Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах.Том 11
Среди поздних рассказов Твена есть такие, в которых — как, например, в «Запоздавшем русском паспорте» или в «Охоте за коварной индейкой» — живет его прежний беспечно — веселый юмор. Среди них есть и такие, как «Красный кружок» или «Рассказ собаки», в которых писатель отдает дань более или менее условной сентиментальной традиции, характерной для вкусов тогдашней американской публики. Но ведущим началом в творчестве Твена — рассказчика и памфлетиста — становится в эту пору резко выраженный дух гражданского негодования и социального обличения; это и способствует все более тесному сближению новеллистики позднего Твена с его публицистикой.
Младший современник и соратник Твена — Шоу назвал его «американским Вольтером». В этом метком определении схвачен воинствующий характер сатиры Твена, обращенной против самых священных устоев империалистического мира.
Знаменитый рассказ «Человек, который совратил Гедлиберг» может по праву считаться вершиной поздней новеллистики Твена. Тема всепоглощающей власти «голого интереса, бессердечного чистогана», проникающего во все уголки общественной и частной жизни, уродуя сознание американских граждан, волновала Твена и ранее, со времен «Позолоченного века». Здесь эта тема развита с классической цельностью и полнотой, без каких-либо компромиссов и оговорок. История девятнадцати столпов общества, именитейших людей Гедлиберга, единодушно пошедших на мошенничество и лжесвидетельство ради вожделенного мешка с долларами, вызывает в самом художнике и усмешку и скорбь: ведь речь идет здесь о моральном и социальном банкротстве того буржуазного американского общественного строя, который когда-то казался молодому Твену, как и миллионам простых американцев, оплотом прогресса и цивилизации. Разрыв с этими иллюзиями и развенчание их служат источником горького сатирического пафоса многих поздних рассказов и памфлетов Твена.
Глубокое разочарование в американской буржуазной демократии, создававшей условия для беззастенчивого разгула капиталистического хищничества и захватнических империалистических аппетитов, порождало иногда у позднего Твена настроения безнадежного уныния. Эти настроения поддерживались сознанием собственного одиночества; антиимпериалистическая оппозиция, к которой примыкал Твен, не представляла в тогдашних исторических условиях развития США такой общественной силы, которая могла бы оказать решающее воздействие на политическую жизнь. Это создавало предпосылки для появления кризисных тенденций в мировоззрении писателя, сказывавшихся с наибольшей откровенностью в последний период его деятельности. В некоторых поздних рассказах Твен также дает волю охватывавшим его иногда безотрадным сомнениям насчет смысла самой человеческой жизни. Таков, например, рассказ «Пять даров жизни», где смерть оказывается драгоценнейшей привилегией человека.
Американские буржуазные комментаторы Твена нередко стараются трактовать все его сатирическое творчество последнего периода как выражение «универсального» пессимизма писателя, который якобы полностью изверился в человеческой природе и в смысле земного бытия вообще. Под этим удобным прикрытием можно было попытаться затушевать неприятные для буржуазной Америки обвинения Твена-сатирика, придав им более отвлеченный, всеобщий, а потому безличный характер. Так, биограф Твена, Пейн, одним из первых предпринял попытку истолковать рассказ «Человек, который совратил Гедлиберг», где типические фигуры американских дельцов и ханжей предстают в совершенно типических социальных обстоятельствах, как выражение презрения Твена к «животному, именуемому человеком» вообще. Подобные толкования искажают действительную перспективу творческого развития Твена. Внутренняя логика этого развития в рассматриваемый период заключалась в том, что Твен боролся с самим собою, стремясь преодолеть собственные кризисные настроения, отражавшие, в широком смысле слова, и кризис позитивистской философии, и кризис буржуазно-демократической общественной мысли его времени. И его рассказы и особенно публицистика конца 1890-х и 1900-х годов дают представление о том, как страстно и целеустремленно искал он способы действенного вмешательства в общественно-политическую жизнь.
Характерно, что именно в эти годы он особенно часто останавливается в своих рассказах и публицистике на миссии писателя, на роли и значении печатного слова. Автобиографический набросок «Когда кончаешь книгу…» — своего рода стихотворение в прозе — с большой силой сдержанного и глубокого лиризма воссоздает ту атмосферу творческого волнения и подъема, в какой жил и работал Твен. Недаром так часты и полемические, пародийные мотивы в поздней новеллистике писателя: он сводит счеты с враждебными ему антиреалистическими направлениями. Так, «Детектив с двойным прицелом» высмеивает сенсационные уголовные сюжеты «боевиков» конан-дойлевской школы; а статья «Литературные грехи Фенимора Купера», уличающая создателя эпопеи Кожаного Чулка в многословии, неправдоподобии и ложной выспренности стиля, метит не только в самого автора «Зверобоя» и «Последнего из могикан», но и в тех реакционных американских неоромантиков конца XIX века, которые, подражая Куперу, создавали накануне американо-испанской войны свои псевдоисторические романы, полные кровавых авантюр и лжепатриотического пафоса.
