Михаил Осоргин - Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы
И как в те дни не было в ходу банков, чековых книжек, сейфов и несгораемых шкафов, то наличные деньги приходилось хранить дома под вечной опаской нападения. Прощайте, мирные ночи! Завели на дворе злую собаку, старому дворнику приказано проводить ночи на улице с колотушкой. Спали теперь тревожно, а в особо подозрительные дни — по очереди: один спит, другой сторожит, слушая дворникову колотушку, замирая страхом, когда ее больше не слышно, вздрагивая, когда под полом завозятся крысы или залает на дворе собака.
В такие ночи Денис Васильевич клал рядом на ночной столик большой пистолет, купленный на толкучке, хоть и испорченный, хоть и не заряженный, а все-таки с ним покойнее; дверь в спальню заставляли комодом, на край комода клали битую посуду, чтобы если кто попытается комод отодвинуть, падали бы тарелки и стаканы на пол с грохотом.
Случалось, что замученные бессонными ночами супруги прибегали к хитрости: с вечера, отослав куда-нибудь дворника, чтобы не мог подсмотреть, они тайно переносили шкатулку с деньгами в сарай или погреб и зарывали ее в землю или под лед, а сверху наваливали всякого лома и мусора. Успокоенные, с легким сердцем возвращались в горницы, хитро друг другу подмигивали, заглядывали, спит ли глухая дворникова жена, закусывали, если осталось что от обеда, и ложились спать с расчетом провести покойную ночку. Но расчет не всегда был правильным: тут, рядом, шкатулка всегда на виду и можно проверить, все ли в ней цело; а кто поручится, что в погреб не забрались жулики, может быть, даже ради меньшей поживы, в простом намерении стянуть картошку или кислую капусту, да обратили внимание, что не все лежит там, как лежало прежде? Пойти проверить невозможно: увидят в погребе свет и догадаются! А собака сегодня беспокойна, лает да лает! И вот то один, то другой сползают они с постели, шаркают старыми туфлями к окну и слушают — не звякнет ли погребной замок, не разгадал ли кто-нибудь их хитрости. Вместо сна — еще пущее беспокойство!
Придумали было держать по ночам в комнате свет — все-таки людям острастка, видно сквозь щели ставен, что хозяева бодрствуют. Но когда за первую же ночь пожгли три сальных свечи, — закаялись, потому что свечи дороги, этак прожжешь в короткое время целый капитал! Да и все равно — спать нельзя, нужно снимать со свечи нагар. Пожалев о трех сальных свечах, стали впредь ложиться раньше, еще засветло, чтобы окупить напрасно произведенный расход.
Однажды случилось страшное. Как-то днем обоим супругам нужно было уйти из дому одновременно подписывать бумаги в казенном упреждении. Не знали, как быть с пачкой банковых билетов, которых накопилось невесть сколько. Взять с собой — потеряешь, а то нападут и ограбят; оставить дома — где? Хотя комнаты на запоре, — кто поручится, что не придут, не взломают, не утащат? Пошептавшись, решили поступить хитро и мудро: спрятать пачку банковых билетов в кучу золы в давно не топленной печурке под лежанкой, на которой спит глухая дворникова жена. Догадаться невозможно, а больная женщина все же будет острасткой для воров, как бы невольным сторожем. Сказано — сделано, ловко и незаметно. Уйдя, все же беспокоились, а как вернулись — первым делом к печурке, которую только что дворнику пришло в голову растопить, пока нет господ дома: погреть старые женины кости. Голосом взвыли, голыми руками повыбрасывали разгоревшиеся дрова, полпачки сгорело, половину удалось спасти…
С той поры стали еще осторожнее и еще экономнее, — чтобы наверстать потерю. Разузнав хорошо, наведя все справки, поместили наличные капиталы на хранение в казенную кассу, каждую неделю справлялись, целы ли. Но деньги отовсюду притекали неудержимым потоком, так что и счета им не было. И чем больше было денег, — тем больше рождалось страхов, как бы не утерять копейку; да не украли бы, да не подожгли бы дом. И в другой раз, заподозрив измену старого дворника (с кем-то говорил на улице, и шляются мимо окон странные люди!), не решились держать ночью только что полученную большую сумму денег, а сдать ее на хранение можно было только назавтра утром; решили израсходоваться — только бы избежать большого несчастья: наняли лошадь и всю ночь проездили по московским улицам, избегая темных переулков, дрожа от холода и страха.
От вечной тревоги, от недоедания и недосыпания быстро стали стареть, поддаваться всякой хвори, а лечиться дорого! Когда зимой сильно разболелась Василиса Денисовна, муж ее чуть-чуть было не позвал доктора, да все оттягивал, выжидая, как повернется болезнь. Повернулась плохо, и с доктором он опоздал: жена умерла, оставив его одного стеречь деньги и управлять напрасным богатством. Случись это в дни бедности — его поразило бы нежданное горе: все-таки столько лет прожито было вместе, сколько выстрадано и испытано лишений! Но теперь, при вести о смерти, налетели вороны-гробовщики, отдаленная родня, бабы-плакальщицы, дьячок, подосланный приходским попом, толпа нищих! Кое-как отделался от них и справил похороны по дешевому разряду, а все же с большим ущербом для капитала. В таких чрезвычайных случаях деньги летят, как пух из прорвавшейся перины, тают, как погребальная свеча! Раскошелься Денис Васильевич — не одобрила бы его покойная!
