Бернард Маламуд - Рассказы
Леб быстро почистил в железной раковине противни, бросил формы под стол и составил вкусно пахнущие буханки на лотки. Затем заглянул в глазок печи: хлеб печется, слава богу, нормально.
Когда он повернулся к Бесси, его бросило в жар, а слова застряли в горле.
Коботский заерзал на своей табуретке.
— Бесси, — начал наконец булочник, — это мой старый друг.
Она мрачно кивнула. Коботский приподнял шляпу.
— Сколько раз его мама, царство ей небесное, кормила меня тарелкой горячего супа. Сколько лет я обедал за их столом, когда приехал в эту страну. У него жена, Дора, очень приличная женщина. Ты с ней скоро познакомишься.
Коботский тихо застонал.
— А почему мы не знакомы до сих пор? — спросила Бесси, после двенадцати лет брака все еще ревнуя его к первой жене и ко всему, что было с ней связано.
— Познакомитесь.
— Почему не знакомы, я спрашиваю.
— Леб! — взмолился Коботский.
— Потому что я сам не видел ее пятнадцать лет, — признался булочник.
— Почему не видел? — не отставала она.
Леб немного помолчал.
— По недоразумению.
Коботский отвернулся.
— Но виноват в этом я сам, — добавил Леб.
— А все потому, что ты никуда не ходишь, — зашипела Бесси. — Потому что не вылазишь из пекарни. Потому что друзья для тебя — пустое место.
Леб важно кивнул.
— Она сейчас больна, — сказал он. — Нужна операция. Врач запросил двести долларов. Я уже пообещал Коботскому, что…
Бесси завизжала.
Коботский со шляпой в руке сполз с табурета.
Бесси схватилась за сердце, потом подняла руку к глазам и зашаталась. Леб и Коботский бросились, чтобы подхватить ее, но она не упала. Коботский тут же отступил к табурету, Леб — к раковине.
Лицо Бесси стало как разлом буханки.
— Мне жаль вашей жены, — тихо сказала она гостю, — но помочь нам нечем. Простите, мистер Коботский, мы — бедняки, у нас нет денег.
— Есть! — в бешенстве крикнул Леб.
Подскочив к полке, Бесси схватила коробку со счетами и вывернула ее над столом, так что они порхнули во все стороны.
— Вот что у нас есть, — визгнула она.
Коботский втянул голову в плечи.
— Бесси, в банке…
— Нет!
— Я же видел книжку.
— Ну и что, если ты скопил пару долларов? А работать ты собираешься вечно? От смерти ты застрахован?
Леб не ответил.
— Застрахован? — язвила она.
Передняя дверь хлопнула. Она хлопала теперь не переставая. В лавку набились покупатели и требовали хлеба. Тяжело передвигая ноги, Бесси потащилась к ним.
* * *Уязвленные друзья зашевелились. Коботский костлявыми пальцами начал застегивать пальто.
— Сиди, — вздохнув, сказал ему булочник.
— Извини меня, Леб.
Коботский сидел, и лицо его светилось печалью.
Когда Бесси отделалась от покупателей, Леб отправился
к ней в лавку. Он заговорил тихо, почти шепотом, и она поначалу не повышала голоса, но через минуту супруги уже вовсю ругались.
Коботский слез с табурета. Он подошел к раковине, намочил половину носового платка и приложил к сухим глазам. Затем, свернув влажный платок и затолкав его в карман пальто, вынул ножичек и быстро почистил ногти.
Когда он появился в лавке, Леб уламывал Бесси, напоминая ей, как много и тяжко он работает. И вот теперь, имея на счету пару долларов, он что, не может поделиться с дорогим для него человеком? А зачем тогда жить? Но Бесси стояла к нему спиной.
— Прошу вас, не надо ругаться, — сказал Коботский. — Я уже пошел.
Леб смотрел на него с отчаянием. Бесси даже не двинулась.
— Деньги, — вздохнул Коботский. — Я действительно просил для Доры, но она… она не заболела, Леб. Она умерла.
— Ай! — вскрикнул Леб, ломая руки.
Бесси повернула к гостю бледное лицо.
— Давно уже, — продолжал Коботский мягко. — Пять лет прошло.
Леб застонал.
— Деньги нужны для камня на могилу. У Доры нет надгробия. В следующее воскресенье будет пять лет, как она умерла, и каждый раз я обещаю: "Дора, на этот год я поставлю тебе камень", и каждый раз не выходит.
К вящему стыду Коботского, могила стояла как голая. Он давно уже дал задаток, внес пятьдесят долларов — и за камень, и чтобы имя красиво выбили, но остальных денег не набирается. Не одно мешает, так другое: в первый год операция; во второй он не мог работать из-за артрита; на третий вдовая сестра потеряла единственного сына, и весь его мизерный заработок уходил туда; на четвертый год замучили чирьи — было стыдно показаться на улице. Правда, в этом году работа есть, но денег хватает лишь на еду да крышу над головой, вот Дора и лежит без камня, и как-нибудь придет он на кладбище и вообще не найдет никакой могилы.
