Эрнест Хемингуэй - Рассказы. Прощай, оружие! Пятая колонна. Старик и море
Покончив с choucroute, я пошел назад, в больницу. На улице было теперь совсем чисто. Ведер с отбросами не было. День был облачный, но солнце старалось пробиться. Я поднялся в лифте, вышел и пошел по коридору в комнату Кэтрин, где я оставил свой белый халат. Я надел его и заколол сзади у ворота. Я посмотрел в зеркало и подумал, что я похож на бородатого шарлатана. Я пошел по коридору в родильную. Дверь была закрыта, и я постучал. Никто не ответил; тогда я повернул ручку и вошел. Доктор сидел возле Кэтрин. Сестра что-то делала на другом конце комнаты.
— Вот ваш муж, — сказал доктор.
— Ах, милый, доктор такой чудный! — сказала Кэтрин очень странным голосом. — Он мне рассказывал такой чудный анекдот, а когда было уж очень больно, он сделал так, что меня как будто совсем не стало. Он чудный. Вы чудный, доктор.
— Ты пьяна, — сказал я.
— Я знаю, — сказала Кэтрин. — Только не нужно говорить об этом. — Потом: — Дайте скорее. Дайте скорее.
Она вцепилась в маску и дышала часто и прерывисто, так что в респираторе щелкало. Потом она глубоко вздохнула, и доктор протянул левую руку и снял с нее маску.
— Эта была очень сильная, — сказала Кэтрин. У нее был очень странный голос. — Теперь я уже не умру, милый. Я уже прошла через самое опасное, когда я могла умереть. Ты рад?
— Вот и не возвращайся туда опять.
— Не буду. Впрочем, я не боюсь этого. Я не умру, милый.
— Вы такой глупости не сделаете, — сказал доктор. — Вы не умрете и не оставите вашего мужа одного.
— Нет, нет. Я не умру. Я не хочу умирать. Это глупо — умереть. Вот опять. Дайте скорее.
Немного погодя доктор сказал:
— Выйдите на несколько минут, мистер Генри, я исследую вашу жену.
— Он хочет посмотреть, как двигается дело, — сказала Кэтрин. — Ты потом приходи назад. Можно, доктор?
— Да, — сказал доктор. — Я за ним пошлю, когда можно будет.
Я вышел из родильной и пошел по коридору в палату, куда должны были привезти Кэтрин после того, как родится ребенок. Я сел на стул и огляделся по сторонам. В кармане у меня лежала газета, которую я купил, когда ходил завтракать, и я стал читать ее. За окном уже темнело, и я зажег свет, чтобы можно было читать. Немного погодя я перестал читать и погасил свет и смотрел, как темнеет за окном. Странно, почему доктор не посылает за мной. Может быть, это лучше, что я ушел оттуда. Он, видимо, хотел, чтобы я ушел. Я посмотрел на часы. Если еще десять минут никто не придет, я все равно вернусь туда. Бедная, бедная моя Кэт. Вот какой ценой приходится платить за то, что спишь вместе. Вот когда захлопывается ловушка. Вот что получают за то, что любят друг друга. Хорошо еще, что существует газ. Что же это было раньше, без анестезии? Как начнется, точно в мельничное колесо попадаешь. Кэтрин очень легко перенесла всю беременность. Это было совсем не так плохо. Ее даже почти не тошнило. До самого последнего времени у нее не было особенно неприятных ощущений. Но под конец она все-таки попалась. От расплаты не уйдешь. Черта с два! И будь мы хоть пятьдесят раз женаты, было бы то же самое. А вдруг она умрет? Она не умрет. Теперь от родов не умирают. Все мужья так думают. Да, но вдруг она умрет? Она не умрет. Ей только трудно. Первые роды обычно бывают затяжные. Ей просто трудно. Потом мы будем говорить: как трудно было, а Кэтрин будет говорить: не так уж и трудно. А вдруг она умрет? Она не может умереть. Да, но вдруг она умрет? Не может этого быть, говорят тебе. Не будь дураком. Просто ей трудно. Просто это так природой устроено, мучиться. Это ведь первые роды, а они почти всегда бывают затяжные. Да, но вдруг она умрет? Не может она умереть. Почему она должна умереть? Какие могут быть причины, чтобы она умерла? Просто должен родиться ребенок, побочный продукт миланских ночей. Из-за него все огорчения, а потом он родится, и о нем заботишься, и, может быть, начинаешь любить его. У нее ничего нет опасного. А вдруг она умрет? Она не может умереть. А вдруг она умрет? Тогда что, а? Вдруг она умрет?
Доктор вошел в комнату.
— Ну, как, доктор?
— Никак.
— Что вы хотите сказать?
— То, что говорю. Я только что исследовал ее… — Он подробно рассказал о результатах исследования. — Потом я еще подождал. Но дело не подвигается.
— Что вы советуете?
— Есть два пути: или щипцы, но при этом могут быть разрывы и вообще это довольно опасно для роженицы, не говоря уже о ребенке, или кесарево сечение.
