Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 9
Воропай укоризненно закачал головой.
…царь Казанский, царь Астраханский…
Хан (заткнул пальцами уши). Ай-ай-ай!
Все мирзы и уланы заткнули пальцами уши и закачали головами, повторяя: «Ай-ай-ай».
Толмач (Годунову, торопливо, шепотом). Пропусти царя Казанского и Астраханского, не серди хана, золотой, серебряный…
Годунов (громко). Царь Казанский и Астраханский и земель оттич и дедич… Тебе, брату своему, хану Девлет-Гирею, шлет поклон и письмо. (Подает хану письмо.)
Толмач становится около хана на колени, распечатывает письмо и шепотом читает его. Рабы разносят кумыс.
Хан (во время чтения сердито взглядывает на турецкого посла и – Мустафе). Обнеси кумысом турецкого посла.
Мустафа выхватывает из рук раба пиалу, которую тот поднес уже турецкому послу. Толмач продолжает читать.
(Сердито посматривает на Воропая.) Твой король, видно, беден, что прислал мне оловянную посуду да бараньи шубы. На что нам бараньи шубы, у нас в Крыму баранов и без того достаточно.
Уланы и мирзы засмеялись.
На оловянной посуде у нас рабы едят, а татары кушают на золотой да серебряной.
Уланы и мирзы защелкали языками.
Воропай. Великий хан, шубы, присланные тебе моим королем Сигизмундом Вторым Августом, не бараньи, но самого тонкого козьего меха и крыты утрехтским бархатом. Посуда же точно – оловянная, аглицкой, предивной работы и по цене как бы серебряная.
Годунов (хану). Великий хан, мой государь тебе про то и пишет, что буде нужда у тебя в дорогой посуде, только пожелай да попроси, у государя чуланы ломятся от золотых кубков да блюд.
Хан (Мустафе – на Воропая). Обнеси его кумысом. (Опять наклонил к толмачу ухо и, слушая чтение, вдруг подскочил на подушках.) Князя Мстиславского царь послал в Дикую степь? (Высунув из рукавов халата руки с крашеными ладонями, ударил пальцами о пальцы.) Ай, князь Мстиславский! Ай, князь Мстиславский! (Взглянул на Годунова.) Радуюсь за царя Ивана, ныне князь Мстиславский запрет Дикую степь на семь замков. (Раскачиваясь, закрыл лицо руками.) А моим-то татарам уж и погулять на конях будет негде. (Обернувшись, к уланам и мирзам.) Пропали наши древние юрты – Астрахань и Казань, – князь Мстиславский в Дикой степи воеводой…
Татары закрыли лицо руками и закачались.
Ну, да голодны мы не будем, – с левой стороны у нас Семиградье,[245] а с правой – Черкессия, стану их воевать и от них еще сытее буду.
Годунов. Великий хан, мой государь посылает тебе поминки.
Русские воины вносят седло с чепраком, украшенные драгоценными каменьями, и дорогое оружие. Хан и татары жадно смотрят, щелкая языками.
Сабля, седло и чепрак от самого Пора, царя индийского… Шелом, щит и колонтары – от самого Ахмеда, царя персидского. И еще сорок возов всякой мягкой рухляди стоят на твоем дворе. Прими во здравие.
Русские вводят на арканах трех рыцарей.
Еще государь кланяется тебе славными рыцарями, немецкими королевичами – Фрицкой Розановым, Ганькой Вольфовым да Володькой Штейновым.
Воропай (вскочив,). Хан, я покупаю рыцарей! Даю за каждого по триста злотых.
Xан. Продавать не тороплюсь, – слава аллаху, я еще не нищий. (Толмачу.) Спроси, хотят ли они мне служить?
Толмач (рыцарям). Великий хан хочет, чтобы вы приняли веру Магомета, хан пожалует вас землей, табунами и женами, и будете ему служить. Согласны ли?
Рыцари. Хох! Хох! Хох! Великий хан, Девлет-Гирей!
Хан (Мустафе). Жалую их чашкой кумыса.
В это время двое дюжих татар привели на растянутых цепях Василия Грязного. Борода его спутана, платье на нем истлело, весь вид его дикий и страшный.
А вот Василий Грязной, славный русский князь, кто у царя Ивана возлежал на сердце. Не сердись, Годунов, мы его в цепях привели оттого, что чрезмерно зол и дик… Царь Иван – соскучился по нем. Ай-ай-ай… Что же, отпущу Грязного царю Ивану. Какой дашь выкуп?
Годунов. Пятьсот рублев.
Хан. Прибавь немножко.
Годунов. Хан, даю деньги великие.
Хан. Ай-ай-ай! Нехороший ты человек, Годунов… Вот что… Мы будем царева любимца бить, а ты будешь прибавлять. (Кивнул Мустафе, тот кивнул татарам, которые начали стегать Василия Грязного плетьми по спине. Хан, отвернувшись, кушает шербет.)
