Роберт Уоррен - Вся королевская рать
– Черт бы вас взял, черт бы вас взял, Джек Берден, – устало проговорила она и повернула голову ко мне.
Потом, глядя на меня, она села и уже не устало, а горячо и со злобой произнесла:
– Черт бы вас взял, Джек Берден, что вас сюда принесло? Почему вы всюду лезете? Почему не даете мне покоя? Почему?
Я смотрел ей в глаза; глаза горели на искаженном лице.
– Откуда вам известно? – мягко настаивал я.
– Черт бы вас взял, черт бы вас взял, Джек Берден. – Это звучало как заклинание.
– Откуда вам известно? – повторил я мягче прежнего, почти шепотом и наклонился к ней.
– Черт бы вас взял, Джек Берден! – сказала она.
– Откуда вам известно?
– Потому что… – начала она, но осеклась и устало, с отчаянием повела головой, как ребенок в жару на подушке.
– Потому что? – повторил я.
– Потому что, – сказала она и откинулась в шезлонге, – я сама ему сказала. Я велела ему позвонить.
Так. Так, значит. А я не догадался. Мои колени медленно подогнулись, я осел, как машина на спущенном пневматическом домкрате, и очутился в кресле. Ай да Сэди. Я смотрел на нее так, будто никогда ее прежде не видел.
Через минуту она сказала:
– Перестаньте на меня смотреть. – Но в голосе ее не было гнева.
Я, наверно, продолжал смотреть на нее, потому что она опять попросила:
– Перестаньте на меня смотреть.
Потом я услышал свой голос, словно разговаривал с собой:
– Вы убили его.
– Ладно, – сказала она. – Ладно. Убила. Он бросил меня. Окончательно. Я знала, что теперь это окончательно. Ради своей Люси. После всего, что я сделала. Сделала его человеком. Я сказала, что он об этом пожалеет, а он улыбнулся этой новой своей постной улыбкой, как будто разучивал роль Христа, взял меня за руки и попросил понять… Понять, видали! И тут меня как обожгло: я убью его.
– Вы убили Адама Стентона, – сказал я.
– Боже, – выдохнула она, – боже.
– Вы убили Адама, – повторил я.
– И Вилли, – прошептала она. – Убила.
– Да, – кивнул я.
– Боже, – проговорила она, глядя в потолок.
Я выяснил то, ради чего приехал сюда. Но я продолжал сидеть. Я даже не закурил.
Немного погодя она сказала:
– Подите сюда. Пододвиньте ваше кресло.
Я подтащил свое кресло ближе к шезлонгу. Она не посмотрела на меня, но неуверенно протянула руку в моем направлении. Я взял ее и держал, а Сэди смотрела в потолок, и косые лучи безжалостно освещали ее лицо.
– Джек, – сказала наконец она, не глядя на меня.
– Да?
– Я рада, что сказала вам. Я знала, что придется кому-нибудь сказать. Когда-нибудь. Я знала, что придется, но мне некому было сказать. Пока вы не приехали. Вот почему я так вас ненавидела в ту минуту. Как только вы вошли, я поняла, что должна буду вам сказать. Но я рада, что сказала. Мне все равно, кто об этом узнает. Может, я не такая благородная, как ваша Стентон, но я рада, что сказала.
Я не нашелся что ответить. Поэтому какое-то время я продолжал сидеть – молча, что, видимо, устраивало Сэди, – держал ее за руку и глядел поверх нее на реку, которая вилась под мхом, свисавшим с лохматых кипарисов, – на воду, рябую от водорослей, тяжелую, с запахом и отливом болот, дебрей и темноты, начинавшихся за стриженой лужайкой.
Я выяснил, что Крошка Дафи, который был теперь губернатором штата, убил Вилли Старка так же верно, как если бы его собственная рука держала пистолет. Я выяснил также, что Сэди Берк вложила оружие в руки Дафи и нацелила его, что и она убила Вилли Старка. И Адама Стентона. Но то, что сделала она, было сделано сгоряча. То, что сделал Дафи, было сделано хладнокровно. И в конце концов поступок Сэди Берк не имел такого значения. Меня он как-то мало интересовал.
Значит, оставался Дафи. Дафи это сделал. И, как ни странно, при этой мысли я испытывал большую радость и облегчение. Дафи его убил. И от этого все становилось чистым и ясным, как в солнечный морозный день. Там где-то был Крошка Дафи со своим бриллиантовым перстнем, а тут был Джек Берден. Я ощущал свободу и ясность, как бывает после долгого паралича, вызванного неведением и нерешительностью, когда ты вдруг понимаешь, что можно действовать. Я чувствовал, что готов действовать.
Но я не знал – как.