Одному стало еще труднее и еще тревожнее. Хотя у покойной наследников не было, а все-таки стали приходить какие-то письма с просьбами и напоминаниями о старых знакомствах; писем Денис Васильевич не читал, а складывал их стопочкой и прижимал подобранным на улице булыжником — на зиму сгодится для растопки печей. Одинокими днями Денис Васильевич пытался подсчитать, сколько у него подкоплено денег и сколько было бы, если бы не пришлось израсходовать на похороны жены. Но цифры ничего не говорили ему, только пугали то малостью, — как будто часть денег пропала, то огромностью нулей, — с такими деньгами жить страшно и нет для них вполне верного хранилища. Днем считал, рано вечером ложился в постель, пододвинув поближе незаряженный пистолет; иной раз было в темноте страшно, не спалось и чудились всякие ужасы, — но свечку он зажигал только в самых крайних случаях, чтобы и не расходоваться зря, и не привлекать к освещенному дому внимания злодеев.
Свою жену Денис Васильевич пережил только двумя годами. Не то чтобы состарился и ослабел, а в студеную зиму, жалея дров, сильно простудился и не преодолел привязавшегося какого-то гнойного кашля, от которого разломило грудь и спину. Ходил за ним дворник, но, сам старый и немощный, ходил неумело и нерадиво, да и не очень подпускал его Денис Васильевич, сомневаясь в чистоте его намерений: больного человека легко обобрать дочиста.
И однако, понял, когда пришел его последний час, даже зажег свечу и стал шарить под подушкой, цел ли ключ от шкатулки. Ключ оказался на месте, но кашель давил немилосердно, а к холоду комнаты присоединился холод новый, внутренний, ясное дуновение смерти. И когда этот холод начал сковывать все члены Дениса Васильевича, он последним проблеском сознания ощутил, что это пришла смерть; зажав в кулак ключ, с трудом приподнялся на локте, сложил трубочкой занемевшие губы и задул свечу, которая была уже не нужна и только горела бы понапрасну.
КЛАДОИСКАТЕЛИ
Ермил Макаров, крестьянин села Ендово-Ендовищи, поднимал целину у самой опушки и норовил запахать до корней, пока можно. Вообще в этом рассказе, старонародническом, маркизов не будет — исключительно мужики. Отец Афанасий и дьякон Вукол — те же, в сущности, мужики, хотя дьякон, обладая редкой памятью, считал себя начетником и любил сыпать цветами из кондаков, икосов и тропарей; никогда не говорил «девица» или «девка», а выражался «неискусобрачная» — в противоположность «бракокрадованным», «божественный бисер произведшим». Так вот, Ермил Макаров, шлепая лаптями за сохой, дошел до поворота и тут увидал, что в отвороченном пласте сверкнул какой-то кругляшок. Он его поднял, протер пальцами, сунул в шапку — и тем проявил археологическую мудрость.
Учитель Павел Логвинович не отличался широтой образования, но все же сообразил и указал Ермилу, что его находка — серебряная монета старых времен, а какая и сколько может стоить — скажут только люди сведущие, городские. Монета была полустерта, на одной стороне путаница, на другой вроде рожи. Коротко говоря, в городском музее за эту монету дали два рубля — деньги неслыханные. Нечего и говорить, что в том месте, где была найдена монета, Ермил Макаров рыл потом лопатой часа три в разных направлениях, не попадет ли еще, но ничего не оказалось. Стали ковырять землю и другие на своих полосах — ничего! Попадали ржавые зубья от бороны, встречались черепки от горшков — толку никакого.
Старики вспомнили, что близ Ендово-Ендовищ кем-то когда-то был найден клад. Но тот человек знал всякие заклинания и умел раздобыть цвет кочедыжника и плакун-траву. Клады зарывались разбойниками и всегда с зароком. Если, например, положен зарок на сто голов воробьиных, — то столько воробьиных голов и подай, иначе ничего не добудешь. А как знать, на что положен зарок? Без этого знания можно добыть только такой клад, который присушился, то есть начал выходить наружу огоньком. Этот огонек и есть цвет кочедыжника, и срывается он только под Иванов день с особыми заговорами. Подробности известны: папоротник цветет ровно в полночь, и если не успеть тот цветок сорвать, то им овладеет нечистая сила. Значит, нужно прийти раньше, очертить круг и ждать, а главное — быть равнодушным ко всем штучкам нечистой силы, и к запугиванью, и к залащиванью, и к кружению головы. Этого простой человек не выдерживает, и пословица говорит: «Клад добудешь, да домой не будешь». Но если какой пропащий человек решится и добудет цветок, то с его помощью он может и найти клад, и, что очень важно, разорвать любые железные двери, устроенные разбойниками для охраны клада.
