Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)
Когда мы возвратились изъ лѣсу, то оказалось, что Рённаугъ все время стояла на томъ же мѣстѣ и прохлаждалась. Что за странная дѣвушка, такъ она и простояла здѣсь все время! Я взялъ ее за руку и сталъ болтать съ ней, а она только улыбалась на все и ничего не отвѣчала. Когда мы пошли съ ней къ лѣсу, то мы услыхали въ темнотѣ голосъ Сары, которая кричала намъ вслѣдъ:
— Рённаугъ, пойдемъ-ка лучше домой!
Но Рённаугъ ничего не отвѣтила, она была такая молчаливая. У нея была кожа молочной бѣлизны, и она была высокая и тихая.
XX
Выпалъ первый снѣгъ. Онъ сейчасъ же таетъ, но зима уже не за горами. И наша работа въ лѣсу у капитана тоже клонится къ концу, намъ осталось поработать еще, можетъ быть, недѣли двѣ. Куда мы потомъ дѣнемся? Въ горахъ прокладывали полотно желѣзной дороги, а кромѣ того, можно было бы надѣяться на рубку деревьевъ въ томъ или другомъ имѣніи. Фалькенбергъ склонялся къ желѣзнодорожной работѣ.
Но моя машина не могла быть окончена въ такой короткій срокъ. У каждаго изъ насъ были свои заботы. Кромѣ машины, я еще возился со своей трубкой, въ которую хотѣлъ вдѣлать ноготь изъ раковины, а вечера были коротки, и мнѣ не хватало времени. А Фалькенбергъ обдумывалъ, какъ бы снова сойтись съ Эммой. Какая это была скучная и длинная исторія. Она гуляла съ сапожникомъ Маркомъ, — ну, хорошо; а Фалькенбергъ въ отместку ей, преподнесъ въ минуту увлеченія дѣвушкѣ Еленѣ шелковый платокъ и шкатулку изъ раковинъ…
Фалькенбергъ былъ золъ и сказалъ мнѣ однажды:
— Повсюду, куда ни глянешь, только однѣ непріятности, неудачи и глупость!
— Развѣ?
— Да, въ этомъ я убѣдился, если хочешь знать. Она со мной не пойдетъ въ горы.
— Ее, вѣроятно, удерживаетъ сапожникъ Маркъ?
Фалькенбергъ мрачно молчитъ.
— Не пришлось мнѣ также и пѣть больше, — говоритъ онъ черезъ минуту.
Разговоръ перешелъ на капитана и его жену. У Фалькенберга были нехорошія предчувствія: между ними дурныя отношенія.
Этакій сплетникъ! Я сказалъ:
— Извини, въ этомъ ты не смыслишь ни аза.
— Вотъ, какъ? — отвѣтилъ онъ съ раздраженіемъ. И онъ раздражался все больше и больше и сказалъ:
— А ты, быть можетъ, видѣлъ, что они никогда другъ съ другомъ не разлучаются? И другъ безъ друга не могутъ жить? Я, по крайней мѣрѣ, никогда не слыхалъ чтобы они обмѣнялись хоть единымъ словомъ
Этакій идіотъ, этакій дуралей!
— Не понимаю, какъ ты сегодня пилишь! — говорю я недовольнымъ тономъ. — Вотъ, посмотри, куда ты заѣхалъ!
— Я? Да вѣдь мы вдвоемъ пилимъ.
— Ладно, значитъ, дерево слишкомъ оттаяло. Перейдемъ, въ такомъ случаѣ, опять къ топорамъ.
Мы долго рубили, каждый отдѣльно, злые и недовольные. Какъ смѣлъ онъ наклеветать на нихъ, что они никогда не говорятъ другъ другу ни слова? Но, Боже, а вдругъ онъ правъ! Фалькенбергъ не дуракъ, онъ въ людяхъ знаетъ толкъ.
— Какъ бы тамъ ни было, но когда они говорили съ нами другъ о другѣ, то они говорили очень хорошо, — сказалъ я.
