, когда пришла ее очередь бросать мяч по калиткам, он с каждым разом падал дальше от цели, так что Роджер, покрасневший и сконфуженный оттого, что дедушка вышел на террасу и наблюдает за ними, сердито прикрикнул на нее:
— Да постарайся же ты!
И снова она заставила себя сосредоточиться — присутствие дедушки, недовольства которого так боялся мальчик, на его сестру действовало ободряюще, будило ее воображение. Дедушка — это индийское божество, ему полагается делать приношение — золотое яблоко. Это яблоко нужно метнуть в его врагов и убить их. Дебора пробормотала молитву, мяч от ее удара пошел быстро и точно и сбил калитку Роджера. В этот момент дедушка отвернулся и побрел назад через застекленную дверь гостиной.
Роджер быстро огляделся. Его позора никто не видел.
— Удар что надо, — сказал он. — Опять твоя очередь.
Но время вышло. Часы на конюшне пробили шесть. Роджер не спеша вытаскивал из земли столбики.
— А что мы будем делать теперь? — спросил он.
Деборе хотелось побыть одной, но если она скажет это в первый вечер каникул, он обидится.
— Иди в сад и посмотри, как поспевают яблоки, — предложила она, — а потом заверни на огород, на случай если еще не всю клубнику собрали. Но проследи, чтобы по ходу дела ни с кем не встретиться. Если увидишь Уиллиса или еще кого-нибудь, даже хотя бы кошку, ты теряешь очко.
Именно такие внезапные изобретения выручали ее. Она знала: брат воспрянет духом при мысли, что ему нужно перехитрить садовника. Бесцельное хождение по саду обернется тренировкой внимания.
— Ты тоже пойдешь? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — Ты должен проверить свою ловкость.
Он, судя по всему удовлетворившись этим ответом, побежал к саду и только приостановился, чтобы срезать себе прутик.
Как только он исчез из виду, Дебора поспешила к деревьям, окаймлявшим лужайку, и, оказавшись в лесной тени, почувствовала себя в безопасности. Она тихо шла по тропе к пруду. Позднее солнце посылало стрелы света между деревьями на лесную тропу, и мириады насекомых плели паутину своих путей в этих