Грязной. Борис! Прибавь сотню, ну их к черту.
Годунов. Хан, даю тысячу рублев.
Xан. За такого богатыря тысячу рублев? Что ты, – стыдно тебе скупиться, а еще русский. Бейте еще…
Татары стегают Грязного.
Грязной. Стой на тысяче, Борис, выдержу.
Годунов. Не сойдемся, хан. Уйду…
Хан (татарам, которые стегают). Покрепче… Посильнее… Побольнее…
Грязной. Терпи, Борис.
Годунов. Прощай, хан. (Кланяется, идет.)
Хан. Годунов, постой… Ну, немножко прибавь… Ой, ой, ой… Только ради нашей любви к царю Ивану, – давай тысячу… Освободите пленника. (Подымается с подушек.)
Занавес закрывается. Годунов и Василий Грязной выходят перед занавесом.
Грязной. Спасибо, Борис, выручил. (Грозит за занавес.) Ох, навернутся теперь на меня гололобые. Заставляли аллаху кланяться. Хотели на татарской девке женить, – едва отбился. Борис, не верь хану ни в едином слове… Сыновья его, сорок четыре царевича, по Дикой степи рыщут, с каждым по туману, – по десять тысяч татар. Готовятся к походу на Москву. Беда, Борис! Кто у нас в степи большим воеводой?
Годунов. Иван Федорович Мстиславский.
Грязной. Батюшки! Продаст. То-то про него татары все лопочут. Пропустит он их к Москве… Продаст Мстиславский…
Картина десятая
Декорация шестой картины. Площадка башни новгородского детинца. Стоят Иван и митрополит Пимен. Похоронный звон колоколов. Глухой гул толпы внизу. В наступающей тишине – частая дробь литавр, кончающаяся ударом. Вскрики, и снова – гудение толпы.
Иван (Пимену). Гляди. Чего глаза отвел… Провожай своих чад. Гляди. Повели князя Острожского, – с кем ты Новгород Литве продавал. Молись, молись скорей, а то душа-то его выпорхнет непокаянная…
Пимен. Господи, желчь в моей слюне, воспаление ненависти в мыслях моих!.. Порази его… Чуда молю. Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, безумный всадник, земли своей пожиратель…
Иван. Не бранись, я злее не стану, легкой смерти тебе не подарю… Новгородские богомазы твой лик на досках не запечатлеют…
Пимен (нагнувшись вниз, поднял руки к голове). А-а-а-х!
И будто в ответ долетел многоголосый вскрик: «А-а-а-х!»
Иван. Вот и выпорхнула душа князя Острожского… Гляди, гляди, молись, троих ведут, князей Ухтомских… Ты их соблазнил, ты их привел на плаху, – молодые да красивые какие… И этих чад невинных виноватыми сделал… Взошли на помост, обернулись! На тебя глядят, Пимен. Не на меня глядят, на тебя… Когда сердце мое опять станет мясом трепетным, я-то о них помолюсь, да жарко, да горько…
Пимен (с пеной у рта). Не смейся… Не мучай меня, не пытай… Кто тебя такого в мир послал? Ох, суд тебя ждет, суд! Подойди ближе, в глаза плюну…
Иван быстро закрыл глаза рукой. Из пролома появляется Буслаев.
Буслаев. Царя тут нет?
Пимен. Василий, богом заклинаю, спаси мир от зверя…
Буслаев. А ну тебя, с ума свихнулся, бабий вопленник. (Ивану.) Царь, довольно тебе лютовать… Суди, казни, на то ты государь. А это уж не суд, – начинается озорство… Опричники твои по лавкам кинулись, красный товар грабят… (На Пимена.) Разбивай его монастыри, коли тебе деньги нужны, а добрых купцов не трожь…
Иван. Кто ты?
Буслаев. Здравствуй! Ваську Буслаева не знаешь? Про нас, Буслаевых, пять сот лет песни поют. Я тебе толкую – верховодит разбоем твой же опричник, немец толстомордый, Генрих Штаден… Я уж было с ним схватился…
Иван. Ты – любишь ли меня?
Буслаев. Если ты царь справедливый – я тебе друг. А уж кому Васька Буслаев друг – спи спокойно… Так сделай милость, а то народ обижается…
Иван. Беги у моего стремени… (Идет к пролому – пошатнулся, Буслаев поддерживает его.)
Буслаев. Эх, что же это ты, – всю грудь ногтями изорвал…
Иван (отталкивает его). Не собрался ли ты меня жалеть!
Пимен (Буслаеву). Не соблазняйся! Удуши его, – се зверь, поднявшись из пропасти адской, пожирает мир.
