Константин Симонов - Солдатами не рождаются
Бастрюков был, как и приказано, наготове и явился почти мгновенно. Раскрыл ту же папку, с которой, приходил час назад, надел очки и стал излагать соображения.
Излагал в том же порядке, как Захарову час назад, только немножко сильней нажал на фразу, что ему неизвестно, насколько с этим делом знаком замполит дивизии, как бы давая возможность Бережному найти лично для себя выход из положения. Вот и вся разница. «А так слово в слово, – отметил про себя Захаров, глядя на уже немолодое, с морщинками у глаз, но еще туго обтянутое, крепкое, здоровое лицо Бастрюкова, – сознает, что не люблю его и что этот доклад его не одобряю, сознает, но не отступает, потому что не боится меня. А не боится потому, что думает или пересидеть меня на своем месте, или рассчитывает, что не выдержу характера и сплавлю куда-нибудь с отличной характеристикой, только бы подальше от себя».
Бережной сидел, низко нагнув бритую голову, и глядел в стол перед собой. Захарову хотелось встретиться с Бережным взглядом и сказать ему молча, глаза в глаза: «Пойми, с кем имеешь дело, Бережной, пойми и будь умный». Но Бережной глаз не поднимал.
– У меня все, – сказал Бастрюков.
– Отвечайте, полковой комиссар, – сказал Захаров Бережному.
Если бы отвечать по-умному, надо было сказать: «Разберемся, выясним, доложим…» А тем временем сплавить этого немца из дивизии, а с «выясним», «доложим» не спешить, пока не будет конца делу в Сталинграде, а там выбрать момент, когда всем будет не до этого, и доложить, что все в прошлом, а на будущее учтем!
Но Бережной умным в таких случаях быть не умел. Он медленно поднял побагровевшую голову и сказал:
– И откуда только у товарища Бастрюкова такая подробная информация по нашей дивизии. Он у нас так давно не был, что я его и в лицо-то забыл!
– А ты не отклоняйся, – сказал Захаров, – давай по существу.
– А по существу… Что канцелярия у нас, как вычислил товарищ полковой комиссар, слабей работает, чем в других дивизиях, то мы мечтали до сих пор, что политотдел армии нас, наоборот, похвалит, – меньше, чем другие, ему бумаг шлем. А раз ругает – исправимся, доведем до своей процентной нормы. А что касается духа приятельства, нетребовательности и потери бдительности, который, по его словам, сложился у нас в политотделе дивизии, то насчет приятельства, верно, у меня все замполиты полков – друзья-приятели, я их на войне полюбил и разлюбить не обещаю. А насчет моей нетребовательности, то пусть товарищ полковой комиссар Бастрюков в любой наш полк пойдет, и в шкуре замполита сутки пробудет, и выполнит все, что я от своих замполитов в бою требую, а потом доложит вам, требователен я или нет. А насчет потери бдительности, то, действительно, признаю, упустил: имею какого-то писателя в дивизии, который мне ни слова не говорит, а товарищу Бастрюкову пишет и пишет. Учту, исправлюсь… А что как главный факт товарищ Бастрюков про Гофмана доложил, тут все правильно…
– Что значит правильно? – переспросил Захаров.
– Правильно мы поступили, товарищ член Военного совета. Так я считаю.
– То есть как правильно?
– А что ж, человек в разведку пошел, «языка» взял, мы сначала за это «Звездочку» обещали, но побоялись, что в армии зажмут, и дали что в нашей власти – «За отвагу». Лучше бы, конечно, «Звездочку», но «За отвагу» – медаль тоже хорошая. Так что, я считаю, правильно.
– Опять отклоняешься, – сказал Захаров. – Тебя не про награды спрашивают, а про другое.
– Я считаю, одно с другим связано, – сказал Бережной. – Он за сентябрьские бои одну «За отвагу» получил, за ноябрьские – вторую, теперь – третью. Семь «языков» на его счету. А теперь, значит, после третьей «Отваги», из дивизии по шапке?
– Разрешите задать вопрос полковому комиссару, товарищ член Военного совета, – сказал Бастрюков.
– Задавайте.
– Вас с соответствующим приказом знакомили?
– Знакомили.
– Вам, что ваш боец по национальности немец, когда известно стало?
– А мне это так давно известно, – сказал Бережной, – что я уже и забыл об этом. И считал, что к нему этот приказ уже не относится. Когда человек три «Отваги» получил еще до этого приказа!
– Для точности не три, а две.
– Для точности две. Пойдите попробуйте получите их, эти две «Отваги». Я лично не берусь. Может, вы возьметесь?
– Эй ты, шахтер, попридержи язык! – прикрикнул Захаров на Бережного.
– Меня это мало трогает, товарищ член Военного совета, – спокойно сказал Бастрюков. – Мне суть надо выяснить. А суть, по-моему, ясна. Приказ злостно нарушен. С ведома замполита дивизии.
