Михаил Козаков - Мещанин Адамейко
Поведение собаки было совершенно обычным и таким же, как всегда, когда кто-либо хотел перешагнуть порог квартиры Варвары Семеновны: всегда Рекс стремглав бросался к дверям и визгливо лаял, а вслед за ним шла уже сбрасывать дверную цепочку его неторопливая хозяйка. На площадке всегда были слышны в таких случаях ее шаги и звук шлепающих по полу туфель.
Ардальон Порфирьевич сейчас ясно представлял себе, как вдова, потревоженная стуком в дверь и визгливым лаем собаки, встает теперь со своей широкой деревянной двуспальной кровати, на которой любила всегда отдыхать после обеда, как сбрасывает при этом с ног покрывавший их полосатый коричневый плед и, спустив их с кровати, всовывает в стоящие тут же остроносые шлепанцы; как проходит потом, почти неслышно, по зеленому ковру своей маленькой гостиной, где, срезывая углы, стоят симметрично, друг против друга, два таких же маленьких зеленых диванчика, письменный стол покойного Николая Матвеевича и другой стол — черный лакированный, покрытый бархатной скатертью, на котором стоит розовая просвечивающая ваза и на дне ее — несколько пуговиц, сломанный короткий карандаш, две-три царских монеты и прошлогодние квитанции домоуправа, — и лежат дна толстых, в желтой коже, альбома с приклеенной на них серебряной дощечкой, имеющей форму визитной карточки с загнутым впереди верхним левым углом, и где на каждой дощечке вырезано тонко: «Н. М. Пострунков»; как после гостиной хозяйка попадает сразу в прихожую, где увидит на ходу свое лицо в зеркале, стоящем у стены против вешалки, и, подойдя уже к самой двери и задев ногой юлящего тут же Рекса, спросит, как всегда: «Кого надо?…»
Все это Адамейко, пока стоял у закрытой двери, совершенно ясно себе представлял — так же, как и знал, что на вопрос соседки должен будет ответить: «Откройте, Варвара Семенов-па: это я — Ардальон Порфирьевич».
Он ждал теперь терпеливо ее шлепающих шагов и знакомого голоса за дверью.
Когда прошла почти минута, а дверь все-таки оставалась закрытой и по другую сторону ее был слышен только порой визгливый, порой неприятно завывающий лай собаки, — Адамейко снова постучал в дверь, но уже продолжительней и сильней.
Собака прыгала по прихожей и неистово, с охрипом, лаяла… К дверям же никто не подходил…
Тогда Адамейко обоими кулаками затарабанил по двери, сильно подергал ее, схватившись за немного отставший ее край, снова начал колотить в нее так, что уже было слышно но всех трех этажах флигеля.
Привлеченные шумом наверху, выскочили на площадку жильцы второго этажа, да и в самом низу кое-кто тоже подал свой удивленный голос.
— Не отворяет наша адвокатша-то, а? — спросил жилец второго этажа, молодой краснощекий кассир, известный всему дому тем, что платил алименты одновременно троим сотрудницам одного и того же учреждения.
Он поднялся на несколько ступенек вверх и, задрав свою кучерявую русую голову, посмотрел на Ардальона Порфирьевича.
— Не отворяет! — посмотрел вниз Адамейко. — Будто оглохла она…
— Дома, значит, нету, — отозвался чей-то женский голос со второй площадки. — А иначе такой трескотни — как не услышать!
— Не должно быть! — раздался оттуда же голос старухи, прислуги из соседней квартиры. — Как это дома их нет, когда всем тут жильцам доподлинно известно, что в это время Варваре Семеновне встать только что и полагается после отдыху?… Всем известно. Завсегда она в этот час к чаю приготовляется и коржики на стол выставляет, а вы, гражданка, говорите — дома нету! Нет, прости, Господи, за мысли, как бы тут несчастью не случиться или происшествию даже! Вот, правду говорю, под пятницу на той неделе видала я сновиденье черное… Лежу это будто я в бане…
— Эх ты, Палагея Ивановна, не говоря плохого слова!… — непонятно и весело прервал ее кудрявый краснощекий кассир и громко расхохотался.
Адамейко еще раз постучал в дверь. Шум заглушил россказни словоохотливой старухи-прислуги.
— Не отворяет? — спросил вновь кассир.
— Не слыхать что-то…
— Вот я и говорю про черное-то сновиденье, — вмешалась опять старуха, обращаясь к кассиру. — А вы, господин Жичкин, как при советской службе состоите, — так вам Бог уже будто и ни к чему! А я, прости, Господи, опасаюсь теперь даже за их — за Варвару Семеновну: или заболели очень, или…
— Ах, черт! — И Ардальон Порфирьевич что было силы затарабанил в дверь.