«Я бы не мог теперь жить без работы, — писал Твен Гоуэлсу в конце 1890-х годов. — Я зарываюсь в нее по уши. Пишу подолгу — иногда по 8-9 часов подряд. Отнюдь не все это предназначается для печати, так как многое меня не удовлетворяет…» Это письмо дает представление о той духовной собранности, какая была характерна для Твена в годы создания «Человека, который совратил Гедлиберг» и замечательных антиимпериалистических памфлетов «Китай и Филиппины», «Соединенные Линчующие Штаты», «Человеку, Ходящему во Тьме», «Моим критикам-миссионерам», «В защиту генерала Фанстона», «Монолог короля Леопольда», «Военная молитва» и другие. В этих произведениях Твен говорит со своими читателями как подлинный писатель-трибун, сознающий, что в словах его звучит голос совести американского народа.
Американо-испанская война 1898 года была важным рубежом в развитии политического сознания Твена. Как и миллионы рядовых американцев, он поддался на первых порах демагогии правителей США, твердивших о праведных целях войны, начатой якобы лишь для того, чтобы бескорыстно поддержать национально-освободительную борьбу народа Кубы. Когда после захвата Филиппин недвусмысленно обнаружились подлинные агрессивные цели международной политики США, Твен был глубоко потрясен. Захват Филиппин нанес, пожалуй, последний и решающий удар по тем иллюзиям относительно «особых» демократических путей развития США в противоположность «феодальному» Старому Свету, которыми Твен тешил себя не только в ранних «Простаках за границей», но и позже, в «Принце и нищем» и в «Янки при дворе короля Артура». Тем более бурным и гневным был протест писателя против империалистической агрессии его страны. Памфлеты Твена, написанные по живым следам событий, как непосредственный отклик на них, сохраняют поныне все свое значение и как обличительные антиимпериалистические документы, и как великолепные образцы американской прозы. Это объясняется той глубиной, с какою Твен проник здесь в существо исторических конфликтов своего времени.
Памфлеты последнего десятилетия жизни Твена как и лучшие из его поздних рассказов наглядно опровергают концепцию тех его критиков, которые хотели бы свести социально — политическую сатиру писателя к беспредметному стариковскому брюзжанию «пессимиста», изверившегося будто бы в равной степени во всех ценностях бытия. Памфлеты Твена, наперекор этой концепции, имеют свой совершенно определенный, конкретный адрес. Твен знает своих противников, он называет их по именам — будь это коронованные убийцы, как Леопольд бельгийский или Николай II, самодержец всероссийский, или хозяева американских монополий (как Рокфеллер, высмеянный в «Добром слове Сатаны»), или генералы «победоносной» американской армии, запятнавшие себя, подобно Фанстопу, расправой с малочисленными и доверчивыми филиппинскими патриотами, или, наконец, церковники-миссионеры, которых Твен заклеймил публично как вымогателей и насильников.
Взятые в совокупности политические памфлеты Твена, относящиеся к 1900-м годам, составляют грандиозный обвинительный акт против вершителей империалистической политики. С фактами в руках Твен воссоздает потрясающую картину нечеловеческих страданий, унижений и мук, которые терпят народы, угнетаемые и истребляемые трестом «Дары Цивилизации», — как саркастически именует он империализм. В самой страстности обвинений, какие писатель предъявляет международному империализму, слышны отзвуки накопляющегося народного гнева. Не пацифистской сентиментальной жалостью, а негодованием и возмущением дышат эти памфлеты, автор их смотрит на происходящее не со стороны, а с позиций самих угнетаемых масс, терпение которых уже истощается. В памфлете «Человеку, Ходящему во Тьме» ироническая издевка над «цивилизаторскими» претензиями колонизаторов усиливается другим многозначительным лейтмотивом. «Людей, Ходящих во Тьме, становится все меньше, и уж очень они нас дичатся. Тьма же все редеет и редеет, — для наших целей ей не хватает густоты. Большинство людей, Ходящих во Тьме, стало видеть теперь настолько яснее, чем прежде, что это уже… не выгодно для нас». Это прозорливое предчувствие нарастающего возмущения угнетаемых империализмом народов колониальных стран против своих поработителей составляет важную особенность публицистики Твена.
