Густав Майринк - Ангел западного окна
Всё это — внешние атрибуты внутренней драмы. Как самый обыкновенный мужчина, тяготеющий к «югу» эротического наслаждения, барон Мюллер не в силах победить Асайю. И здесь искушенный в тибетских таинствах Липотин советует ему обратиться к практике, известной под названием
ТАНТРА:
Бартлет Грин и Маске — Липотин выступают в данном контексте «активными подданными великой матери», выражаясь языком глубинной психологии. Они представляют серьёзную «мужскую угрозу» стремлениям неофита, которую Эрих Нойманн — последователь Юнга — характеризует следующим образом: «Угрожающее „мужское" не столько растворяет сознание, сколько способствует его ложной фиксации. Это принцип, тормозящий развитие „я“, деструктивное орудие матриархата, призванное интенсифицировать волю к регрессии и самоуничтожению». (Neumann Erich. Ursprunggeschichte des Bewufitseins, 1975, S. 153.) Миссия Липотина заключается в контаминации возможной истины. Высказывая дразнящую полуправду, он пытается рассеять проблему и зафиксировать сознание героя на заведомо недоступной цели.
Джулиус Эвола в предисловии к итальянскому изданию романа счёл необходимым упрекнуть Густава Майринка в поверхностном знании тантризма, что имеет определенный резон. В двадцатые годы европейцы представляли тантризм весьма смутно и фантастично. Только после перевода классических текстов и появления книг Авалона, Даньелу, Элиаде и самого Эволы панорама экзотического учения чуть-чуть прояснилась, но чисто информативно. Однако надо учитывать, что Липотин намеренно вводит в заблуждение барона Мюллера, апеллируя к нелепым европейским мнениям о тантра-йоге как о сугубо эротической практике «освобождения» от беспокойного магнетизма женского присутствия. Тантризму, впрочем, как и любому «тайному знанию», нельзя научиться по книгам или по квалифицированным советам эрудита-европейца. Практика, основанная на подобных источниках, безусловно, подталкивает любознательного «йога» к регрессии и даже к самоуничтожению. Конечно, в Европе много занимались эротической магией — достаточно вспомнить гностиков, катаров, трубадуров, адамитов и т. д. Конечно, существуют известные аналогии между западными и восточными воззрениями на эту тему, но проводить их следует с осторожностью, имея в виду кардинально различный экзистенциальный опыт. И уж совсем сомнительно находить конкретные соответствия в тантризме и алхимии по примеру Сержа Ютена и Джулиуса Эволы.
Для индуса или китайца женщина — создание естественное и позитивное. «Раджас» — обозначающее специфически женское в женщине — окружено солнечным символизмом в отличие от мужского, лунного «бинду». Совершенно иная ориентация. Для европейца женщина — существо весьма фантомальное: она — «Делия — объект недоступной добродетели», или вакханка, или «товарищ по работе», или просто свинья. Если для человека Востока спокойное отношение к женщине и прочим прельстительным вещам есть предварительное условие мистической практики, то европеец или американец зачастую видит в такой практике путь к освобождению от «мирской суеты».
Неофит, постигший науку концентрации и медитации, уподобляет себя растению, дабы «жизненный сок», поднявшись от основания позвоночного столба до темени, побудил к расцвету «тысячелепестковый лотос». Процесс чрезвычайно опасен, так как дисгармоничное соединение «раджас» и «бинду» — красной и белой составляющих субстанций — в лучшем случае кончается безумием. Остановка сублимации «жизненного сока» на второй или третьей чакре, учитывая необычайную энергетику действа, может вызвать буквальное воспламенение. Гнозис, спагирия и тантра, отмеченные определенным сходством метафизической цели, разнятся в способах её достижения. Поэтому «тантрическая» трактовка гностической мысли об «остановке течения Иордана» не выдерживает критики. Барон Мюллер, скорей всего, интерпретировал метод «дистилляции спермы» в туманно автоэротическом плане и вместо того, чтобы избавиться от суккуба, лишь интенсифицировал напряженность его присутствия. Но кто такой барон Мюллер, в конце концов? Несколько слов о проблеме романического
«Я»:
Существует предположение, что личное местоимение в романе относится к самому Густаву Майринку, который каким-то образом прочитал неизвестные рукописи Джона Ди. Исключать такую возможность нельзя, хотя это и маловероятно. И если людям, близко знавшим Майринка, некоторые особенности барона Мюллера показались знакомыми, то это обычное дело. Можно ли утверждать, что и тот и другой — люди одного типа, люди… двуликие. Одно лицо у них с жадной заинтересованностью всматривается в прошлое, другое глядит с холодным безразличием в будущее. И если подобный человек реализуется Янусом — андрогином в центре квинтэссенциального зодиака, то прошлое для него станет настоящим после некоторого поворота круга. Но это мистика, вообще говоря. Сложная полифония романа допускает и позитивистское понимание. В процессе чтения мы наблюдаем постепенное превращение безобидного оригинала в безнадежного безумца. «От Паллады до шизофрении один шаг», — сказал Готфрид Бенн.