— И слушать меня не хочет, словно и сам за нее испугался! — продолжала она. — К тому же, слышите все, как собака надрывается…
— Это верно, Петинька, собака лает ужасно, бедная! — воскликнул молодой женский голос. — Пойдем, Петинька, я боюсь…
— …А коли собака ихняя в квартире, значит, и хозяйка должна там быть. Иначе как, по вашему? Собаку Варвара Семеновна завсегда с собой забирает, куды б ни шла.
— Это верно, — подтвердил Адамейко. — Но, может, действительно куда-нибудь вдруг ушла, а Рекса и оставила? Исключительный, может, случай… Негостеприимная, заметьте, дверь! — улыбался он уже, спускаясь вниз. — Дверь — не человек: не поймет и не расскажет, — продолжал Ардальон Порфирьевич шутить, — а то разве была б так глупа: я, заметьте, Варваре Семеновне долг сторублевый своей жены принес, денежки, а дерево глупое принять меня не хочет…
И он невзначай вынул тоненькую пачку червонцев и опять положил ее в карман.
— Да-с! — весело моргнул краснощекий Жичкин. — Пребывает в существовании женщина без неприятностей и без служебных обязанностей… Индивид! — направился он уже к своим входным дверям.
— Пойду в булочную… — как-то неожиданно и вяло сказал Адамейко. — Когда возвращаться буду, занесу уж ей деньги…
И он медленно начал спускаться по лестнице.
Обе двери на площадке захлопнулись. В квартире Варвары Семеновны нудно и отрывисто повизгивала собачонка.
Камень ступенек был прохладен и освежающ, — Ардальон Порфирьевич вытер платком мелкие капельки легкого пота, набежавшего на лоб.
Внизу, на подоконнике, поджав под себя лапы, вперив полузакрытые глаза в одну точку, лежал чей-то серый большой кот. Адамейко остановился подле, несколько раз погладил его, почесал его за ухом… и вдруг, отняв руку, больно ударил его по спине. Кот спрыгнул и, взбежав на несколько ступенек вверх, оглянулся и посмотрел боязливо и недоумевающе на человека.
— Вот тебе! — сказал вслух Ардальон Порфирьевич и неожиданно для самого себя… показал коту фигу!…
Выйдя за ворота, он увидел трехлетнего карапуза, сынишку дворника, без присмотра возившегося на панели. Адамейко остановился и, словно вспомнив о чем-то, быстро подошел к нему и, вытащив поспешно из левого кармана брюк липкий и полураздавленный яблочный пирожок, протянул его мальчугану; запачканные сладким густым соком пальцы Ардальон Порфирьевич тут же облизал языком.
— Бери, бери — кушай… — совал он пирожок к пухлогубому мяконькому рту карапуза. — Не бойсь…
Мальчуган молчаливо взял пирожок и, как за минуту до того серый кот, непонятливо посмотрел на незнакомого ему взрослого. Но тот уже отдалялся от него.
Пройдя несколько шагов, Адамейко вдруг остановился и поспешно повернул обратно.
Мальчуган, стоя у канавки, с удовольствием уже жевал пирожок.
— Отдай… ты! — тихо и коротко сказал Ардальон Порфирьевич и быстро выхватил остаток пирожка из маленьких рук. Затем он так же быстро вытер их тут же, на панели, поднятым клочком газетной бумаги и продолжал свой путь, не оглядываясь.
— Кхе-кхы… — теперь только заплакал ребенок, но взрослый человек был уже далеко.
Почти ровно через час Ардальон Порфирьевич подходил опять к воротам своего дома, неся в бумажном мешочке вкусно пахнущие кондитерские рогальки. Он вошел во двор.
— А что, господин Адамейко, впустила вас Варвара Семеновна, или не стучались еще раз?
Он оглянулся — рядом с ним стояла старуха-прислуга из второго этажа. От неожиданности он вздрогнул.
— Нет… нет. Иду вот только. А что — вернулась она, что ли? — спросил Ардальон Порфирьевич и равнодушно откусил больший, чем следовало, кусок рогальки: почувствовав, что от этого дыханию стало тесно.
— Какой — вернулась! Мы вот втрех и разговариваем… — Старуха кивнула на двоих женщин, стоявших поодаль. Чего ей возвращаться-то, коли, по-нашему, она и не уходила. А собака ейная за дверью все плачет, да и только. Собака чувствие имеет…
— Это верно, верно она говорит! — в один голос поспешили теперь поддержать старуху обе женщины. — Я уже мужу моему — Сергею, дворнику, значит, — говорила про подозрение наше… — продолжала одна из них. — Так он говорит: «Как она, — Пострункова вдова, значит, — до вечера не откроет и собака визгу своего не прекратит, так я, — говорит, — управдому доложу — и все тут, потому что не иначе, как происшествие и в мое, — говорит, — дежурство даже…» Так и сказал!
— Ерунда! — прервал ее Ардальон Порфирьевич, с трудом проглотив рогальку. — Никаких не может быть таких случаев… Никаких подозрений. Ваших подозрений, бабьих, простите!… — уже весело и спокойно добавил он. — Вот я иду домой и опять постучусь к ней…
