Халлдор Лакснесс - Свет мира

— Я дура и ничего не понимаю, — ответила она. — Особенно Катехизис. Что бы я с собой ни делала, я никак не могу заставить себя думать о Катехизисе. Нет, мне ни за что не пройти конфирмацию.

— Ну что ты, Ясина, милая, — сказал скальд. — Конечно, ты пройдешь конфирмацию. Разве я когда-нибудь говорил, что ты дурочка? Я говорил, что ты хорошая девушка. Если ты чего-то не понимаешь в Катехизисе, я постараюсь объяснить тебе это.

— Когда? Сейчас? — спросила она.

— Если хочешь, — ответил он.

— Я даже не понимаю, что надо спрашивать, — сказала она.

— А я тебя научу, — сказал он.

Он встал с кровати, прикрутил лампу, так что в комнате стало почти темно, лег на ее кровать, забрался под одеяло, взял у нее из рук Катехизис и поцеловал ее. Сначала она ничего не поняла, но потом раскрыла губы. На ней были грубые шерстяные штаны, она позволила ему сдернуть их с себя, как будто это было нечто само собой разумеющееся, и даже не попыталась хоть немного помешать ему, она подчинилась ему без всякого сопротивления, только коротко всхлипнула и закусила губу, словно от неожиданного и довольно болезненного укола, боль от которого, однако, прошла прежде, чем она успела вскрикнуть. Своими сильными молодыми руками она обняла плечи скальда. Через несколько минут он поднялся с ее постели и прибавил огня в лампе. Он ничего не сказал, но она спросила:

— Где мой Катехизис?

Он поднял Катехизис с пола и протянул ей, и она нова начала читать его, так же как и раньше, бормоча вполголоса. Скальд лег на свою постель и ждал, когда хозяйка принесет ему после сушки его одежду. Больше он уже не дрожал и чувствовал себя превосходно. Дети все еще спали. Сонный голос морского прилива по-прежнему звучал в доме. Вошла вдова, она приветствовала скальда, спросила, как он спал, и начала растапливать плиту.

Погода была тихая, подморозило, лед на реке был крепкий — оттепель была недолгая, и он не успел растаять Женщина протянула гостю его одежду, она была сухая и теплая, и подала в кровать чашку горячего кофе. Скальд хотел уехать, как только оделся, но она и слушать об этом не хотела, она не отпустит его, пока не накормит, к ним не так часто приезжают столь желанные гости. Младшие дети были уже одеты, встала и ученица скальда Ясина Готтфредлина, она вместе с Доурой застилала постели и прибирала в комнате. Хозяйка продолжала беседовать с гостем, но что-то тревожило его и он был совсем не такой, как накануне. Он заметил, что над постелью Ясины девушки зашептались, словно обнаружили там нечто интересное, и через минуту обе выбежали из комнаты. Когда они вернулись, скальд заметил, что дочь вдовы очень взволнована и как-то странно на него поглядывает. Ясина была такая же, как обычно. Скальд не мог есть. Выходя, он на секунду задержался в дверях рядом с Ясиной и быстро прошептал ей:

— Не говори никому о том, что случилось, — и твоя и моя жизнь зависят от этого. Помни, ничего особенного не случилось.

Ясина удивленно и растерянно взглянула на скальда, но больше он ничего не успел сказать ей. Хозяйка с детьми вышли во двор, чтобы помочь ему погрузить вещи, они вынесли его мешки и навьючили их на лошадь. Потом они простились со скальдом, пожелали ему счастья и поблагодарили за посещение их дома.

Глава шестая

Ранним вечером в сочельник мимо Малого Бервика шел какой-то человек, он вел навьюченную лошадь и держал путь прямо в Большой Бервик. Скальд стоял у дверей своего дома. У него вошло в обычай: завидев путника, едущего мимо хутора, выходить к нему навстречу и приглашать его выпить чашечку кофе.

— Добрый день! — крикнул скальд.

Это был смотритель маяка Ясон из Тойнгара. Он не ответил на приветствие скальда. Оулавюр Каурасон поздоровался еще раз. Тогда путник остановился и крикнул в ответ:

— Я не имею привычки здороваться с преступниками. Ты опозорил мою дочь. Этот позор должен быть отомщен.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Оулавюр Каурасон.

— Я говорю о том позоре, который ты навлек на меня и на весь мой род. Наш род королевский, мы ведем свою родословную от Сигурдура — Убийцы дракона Фафнира. Когда исландцы еще ценили то, что они зовутся исландцами, они считали своим прямым долгом мстить оружием за преступление, какое ты совершил по отношению к моему роду. Тяжело жить в такие времена, когда нельзя вызвать на поединок осквернителя своего рода и вырезать у него на спине кровавого орла[22].