История — занятие небезопасное, и каждый историк более или менее отравлен эманациями прошлого. К барону Мюллеру вполне применимы слова одного современного философа: «История есть результат творческого усилия. Это отношение, которое познающий субъект устанавливает между прошлым и своим собственным настоящим». (Marrou Н. I. De la connaissance historique, 1959, p. 51.) Барон Мюллер демонстрирует крайний успех такого творческого усилия, добиваясь полного вытеснения собственного «я» чужой индивидуальностью. С позиции платонического анамнезиса ничего не может быть проще: он «вспомнил себя», изучая английские дневники. С точки зрения психиатрии тоже все просто: барон Мюллер — интроверт, невропат и эскапист, предпочитающий параноидальные решения жизненных уравнений. На его счет вполне можно отнести следующее высказывание: «Невротическое „я" вообще исключает проблему единства. В дуализме „я — другой", в двойном регистре свершается постоянная театральность его бытия». (Еу Henry. La conseience, 1968, p. 274.) Однако любая концепция, взывающая к воспитанию «я» или сожалеющая о распаде «я», ничего не говорит о сути предмета. Это самое «я» перестало быть фантомом субъективного идеализма и превратилось в среднестатистическое пугало. Это скорее состояние, а не конкретная данность, краткое перемирие в борьбе социального суперэго и внесознательного «оно», «комплекс среди прочих комплексов», по определению К. Г. Юнга. Мы, естественно, грезим о гармоничной, более или менее постоянной структуре и грезу о гипотетической реализации называем «я». Дразнит ли нас пустая грамматическая форма? Или искателю обещано стать гражданином воздушного замка? Например, Эльзбетштейна.
Примечания
1
Seignotle С. Les Evangiles du Diable. P., MCMLXIV. P. 32
2
См.: Guenon R. Le Roi du Monde. P., 1958. P. 59—66
3
См.: Uspensky P. D. Fragments d'un enseignement inconnu. P., 1968. P. 101 — 102
4
См., например: Sadoul J. Le tresor des alchimistes. P., 1971. P. 144
5
La philosophic occulte ou la magie de H.C.Agrippa. P., 1910. P. 236—238
6
Именно такое значение имело слово «ничтожество» в XIX веке
7
См.: «Словарь языка Пушкина». М., 1957. С. 869
8
«Книжный червь», ежемесячный журнал для библиофилов, Лейпциг, 1927, 6-й выпуск. С. 236—238
9
Штирия — историческая область в Центральной Европе, в бассейне реки Мур. По Сен-Жерменскому мирному договору (1920) большая часть Штирии вошла в состав Австрии (земля Штирия).
10
Сакральный камень священных и воистину чудесных манифестаций (лат.). — Здесь и далее примечания переводчика
11
Редчайшая вещь (лат.)
12
Объяснение эзотерической терминологии см. в «Лексиконе» в конце книги
13
Подтасовывать, шельмовать, нечисто играть (фр.)
14
вороноголовые (от англ. Ravenheads)
15
в оригинале (лат.)
16
Вещественное доказательство, основная улика (лат.)
17
Изыди, сатана (лат.)
18
Магистр свободных искусств (лат.)
19
Любовный напиток
20
Греко-латинские штудии (лат.)
21
собственноручно (от лат. manu propria)
22
Древнее название Зелёного острова — Ирландии
23
Клювовидный отросток — processus coracoideus (от лат. соrах, — ворон).
24
Откр. Св. Иоанна, 3:15—18.
25
Числа, 12:10.