Фалькенбергъ продолжалъ рубить.
Я продолжалъ мысленно обсуждать этотъ вопросъ.
— Пожалуй ты и правъ, что это не то супружество, О которомъ мечталъ мечтатель, но…
Для Фалькенберга эти слова пропали даромъ, онъ ничего не понялъ.
Во время обѣденнаго отдыха я возобновилъ этотъ разговоръ:
— Вѣдь ты говорилъ, что если онъ съ ней не хорошъ, то ему попадетъ?
— Да, я это говорилъ.
— А ему все-таки не попало?
— А развѣ я говорилъ, что онъ съ ней нехорошъ? — спросилъ Фалькенбергъ съ досадой. — Они просто надоѣли другъ другу, вотъ въ чемъ дѣло. Если одинъ входитъ, то другой уходитъ. Если случается, что онъ заговоритъ о чемъ-нибудь въ кухнѣ, то она блѣднѣетъ, и видно, что ей противно, и она не слушаетъ его.
Мы долго рубимъ молча, и каждый думаетъ о своемъ.
— Пожалуй, мнѣ-таки придется задать ему встрепку.
— Кому?
— Лукѣ…
Я окончилъ трубку и послалъ ее капитану черезъ Эмму. Ноготь былъ очень натураленъ. При помощи хорошихъ инструментовъ, которые у меня были, мнѣ удалось вдѣлать ноготь въ палецъ и прикрѣпить его съ внутренней стороны мѣдными гвоздиками совершенно незамѣтно. Я былъ доволенъ своей работой.
Вечеромъ, когда мы ужинали, въ кухню вышелъ капитанъ съ трубкой въ рукахъ и поблагодарилъ меня за нее; при этомъ я могъ убѣдиться въ прозорливости Фалькенберга: не успѣлъ капитанъ выйти въ кухню, какъ барыня вошла въ комнаты.
Капитанъ очень хвалилъ за трубку и спросилъ, какимъ образомъ я прикрѣпилъ ноготь. Онъ назвалъ меня артистомъ и мастеромъ своего дѣла. Вся кухня слушала это; я думаю, что въ то мгновеніе Эмма согласилась бы быть моею.
Ночью случилось такъ, что я выучился, наконецъ, дрожать.
Ко мнѣ на чердакъ пришла покойница и протянула мнѣ свою лѣвую руку, какъ бы показывая ее мнѣ: ногтя за большомъ пальцѣ не было. Я закачалъ головой въ знакъ того, что у меня былъ когда-то ноготь, но что я его выбросилъ и на мѣсто него взялъ раковину. Но покойница стояла передо мной и не уходила, а я лежалъ и весь дрожалъ отъ страха. Наконецъ, мнѣ удалось произнести, что я, къ сожалѣнію, ничего не могу больше сдѣлать, и что она должна уйти во имя Божіе… Отче нашъ, иже еси на небесѣхъ… Покойница пошла прямо на меня, я протянулъ впередъ два кулака и испустилъ раздирающій крикъ, и въ то же время я сильно прижалъ Фалькеиберга къ стѣнѣ.
— Что случилось? — закричалъ Фалькенбергъ. — Господи, Іисусе Христе!
Я проснулся весь въ холодномъ поту и открылъ глаза. Но хотя я лежалъ съ открытыми глазами, видѣлъ все-таки, какъ покойница тихо удалялась въ темный уголъ чердака.
— Это покойница, — простоналъ я. — Она требуетъ свой ноготь.
Фалькенбергъ вскочилъ съ кровати и сразу пришелъ въ себя.
— И я видѣлъ ее, — сказалъ онъ.
— И ты тоже? А ты видѣлъ палецъ? Уфъ!
— Не хотѣлъ бы я быть въ твоей шкурѣ.
— Дай мнѣ лечь у стѣны! — просилъ я.
— А я куда лягу?
