«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

— Это очень любезно с вашей стороны, signore, — сказал он.

Интересно, подумал я, насколько велика его вера в меня, превышает ли она веру в его римских друзей.

— Тебе придется сообщить мне свое имя и другие данные, — сказал я ему, — и полагаю, взять рекомендацию от владельца этого кафе.

Короткий кивок показал, что он меня понял.

— У меня есть документы. — Он произнес эти слова с такой гордостью, что я не смог сдержать улыбки и представил себе досье со школьной характеристикой и рекомендацией тем, кто, возможно, примет его на работу. — За меня будет говорить мой дядя, — добавил он. — Signore должен только спросить моего дядю.

— А кто твой дядя? — поинтересовался я.

Он повернулся ко мне, и на его лице впервые появилось немного скромное, немного застенчивое выражение.

— Signore, кажется, переехал в его квартиру на виа Гольдони, — сказал он. — Мой дядя большой деловой человек в Венеции.

Его дядя… этот отвратительный тип был его дядей. Все объяснилось. То была родственная связь. Мне не стоило беспокоиться. Я тут же определил этого человека братом его ворчливой матери и решил, что оба играют на чувствах моего Ганимеда, который, стремясь к независимости, делает все возможное, чтобы избавиться от их опеки. И все же положение у меня было не из завидных. Я вполне мог смертельно оскорбить этого человека, когда он споткнулся и упал в канал.

— Конечно, конечно, — сказал я, делая вид, будто обо всем знаю, в чем он, по всей видимости, не сомневался. К тому же я вовсе не хотел предстать перед ним в глупом виде. — Очень комфортабельная квартира. Ты ее знаешь?

— Естественно, знаю, signore, — улыбаясь, ответил он. — Ведь это я буду каждое утро приносить вам завтрак.

Я едва не лишился чувств. Ганимед приносит мне завтрак… В одно мгновение такое невозможно постигнуть. Я скрыл свои чувства, заказав еще кюрасо, и он бросился выполнять заказ. Я пребывал в том состоянии, которое французы, кажется, называют bouleversé[53]. Одно дело снимать восхитительную квартиру — к тому же без дополнительных затрат, — но видеть в ней Ганимеда с завтраком на подносе… Перед таким человеку живому почти невозможно устоять. Я всеми силами старался вернуть самообладание, прежде чем он принесет заказ, но его заявление привело меня в такое возбуждение, что я с трудом мог усидеть на месте. Он поставил передо мной кюрасо.

— Приятных сновидений, signore, — сказал он.

Приятных сновидений, поистине… У меня не хватило смелости посмотреть на него. Я проглотил кюрасо и, воспользовавшись тем, что его позвал другой клиент, незаметно ушел, хоть до полуночи было еще далеко. Я вернулся к себе на квартиру, движимый скорее инстинктом, нежели сознанием — я не видел, куда иду, — и вдруг заметил на столе все еще не отправленное письмо в Лондон. Я мог бы поклясться, что, уходя обедать, взял его с собой. Но его можно отправить и утром. Я был слишком взволнован, чтобы снова выходить на улицу.

Я постоял на балконе и выкурил сигару — неслыханное излишество, — затем просмотрел те немногие книги, что привез с собой, с мыслью одну из них подарить Ганимеду, когда он принесет мне завтрак. Его английский был так хорош, что заслуживал награды, а в мысли поощрить его чаевыми было нечто безвкусное. Троллоп для него не подходил, Чосер тоже. Том мемуаров времен короля Эдуарда был бы ему непонятен. Смогу ли я расстаться с моим изрядно потрепанным томиком сонетов Шекспира? Как трудно принять решение. Лучше отложить до утра, а сейчас — спать, если сумею заснуть, что казалось весьма сомнительным. Однако две таблетки сонерила сделали свое дело.

Проснулся я около десяти утра. По движению на Большом канале можно было подумать, что день в полном разгаре. Утро было ослепительно прекрасным. Я вскочил с кровати, бросился в ванную и побрился — обычно я делаю это после завтрака, — сунул ноги в комнатные туфли и выставил на балкон стол и стул. Затем с трепетом подошел к телефону и снял трубку. Послышалось гудение, щелчок, и, чувствуя, как кровь приливает к сердцу, я узнал его голос.

— Buon giorno, signore[54]. Вы хорошо спали?

— Очень хорошо, — ответил я. — Принеси мне, пожалуйста, café complet.

— Café complet, — повторил он.

Я повесил трубку, вышел на балкон и сел. Затем вспомнил, что не отпер дверь. Я исправил оплошность и вернулся на балкон. Я очень волновался, хоть и понимал, что это глупо. Меня даже слегка подташнивало. Через пять минут, показавшихся мне целой вечностью, в дверь постучали. Он вошел, держа поднос на уровне плеча, его манеры были столь царственны, осанка столь горделива, словно он подносил мне не кофе и булочки с маслом, а амброзию и лебедя. На нем была утренняя куртка в тонкую черную полоску, вроде тех, какие носят лакеи в клубах.

— Приятного аппетита, signore, — сказал он.

— Благодарю, — ответил я.

На колене я держал свой небольшой подарок. Сонетами Шекспира придется пожертвовать. Они незаменимы именно в этом издании, но неважно. Ничто другое не подошло бы. Однако, прежде чем вручить свой подарок, я обратился к нему.

— Я хочу сделать тебе небольшой подарок, — сказал я.

Он вежливо поклонился.

— Signore слишком добры, — пробормотал он.

— Ты так хорошо говоришь по-английски, — продолжал я, — что должен слышать только самое лучшее. Скажи мне, кто, по-твоему, был самым великим англичанином?

Он задумался. Он стоял совсем как на площади Сан-Марко, сжав руки за спиной.

— Уинстон Черчилль, — сказал он.

Мне следовало бы знать это. Естественно, мальчик жил в настоящем или, что правильнее, в данное мгновение, в самом недавнем прошлом.

— Хороший ответ, — сказал я, улыбаясь, — но я хочу, чтобы ты подумал еще. Нет, я задам вопрос немного иначе. Если бы у тебя были деньги и ты бы хотел истратить их на что-нибудь связанное с английским языком, что бы ты купил прежде всего?

На сей раз он ответил без малейшего колебания:

— Я бы купил долгоиграющую пластинку. Долгоиграющую пластинку Элвиса Пресли или Джонни Рея.

Я был разочарован. Не на такой ответ я надеялся. Кто они такие? Эстрадные певцы! Ганимеда надо воспитывать на более достойных образцах. По зрелом размышлении я решил не расставаться с сонетами Шекспира.

— Очень хорошо, — сказал я, надеясь, что мои слова не прозвучали слишком грубо. Я сунул руку в карман и достал купюру в тысячу лир. — Но я советую тебе лучше купить Моцарта.

Смятая купюра исчезла в его руке. Он сделал это очень скромно,