— Твоя речь клеймит тебя самого, крестьянин, — сказал Оулавюр Каурасон. — Я не намерен отвечать тебе.

— Если бы в этой стране сохранилась хоть капля справедливости, тебя за твои гнусные делишки давно вздернули бы на виселице.

— Не бойся, крестьянин. Когда придет время, каждый попадет туда, куда ему положено. Не стоит спешить. Давай лучше спокойно, по-братски поговорим с тобой как мужчина с мужчиной.

— Я бы стыдился того, что происхожу от древних героев, если бы стал по-братски говорить с подлецом, — заявил крестьянин и двинулся дальше.

Оулавюр Каурасон еще долго стоял на пороге, хотя уже нельзя было бы разобрать, если бы путник что-то крикнул. Потом он вошел в дом.

Его жена, обнажив худую обвисшую грудь, кормила ребенка. Скальд долго ходил взад и вперед по комнате. Наконец он откинул волосы с покрытого потом лба и заговорил с ней:

— Яртрудур, я должен доверить тебе одно дело, которое тяжко гнетет меня, — сказал он.

— Должно быть, и впрямь произошло что-то особенное, если ты снисходишь до того, чтобы поделиться этим со мной, — сказала жена.

— Я очень прошу тебя, Яртрудур, сделай человеческое лицо, — попросил он.

— Осподи Иисусе, ты пугаешь меня, Оулавюр, — проговорила она.

— Если ты будешь делать такое лицо, будто ты заодно с Богом, я не смогу говорить с тобой, — сказал он.

— Я всегда предчувствовала, что ты навлечешь на меня какое-нибудь несчастье, — сказала она.

— Угу, — сказал он, — лучше я не буду ничего говорить, пусть тебе расскажут другие.

— Во имя Отца и Сына и Святого духа! — воскликнула она.

— Из всего несовершенного, что создали люди, боги — самое несовершенное, — сказал он нетерпеливо.

Тогда жена отняла у ребенка грудь и спросила напрямик:

— Что случилось?

Как только она перестала призывать Святую Троицу, между супругами воцарился мир и скальд начал говорить. Он рассказал жене о своей трудной поездке по плоскогорью навстречу дождю и ветру, о том, как стемнело, едва он спустился с перевала, и о том, что лед был ненадежен и поэтому ему пришлось попроситься на ночлег в Сюдурейри. Он был измучен, и вдова тут же уложила его в постель. Чтобы он согрелся, она налила ему в кофе немного водки. А когда он проснулся, он чувствовал себя как-то необычно, он даже не соображал, где находится, все вокруг было ни на что не похоже, над ним зияла пустота, и сам он болтался на нитке, и прибой бился, словно сердце этого дома, и ему казалось, что здесь господствует океан, больше он не мог владеть собой и начал дрожать. Он так и не понимает, что именно руководило его поступками, но он встал со своей кровати и перелег в другую кровать, а в той кровати лежала молодая девушка, она читала Катехизис, он прикрутил лампу и отобрал у нее Катехизис.

— Ну, а потом? — спросила жена.

— Она была почти голая, — ответил скальд неестественно спокойно.

— И что же? — спросила жена.

— Вообще-то неслыханно просто быть человеком, — сказал он. — Я никогда не понимал, какое отношение к человеческой жизни имеют грех, вина и тому подобное; но самое, смешное, по-моему, считать, будто боги могут из-за этого гневаться.

— Что ты сделал? — спросила жена.

— Сделал? — повторил он. — А что человек делает? Человек живет. Вот и все. Есть ли что-нибудь более естественное? И более простое. Но дело не в этом. Мне не следовало, конечно, идти к девушке. Только что мимо нас проехал дух нашего общества, он хотел вырезать на моей спине кровавого орла.

— Кто она? — спросила жена.

— Моя ученица, — ответил он. — Ясина Готтфредлина.

— Я так и думала, — сказала жена. — Как будто я не видела, какими глазами смотрит на тебя эта кобыла! С таких тварей следует загодя сдирать шкуру.

— Бесполезно говорить дурно об этой девушке, — сказал он. — И не надо ни с кого сдирать шкуру, ни загодя, ни потом. Зачем нам сейчас думать о том, что боги, которых создали люди, глупы и несовершенны вместе со всеми своими законами? Трудно научиться разумно вести себя в человеческом обществе, этого я никогда не умел, ни в большом, ни в малом. За это неумение мне часто приходилось расплачиваться, но редко дела обстояли так скверно, как теперь. Черная тень может пасть на наш маленький дом, Яртрудур.

Исповедавшись таким образом перед женой, скальд был весьма удивлен ее необычным поведением: она не возмутилась, не рассердилась, не стала призывать Бога, она приняла эту новость так же спокойно, как естественную смерть ребенка. После недолгого раздумья она спросила, как он считает, не подадут ли на него в суд.