— Тебѣ неопасно, ты отлично можешь лечь здѣсь впереди.
— Чтобы она взяла меня перваго? Нѣтъ, спасибо!
И съ этими словами Фалькенбергъ улегся снова и натянулъ одѣяло на глаза.
Одно мгновеніе я хотѣлъ спуститься и лечь у Петра; ему было уже лучше, и я не могъ больше заразиться отъ него. Но я побоялся спуститься съ лѣстницы.
Я провелъ скверную ночь.
Утромъ я началъ повсюду искать ноготь, и я нашелъ его, наконецъ, среди опилокъ и стружекъ на полу. Я похоронилъ его по дорогѣ въ лѣсъ.
— Чего добраго, тебѣ придется, пожалуй, отнести ноготь туда, откуда ты его взялъ, — сказалъ Фалькенбергъ.
— Туда такъ далеко, это цѣлое путешествіе…
— Но можетъ случиться, что ты будешь принужденъ сдѣлать это. Неизвѣстно, понравится ли ей, что палецъ валяется тамъ, а ноготь здѣсь.
Но я уже оправился отъ страха, а дневной свѣтъ сдѣлалъ изъ меня храбреца. Я сталъ смѣяться надъ суевѣріемъ Фалькенберга и сказалъ ему, что его взглядъ на вещи уже давно осужденъ наукой.
XXI
Разъ вечеромъ въ усадьбу пріѣхала гостья. Такъ какъ Петръ все еще былъ боленъ, а второй работникъ былъ молодой мальчикъ, то пришлось принять лошадей мнѣ. Изъ коляски вышла дама.
— Господа дома? — спросила она.
Когда послышался шумъ подъѣзжавшей коляски, то въ окнахъ показались лица, въ коридорѣ и комнатахъ зажглись лампы, на крыльцо вышла барыня и крикнула:
— Это ты, Еливавета? Какъ я тебя ждала. Добро пожаловать!
Это была фрёкенъ Елизавета изъ усадьбы священника.
— Такъ онъ здѣсь? — спросила она удивленно.
— Кто?
Это она спрашивала про меня. Она меня узнала.
На слѣдующій день обѣ дамы пришли къ намъ въ лѣсъ. Сперва я очень боялся, что слухъ о прогулкѣ на чужихъ лошадяхъ дошелъ до усадьбы священника, но я успокоился, такъ какъ никто объ этомъ не упоминалъ.
— Водопроводъ дѣйствуетъ хорошо, — сказала фрёкенъ Елизавета.
— Очень пріятно это слышать.
— Водопроводъ? — спросила барыня.
— Онъ у насъ устроилъ водопроводъ. Провелъ воду въ кухню и во второй этажъ. Намъ стоитъ только повернуть кранъ. Вамъ тоже слѣдовало бы устроить водопроводъ.
— Правда? А развѣ у насъ можно устроить водопроводъ?
Я отвѣтилъ, что да, это возможно.
— Отчего же вы не поговорили объ этомъ съ моимъ мужемъ?
— Я говорилъ съ нимъ объ этомъ. Онъ хотѣлъ посовѣтоваться объ этомъ съ вами.
Неловкая пауза. Даже насчетъ того, что такъ близко касалось его жены, онъ не нашелъ нужнымъ поговорить съ нею.
Я прибавилъ, чтобы прервать неловкое молчаніе:
— Во всякомъ случаѣ, теперь уже слишкомъ поздно начинать это. Зима наступитъ прежде, чѣмъ мы успѣемъ окончить нашу работу. Но весной — другое дѣло.
Барыня какъ будто оторвалась отъ какихъ-то мыслей.
— Теперь я припоминаю, что онъ говорилъ какъ-то объ этомъ, — сказала она. — Мы совѣтовались относительно этого. И рѣшили, что въ этомъ году уже слишкомъ поздно… Послушай, Елизавета, ты не находишь, что это очень интересно смотрѣть, какъ рубятъ лѣсъ.
