Том 4. Голова - Генрих Манн
Директор благодарил, тупо улыбаясь, как будто выслушивая привычные комплименты.
— Кто же читает газеты! — с пренебрежением сказал Мерзер. — Люди давно перестали обращать внимание на то, что там пишут. Там только и разговору что о войне. Им важно обделывать свои аферы, в наши они не суются.
Блахфельдер растерянно озирался.
— Значит, снова пронесло. Подумать, из чего мог возникнуть мировой пожар! Во рту какой-то приторный вкус. По меньшей мере как после интересного заезда на бегах! — заключил он и удалился вместе с Мерзером и директором, который побежал вперед, к автомобилю.
Леа крикнула ему из спальни, что сейчас идет. На пути ему попался молодой Клаудиус. Директор успел сказать через дверь:
— Ваш мальчик очарователен, фрейлейн Терра, вылитый ваш портрет. Он будет у меня лучшим молодым любовником.
Мангольф, не шевелясь, стоял перед Терра; вокруг все было пусто, двери распахнуты, стулья сдвинуты в беспорядке.
— Ты хотел мне что-то сказать?
Терра так же быстро, тихо, твердо:
— Дорогой Вольф, я понимаю тебя. Толлебен только что стал министром иностранных дел. Прими мое глубокое соболезнование, но тебе все-таки следовало бы настолько владеть собой, чтобы не разглашать государственных тайн. Нашему высокочтимому рейхсканцлеру и без того известно, что ты, безразлично по каким причинам, тесно связан с ненавистным ему зятем.
— Связан? Я? Таков был твой умысел, когда ты удержал меня от несравненно менее пагубного поединка с Толлебеном.
— Это было необходимо, — возразил Терра и опустил голову, ибо Мангольф сказал правду; таков был его умысел.
— Я связан? — стремительно и страстно заговорил Мангольф. — И это с сознанием, что мне никогда не занять первого места? Я все отмету. Я человек независимый. Я не ты, чтобы жиреть и продавать себя. И кому? Беспардонной государственной системе, которая по легкомыслию каждые полгода ставит нас под угрозу войны!
— Такие слова из твоих уст! — только и успел сказать Терра.
Мангольфа словно прорвало:
— Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости, но я презираю ее, когда она становится игрушкой. Я знаю, убийство всегда будет крайней ступенью в борьбе за существование. Кровожадный людской сброд, порою утомившись, принимает цивилизованное, деликатное обличье, но кровавый угар неизбежно вновь охватывает его.
Хлопнула дверь. Шаги и шелест; светлое лицо Леи показалось на пороге:
— Браво! Настоящий характерный актер! — И она исчезла. Мангольф зашатался.
— О ней мы позабыли, — сказал Терра. — Во всем прочем ты прав, до единого слова. Ты обрел себя, теперь ты на прямом пути. Прими поздравления от продажного негодяя… Будь человеком! — сказал он уже по-иному, так как Мангольф закрыл глаза.
— Значит, развестись? — прошептал Мангольф, не открывая глаз. — Сразу всему положить конец?
— Из-за молодого Шеллена? Ерунда! Твоя жена просто хочет доказать тебе, что с помощью газетной рекламы ты, пожалуй, еще можешь выплыть. — Терра в испуге охнул и сжал губы: какое страшное предположение он высказал.
Но Мангольф открыл глаза и спросил:
— А Леа? — Как он беспокоится о Лее! Больше, чем об урожденной Кнак, больше, чем о своей карьере! — Если она захочет, если она еще хочет меня, — сказал Мангольф нерешительно, — мы уедем куда глаза глядят.
Но Терра уже им не интересовался, он отошел к открытому окну.
Внизу стремительно подкатил второй автомобиль; еще на ходу дверца распахнулась, с подножки спрыгнула дама и вдруг очутилась лицом к лицу с Леей.
— Где мой сын? — крикнула она.
Княгиня Лили! Терра лишь сейчас понял, что происходит.
Леа, стоя на краю тротуара, огляделась по сторонам; юный Клаудиус исчез. Она посмотрела на директора Неккера, потом на остальных.
— Я не знаю, где он, — сказала она и пошла садиться в автомобиль.
Но княгиня Лили успела проскользнуть между нею и дверцей автомобиля. Терра невольно отметил эту гибкость, эту ловкость.
— Вы принимаете моего сына без меня, а потом отговариваетесь незнанием. Так не годится.
— Не годится задерживать меня.
И Леа попыталась отпихнуть ее. Но безуспешно. Напряженная пауза. Директор Неккер вынул часы.
— Осталось три с половиной минуты.
Блахфельдер и Мерзер не шевелились. Шофер застыл в иронической неподвижности.
Леа откинула голову, как перед драматическим уходом со сцены в третьем акте.
— Сударыня, отец мальчика счел, видимо, излишним вводить вас ко мне в дом.
— Ваш дом, сударыня, всем известен, — ответила княгиня Лили спокойно и фамильярно. При этом локти обеих дам соприкоснулись, грозила потасовка. По знаку директора автомобиль проехал два шага вперед. Леа прыгнула в машину. Неккер и Блахфельдер устремились следом. Только Мерзер замешкался.
— Одна и три четверти, — сказал Неккер, глядя на часы.
А Леа, отъезжая, крикнула громко, чтобы отвлечь внимание от недружелюбной выходки княгини Лили:
— Каким образом одна и три четверти? Мой выход только в третьей сцене, у меня полных двенадцать минут, а я уже загримирована. Как вы думаете, стала бы я иначе ломаться весь вечер? Ведь сегодня на спектакле будет антрепренер из Нью-Йорка.
Перед княгиней Лили почтительно расшаркался доктор Мерзер. Он сообщил свою фамилию, свой адрес и заговорил о сильнейшем впечатлении, о своей давнишней мечте; но она не смягчилась. Тогда он стал усердно звать юного Клаудиуса. Льстивый голос, видимо, убедил ее, она последовала за Мерзером.
Терра оторвался от окна. Происшествие внизу отшумело и рассеялось в мгновение ока, Терра слушал теперь Мангольфа. Друг все еще говорил, обращаясь к нему. Он снова услышал все сначала:
— Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости…
На это он решил ответить.
— Не большей, чем ты сам, дорогой Вольф. Ты никогда не утрачиваешь своего идеала, потому что ты сам для себя идеал. Так должно быть, иначе нельзя считаться человеком. В свое оправдание могу только сказать, что, на мой взгляд, вся цель системы Ланна — устранять из жизни все значимые явления, и я от души приветствую это, прежде всего в твоих интересах. Что было бы с тобой, если бы разразилась война? Тебе пришлось бы иметь дело с кровожадным сбродом, а как бы ты это вынес? — Он не оглядывался на Мангольфа, он говорил наполовину в окно. — Тебе следует искренно желать, чтобы сброд и в дальнейшем сохранял цивилизованное и деликатное обличье. Представляй ему отечество исключительно в качестве солидного предприятия для капиталовложений, но отнюдь не для рискованных спекуляций. Для них оно не приспособлено, мне это виднее, я ведь человек деловой. То, чем ты хочешь стать…
Он хотел