— А кесарево сечение очень опасно?
Вдруг она умрет?
— Не более, чем нормальные роды.
— Вы можете сделать это сами?
— Да. Мне понадобится около часу, чтобы все приготовить и вызвать необходимый персонал. Может быть, даже меньше.
— Что, по-вашему, лучше?
— Я бы рекомендовал кесарево сечение. Если б это была моя жена, я делал бы кесарево сечение.
— Какие могут быть последствия?
— Никаких. Только шрам.
— А инфекция?
— При наложении щипцов опасность инфекции больше.
— А что, если ничего не делать и просто ждать?
— Рано или поздно придется что-нибудь сделать. Madame Генри уже и так потеряла много сил. Чем скорее мы приступим к операции, тем лучше.
— Приступайте как можно скорее, — сказал я.
— Сейчас пойду распоряжусь.
Я пошел в родильную. Кэтрин лежала на столе, большая под простыней, очень бледная и усталая. Сестра была возле нее.
— Ты дал согласие? — спросила она.
— Да.
— Ну, вот и хорошо. Теперь через час все пройдет. У меня уже нет больше сил, милый. Я больше не могу. Дай, дай скорее. Не помогает. Боже мой, не помогает.
— Дыши глубже.
— Я дышу. Боже мой, уже не помогает. Не помогает.
— Дайте другой цилиндр, — сказал я сестре.
— Это новый цилиндр.
— Я такая глупая, милый, — сказала Кэтрин. — Но только правда, больше не помогает. — Она вдруг заплакала. — Я так хотела родить маленького и никому не причинять неприятностей, и теперь у меня уже нет сил, и я больше не могу, и газ уже не помогает. Милый, уже совсем не помогает. Пусть я умру, только чтоб это кончилось. О милый, милый, сделай так, чтобы все кончилось. Вот опять. О-о, о-о, о-о! — Она, всхлипывая, дышала под маской. — Не помогает. Не помогает. Не помогает. Прости меня, милый. Не надо плакать. Прости меня. Я больше не могу. Бедный ты мой! Я тебя так люблю, я еще постараюсь. Вот сейчас я постараюсь. Разве нельзя дать еще что-нибудь? Если бы только мне дали еще что-нибудь!
— Я сделаю так, что газ подействует. Я поверну до отказа.
— Вот сейчас дай.
Я повернул диск до отказа, и когда она задышала тяжело и глубоко, ее пальцы, державшие маску, разжались. Я выключил аппарат и снял с нее маску. Она вернулась очень издалека.
— Как хорошо, милый. Какой ты добрый.
— Потерпи, ведь ты у меня храбрая. А то я не могу все время так делать. Это может убить тебя.
— Я уже не храбрая, милый. Я совсем сломлена. Меня сломили. Я теперь знаю.
— Со всеми так бывает.
— Но ведь это ужасно. Мучают до тех пор, пока не сломят.
— Еще час, и все кончится.
— Как хорошо! Милый, я ведь не умру, правда?
— Нет. Я тебе обещаю, что ты не умрешь.
— А то я не хочу умереть и оставить тебя одного, но только я так устала, и я чувствую, что умру.
— Глупости. Все так чувствуют.
— Иногда я просто знаю, что так будет.
— Так не будет. Так не может быть.
— А если?
— Я тебе не позволю.
— Дай мне скорее. Дай, дай мне.
Потом опять:
— Я не умру. Я сама себе не позволю.
— Конечно, ты не умрешь.
— Ты будешь со мной?
— Да, только я не буду смотреть.
— Хорошо. Но ты не уходи.
— Нет, нет. Я никуда не уйду.
— Ты такой добрый. Вот опять дай. Дай еще. Не помогает!
Я повернул диск до цифры три, потом до цифры четыре. Я хотел, чтобы доктор скорей вернулся. Я боялся цифр, которые идут после двух.
Наконец пришел другой доктор и две сестры, и они переложили Кэтрин на носилки с колесами, и мы двинулись по коридору. Носилки быстро проехали по коридору и въехали в лифт, где всем пришлось тесниться к стенкам, чтобы дать им место; потом вверх, потом дверь настежь, и из лифта на площадку, и по коридору на резиновых шинах в операционную. Я не узнал доктора в маске и в шапочке. Там был еще один доктор и еще сестры.
— Пусть мне дадут что-нибудь, — сказала Кэтрин. — Пусть мне дадут что-нибудь. Доктор, пожалуйста, дайте мне столько, чтобы подействовало.
Один из докторов накрыл ей лицо маской, и я заглянул в дверь и увидел яркий маленький амфитеатр операционной.
— Вы можете войти вон в ту дверь и там посидеть, — сказала мне сестра.
За барьером стояли скамьи, откуда виден был белый стол и лампы. Я посмотрел на Кэтрин. Ее лицо было накрыто маской, и она лежала теперь неподвижно. Носилки повезли вперед. Я повернулся и пошел по коридору. Ко входу на галерею торопливо шли две сестры.