– Не с ведома, – сорвался Бережной, – а по совету и настоянию, на полную мою ответственность. И не копайте ни под кого другого. Не трудитесь!
– Шахтер! – снова прикрикнул Захаров.
– Извините, товарищ член Военного совета.
– Я доложил все, что мне известно, товарищ член Военного совета. – Бастрюков закрыл лежавшую перед ним папку. – Прошу извинить, но не ожидал, что заместитель командира дивизии по политчасти позволит себе проявить в вашем присутствии такую партийную невоспитанность по отношению ко мне. Надеялся, что хотя бы вы пресечете! Разрешите идти? – И поднялся, стремясь подчеркнуть, что он, человек, выполнивший свой долг, уходит, оставляя его наедине с Бережным, у которого, не то что у него, Бастрюкова, наверное, найдется с членом Военного совета общий язык.
Но Захаров не дал ему такой возможности.
– Останьтесь. Мы с вами еще не закончили.
Он повернулся к Бережному и, прежде чем сказать ему то, что собирался, встал. Бережной тоже встал. Вскочил и Бастрюков.
– Чтобы завтра этого немца в дивизии духа не было, – сказал Захаров, глядя в глаза Бережному. – Об исполнении донесете.
– Ясно.
– И если будут новые случаи нарушения, – пеняйте на себя. А в связи с докладом товарища Бастрюкова изложите в рапорте на мое имя, как вы дошли до жизни такой – приказы нарушать. Рассмотрим ваш рапорт на Военном совете. После окончания боев. Сейчас нет времени заниматься вашими художествами. Только этого нам не хватало… Вы свободны, идите, – резко заключил он и покосился на Бастрюкова.
Тот стоял замкнутый, с неподвижным, окаменевшим лицом. Понимал, конечно, что член Военного совета уже наполовину вывел Бережного из-под удара, и притом так, что не подкопаешься. Понимал и молчал, даже бровью не повел, пока Бережной не скрылся за дверью.
Захаров, сам не садясь и не приглашая садиться, подошел к Бастрюкову.
– Все, что заслуживает внимания в вашем докладе, учту. А вам рекомендую с завтрашнего же дня начать бывать в частях, чтобы не выслушивать от замполитов дивизий того, что сегодня слышали.
– Слушаюсь, товарищ член Военного совета, – сказал Бастрюков. – Но только вы сами знаете, как у нас до сих пор с начальником политотдела складывалось. – Сказал это с видом бедного Макара, на которого все шишки валятся. «Везу воз за всех, – говорило его лицо, – не вылезаю из писанины и черной работы и за это еще получаю упреки!» – Кому-то из нас все же надо и здесь быть.
– Кому-то надо, – сказал Захаров. – Но не вам. Если потребуетесь и не найду, доложат, что Бастрюков в войсках, обещаю, что голову с вас за это не снимем. Завтра буду в Сто одиннадцатой, надеюсь встретить вас там. Вопросы ко мне есть?
И, провожая взглядом Бастрюкова, подумал: «Нет, друг дорогой, я с тобой не примирюсь, буду воевать до конца, как с фрицами. И хорошей характеристики, по принципу „гони зайца дальше“, тебе не подпишу! Или сам загремлю от твоих подкопов, – а ты под меня уже копаешь, больше чем уверен, – или докажу, кто ты есть. Хотя это не так-то просто, потому что не ты один такой!..»
Когда за Бастрюковым закрылась дверь, Захаров позвонил командующему. Батюк уже вернулся. Захаров накинул на плечи бекешу – идти было недалеко – и вышел.
Батюк сидел у себя вдвоем с Серпилиным и пил чай. Несмотря на это мирное занятие, судя по обрывкам фраз, которые, скидывая бекешу, услышал Захаров, разговор шел на полубасах.
– К нашему шалашу, Константин Прокофьевич, – сказал Батюк, увидев входившего Захарова, – чай пьем.
– Ну что ж, если третий не лишний. – Захаров сел к столу.
– Обстановка в целом складывается неплохая. На завтра – посидели с ним – кое-что дополнительно предусмотрели, – кивнул Батюк на Серпилина. – Думаю, днем все же соединимся или на фронте Сто одиннадцатой, или на фронте Сто седьмой.
– Видимо, на фронте Сто одиннадцатой, – сказал Серпилин.
– Когда ты вошел, как раз говорили о Сто одиннадцатой, – сказал Батюк.
– Хочу этого, понимаешь ли, крестьянского вождя с дивизии все же убрать. Тем более рана у него открылась… Причина законная и необидная. Потом тяжелей снимать будет. Ты не в курсе, я тебе расскажу.
– Я в курсе, – сказал Захаров. – У меня Бережной был, докладывал.
– Уже забегали всеми обходными путями, – ревниво сказал Батюк. – Заскулили, зажаловались…
– Почему обходными? С каких пор, если замполит дивизии идет с таким вопросом к члену Военного совета, это обходной путь? – спросил Захаров. Он не давал Батюку наступать себе на ногу, не дал и сейчас.