В глазах булочника стояли слезы. Он глянул на Бесси — голова непривычно склонена, плечи опущены. Значит, и ее проняло. Победа! Теперь уже она не скажет «нет», выложит денежки, и они все вместе сядут за стол перекусить.
* * *Но даже плача, Бесси отрицательно мотала головой и, прежде чем они успели опомниться, пустилась рассказывать историю своих мытарств — как сразу после революции, когда она была еще совсем ребенком, ее любимого папочку выволокли босиком в поле, и от выстрелов поднялось с деревьев воронье, а снег заалел кровавыми пятнами; как спустя год после свадьбы ее муж, добрый, мягкий человек, счетовод с образованием — такая редкость по тем временам, умер в Варшаве от тифа, и она, совсем одинокая в своем горе, нашла приют у старшего брата в Германии, а брат пожертвовал всем, чтобы отправить ее перед войной в Америку, сам же с женой и дочкой кончил дни в гитлеровской душегубке…
— И вот приехала я в Америку и познакомилась с бедным булочником, с босяком, который никогда не имел и гроша за душой, не видел в жизни радости, и я вышла за него, бог знает зачем, и, работая день-ночь, вот этими вот руками наладила маленькое дело, и только теперь, через двенадцать лет, мы стали немножко зарабатывать. Но ведь он больной, мой Леб, ему нужно оперировать глаза, и это еще не все. А если, упаси Господи, он помрет, что я буду делать одна? Куда пойду? Кому я нужна без денег?
Булочник, уже не раз слышавший эту историю, большими кусками засовывал в рот мякиш.
Когда Бесси кончила, он отбросил выеденную корку. Коботский в конце рассказа зажал ладонями уши.
По щекам Бесси катились слезы, но вдруг она вздернула голову и подозрительно принюхалась. Потом, хрипло взвыв, бросилась в заднюю комнату и с маху рванула на себя дверцу печи. В лицо ей ударило облако дыма. Буханки на противнях были черными кирпичами, обугленными трупиками.
Коботский с булочником обнялись и повздыхали о прошедшей молодости. Затем прижались друг к другу губами и расстались навсегда.
ПРОЖИТОЧНЫЙ МИНИМУМ
Зима бежала с городских улиц, но на лице Сэма Томашевского, когда он тяжело ступил в заднюю комнату своей бакалейной лавки, бушевала вьюга. Сура, доедавшая за круглым столом соленый помидор с хлебом, в испуге вскинула глаза, и помидор побагровел гуще. Она глотнула и стукнула себя в грудь пухлым кулачком, помогая пройти откушенному куску. Жест был заранее скорбный, потому что она без всяких слов, по одному его лицу, поняла, что пришла беда.
— Боже мой, — прохрипел Сэм.
Она взвизгнула так, что он невольно поежился; он устало повалился на стул. Сура, яростная и испуганная, уже стояла на ногах.
— Говори, ради Бога.
— Рядом с нами, — пролепетал Сэм.
— Что такое случилось рядом с нами? — повышая голос.
— Въезжает магазин.
— Какой магазин? — Это был пронзительный крик. Он в ярости взмахнул руками.
— Продовольственный рядом с нами въезжает.
— Ой. — Она укусила себя за костяшку пальца и со стоном опустилась обратно. Хуже быть не могло.
Целую зиму вид пустого помещения не давал им покоя. Много лет его занимал сапожник-итальянец, а потом в соседнем квартале открылась сапожная мастерская-люкс, где на витрине стучали молотками два молодца в красных комбинезонах, и всякий останавливался поглазеть. Работа у Пеллегрино иссякала, как будто чья-то рука все туже завинчивала кран, и в некий день он посмотрел на свой верстак, и тот, когда предметы перестали плясать в глазах, воздвигся перед ним несуразный и пустой. Все утро он просидел неподвижно, но за полдень положил молоток, который сжимал в руках, надел пиджак, нахлобучил потемневшую от времени панаму, которую не забрал кто-то из клиентов, когда он еще занимался чисткой и растяжкой шляп, и пошел по соседним домам, спрашивая у бывших клиентов, не требуется ли что-нибудь починить из обуви. Улов составил две пары: мужские летние полуботинки, коричневые с белым, и женские бальные туфельки. Как раз в это время Сэм тоже обнаружил, что у него от вечного стояния на ногах по стольку часов дотла износились подметки и каблуки — буквально чувствуешь, как плитка на полу холодит ступню, — итого, вместе три пары, и это все, что набралось у мистера Пеллегрино за неделю, плюс еще одна пара на следующей неделе. Когда подошел срок вносить квартирную плату за месяц вперед, он продал все на корню старьевщику, накупил конфет и пошел на улицу торговать с лотка, однако спустя немного никто больше не встречал сапожника, крепыша в круглых очках и с щетинистыми усами, который ходил зимой в летней шляпе.