Когда я во второй раз приехал к Сэди – по ее собственной просьбе, – она, не дожидаясь каких-либо намеков с моей стороны, сказала, что, если нужно, она составит заявление. Я ответил, что это будет прекрасно, и мне казалось, что это будет прекрасно, ибо я по-прежнему ощущал свободу, ясность и готовность к действию, а Сэди вооружила меня. Я поблагодарил ее.
– Не надо меня благодарить, – сказала она, – я не ради вас это делаю. Дафи… Дафи… – Она села на шезлонге, и глаза ее загорелись, как прежде. – Вы знаете, что он выкинул?
Не дожидаясь ответа, она продолжала:
– После… После этого я ничего не чувствовала. Ничего. Я уже вечером узнала, что произошло, и мне было все равно. А на другое утро ко мне приходит Дафи, пыхтит, и улыбается, и говорит: «Ну, девочка, ты молодец, поздравляю, поздравляю». А я все равно ничего не чувствовала, даже когда посмотрела на его лицо. Но потом он обнял меня за плечи и похлопывать начал, поглаживать между лопатками. И говорит: «Ты убрала его, девочка, и я тебя не забуду. Теперь мы с тобой не расстанемся». И тут на меня накатило. В эту самую секунду. Как будто его не в Капитолии убивали, а здесь, сейчас, у меня на глазах. Я вцепилась в него ногтями и выскочила. Убежала на улицу. А через три дня, когда он умер, поехала сюда. Мне больше некуда было деться.
– Ну что ж, спасибо, – сказал я. – Я думаю, мы расквитаемся с Дафи.
– На суде ничего не докажешь, – сказала она.
– Я на это не рассчитываю. Все, что он вам говорил или вы ему говорили, ничего не доказывает. Но есть другие способы.
Она задумалась.
– При любом способе, через суд или нет, вы же понимаете, что вам придется втянуть эту… – Она запнулась и не выговорила того, что вертелось у нее на языке. – …Впутать Анну Стентон.
– Она согласится, – заверил я. – Непременно согласится.
Сэди пожала плечами.
– Вам лучше знать, что вам нужно, – сказала она. – И вам, и ей.
– Мне нужен Дафи.
– Я не возражаю, – сказала она и снова пожала плечами. Вид у нее опять сделался усталый. – Я не возражаю, – повторила она, – но мир полон таких Дафи. Мне кажется, я всю жизнь среди них прожила.
– Сейчас я думаю только об одном из них, – объявил я.
Прошла неделя, я все еще думал об этом одном (к тому времени я решил, что не остается иного выхода, как дать материал в оппозиционную газету), когда получил записку, написанную его собственной рукой. Не могу ли я к нему зайти, спрашивалось в ней. Когда мне будет удобно.
Мне было удобно немедленно, и я нашел его ветчинное величество на большой кожаной кушетке в библиотеке резиденции, где прежде сиживал Хозяин. Его ботинки заскрипели, когда он поднялся мне навстречу, но тело его колыхалось с легкостью раздутого тела утопленника, вырвавшегося наконец из цепких объятий донного ила и торжественно всплывающего на поверхность. Мы обменялись рукопожатиями, он улыбнулся. Кушетка снова застонала под его тяжестью, и он жестом предложил мне присесть.
Черный слуга в белом пиджаке принес виски. Я сделал глоток, но от сигары отказался.
Он сказал, что удручен смертью Хозяина. Я кивнул.
Он сказал, что ребятам очень не хватает Хозяина. Я кивнул.
Он сказал, что дело все же должно делаться. Так, как хотел бы Хозяин. Я кивнул.
Он сказал, что все же ему очень не хватает Хозяина. Я кивнул.
Он сказал:
– Джек, ребятам вас очень не хватает.
Я скромно кивнул и сказал, да, и мне их не хватает.
Он продолжал:
– Да, я еще на днях сказал себе: дай мне только впрячься, и я обязательно разыщу Джека. Ну да, Джек – как раз такой человек, какой мне нужен. Хозяин его очень высоко ставил, а что хорошо для Хозяина, то хорошо и для старины Дафи. Да, сказал я себе, надо разыскать старину Джека. Такой человек мне очень нужен. Прямой, честный. Такому можно довериться. Этот не подведет, не обманет. Его слово крепче печати.
– Это обо мне речь? – спросил я.
– Конечно, – ответил он. – Я хочу сделать вам предложение. Я не знаю точно, на каких условиях вы работали с Хозяином, но вы мне только скажите, и я вам прибавлю десять процентов.
– Меня устраивало мое жалованье.
– Вот это разговор белого человека, – сказал он и серьезно добавил: – И не поймите меня превратно, я знаю, что вы с Хозяином были вот так. – Он поднял два белых лоснящихся епископальных пальца, как для благословения. – Вот так, – повторил он. – Не поймите меня превратно, я не критикую Хозяина. Я просто хочу вам доказать, как я вас ценю.
– Благодарю, – произнес я без особой теплоты.
Теплоты, по-видимому, было так мало, что он слегка наклонился вперед и сказал:
