Питер Акройд - Кларкенвельские рассказы
— Но, Гейбриел, они же мертвы.
— Один тронул меня за плечо.
Эмнот подошел к шкафчику, достал эмалированный кувшин, две кружки и налил себе и брату вина. На поверхности закружились хлебные крошки, он выловил их пальцем.
— Какова же будет тьма?[31] Поэтому Давид сказал: abissus abissum invocat, то есть бездна бездну призывает.[32]
Гейбриел с жалостью глянул на него.
— А ты, я вижу, по-прежнему живешь одними науками. Все тот же безупречно благородный ученый муж.
— Как ученый, я дам тебе один совет.
— Обратиться к монахине?
Сестра Клэрис уже прославилась как мудрая прорицательница, люди толпами шли к ней за советом и утешением.
— К той ведьме не ходи ни в коем случае. Съезжай с квартиры и держись подальше от Камомайл-стрит.
Гейбриел Хилтон последовал его совету. Снял три комнатки на Дак-роу, а на Камомайл-стрит даже носа не казал; эта улица стала, по его выражению, «местом, которого следует избегать». [6] Но другим советом он все же пренебрег. Прослышав, что сестра Клэрис намерена посетить узниц Королевского монетного двора, что близ Тауэра, стал в назначенный день у бокового входа. Когда монахиня подошла к Монетному двору, он с мольбой протянул к ней руки:
— Избави меня! Избави меня, дражайшая сестра, от страшных несчастий!
Клэрис заглянула в его красивое лицо, и темные глаза ее совсем почернели.
— Что тебя заботит? — сочувственно спросила она, сделав знак сопровождавшей ее монахине, сестре Бриджет, чтобы та отошла в сторонку.
И Гейбриел Хилтон поведал ей о не дававших ему покоя духах. Клэрис слушала, закусив от волнения нижнюю губу и горестно качая головой.
— Слыхала я и другие подобные истории. Большое смятение духов сейчас в Лондоне. Предвидят они приближение гибельного дня. — Она вдруг поцеловала палец и приложила его к щеке Гейбриела. Он в изумлении отпрянул, а она лишь улыбнулась: — Ты что, боишься меня, потому что я женщина? Ты же по платью моему видишь, что я предана лишь Богу. Чего же тебе страшиться меня?
Ему показалось, что монахиня посмеивается над ним.
— Не боюсь я тебя, и других женщин не боюсь.
Она приложила палец к его лбу:
— Твоего двоюродного брата ждет великая радость и утешение.
— Эмнота?
— Его ведут к свету. Другие, что за его спиной, торопят его на пути к блаженству.
— Эмнот живет отшельником. Настоящий книжник.
— Послушай, что я тебе скажу. Он должен бесстрашно идти своим путем. Человек по имени Эксмью — его надежный друг. Скажи брату, что ему нельзя поддаваться слабости, нельзя проявлять нерешительность. Скажешь?
— Конечно, скажу, раз ты того желаешь.
— Желаю.
На том она повернулась и отворила низкую тюремную калитку. Вместе с другими горожанами Гейбриел смотрел ей вслед. Монахиня вскарабкалась на здоровенный камень и, раскинув руки, точно распятый Христос, обратилась к узким решеткам, за которыми томились арестантки. С реки дул такой сильный ветер, что до ювелира долетали только обрывки ее речей:
— Я в кандалах. Я в оковах. Это тело — моя тюрьма. Глаза мои — те же решетки.
И она заговорила о том, что придет день, когда все замки будут сбиты и все двери раскроются.
Ни звука не доносилось из темницы, но вот за одной из решеток появилось бледное лицо с широко открытым ртом.
— Лживая ведьма из преисподней! — завопила узница. — Пора сжечь тебя на костре! Когда гнилые фрукты валятся наземь, ими брезгают даже собаки!
Сестра Клэрис повернулась, сошла с каменной глыбы и, поманив к себе сестру Бриджет, вместе с нею покинула тюремный двор. Проходя мимо Гейбриела, она даже не кивнула ему. Лишь что-то шепнула сопровождавшей ее монахине и громко рассмеялась. С чего вдруг такое веселье? Видно, ей и вправду даровано Господне благословение, размышлял он, однако решил не передавать Эмноту ее совет. Еще отец когда-то учил его, что небесное с земным лучше не путать.
Глава пятая
Рассказ слуги каноника
Неделю спустя после взрыва на Сент-Джонс-стрит помощник шерифа принародно, возле воздвигнутого на Чипсайде креста, объявил сожжение часовни делом «гнусным, мерзким, противным человеческой натуре». Часовня стояла там со стародавних времен, и ничего иного на этом месте никто припомнить не мог. Преступника, коли его найдут, под звуки труб и дудок доставят к рынку и на сутки посадят в колодках в деревянную клетку. Ежели он останется жив, отвезен будет в Смитфилд и под вязами повешен. Негодяя предадут анафеме, а тело сбросят в известняковый карьер за городской стеной.
Люди судили и рядили о том, кто же именно решился на столь ужасное злодеяние. Большинство горожан склонялось к мысли, что тут замешаны лолларды. Лоллардами называли христиан, как мужчин, так и женщин, которые рьяно отстаивали принцип равенства в вере и стихийно сбивались в сообщества. Они ставили под сомнение действенность некоторых церковных обрядов, а главное — решительно выступали против богатств, накопленных церковью, и против ее всевластия над людьми. Исповедь имеет смысл, только если священник преисполнен благодати Божией, но такого священника еще никто и нигде не видел. Хлеб не станет священным оттого лишь, что над ним что-то пробормотали святые отцы. Что особенного делает над хлебом священник? Таращит глаза да нашептывает невнятицу. Поклоняться ликам святых лолларды считали грехом: в иконы-де вселились бывшие ангелы, павшие вместе с Люцифером. Тем, кто совершал паломничество в Кентерберийское аббатство, тоже грозит вечное проклятие, ибо святой Томас[33] был отправлен в геенну огненную за то, что наделил церковь собственностью. Беднякам нечем прикрыть наготу, а бездушные стены сплошь увешаны золотом — без всякой пользы для людей. Чистилище существует одно-единственное — это наша жизнь, поэтому грош цена всем заупокойным мессам и священникам, что служат в церкви. Обременение церковников мирской собственностью противоречит Священному Писанию, утверждали лолларды, и монахи обязаны добывать хлеб насущный не сбором милостыни, а собственным трудом. Пение псалмов и колокольный звон, дни разных святых и непомерно дорогие облачения пастырей, поминание имени Божьего и церковные праздники, посты и паломничества — всё это, по мнению лоллардов, не имеет смысла. [7]
Несколько дней спустя виднейшие прихожане церкви Девы Марии собрались в зале Гильдии торговцев тканями на Айронмангер-лейн, где их ждал торжественный ужин. Здесь сошлись самые достойные представители города — богатые купцы, аббаты и настоятели, под чьим началом были монастыри, больницы и благотворительные учреждения города, прибыли также крупные землевладельцы и ученые люди. Среди приглашенных был и некий каноник Уильям Суиндерби, которого сопровождал слуга по имени Драго, неотступно следовавший за каноником на почтительном расстоянии. Суиндерби жил в доме для причта при соборе Св. Павла и прославился своими проповедями у Креста св. Павла.[34] Его недавние проповеди, сурово осуждавшие лоллардов, сильно возбудили лондонское простонародье. [8] Он выступал с нападками на Джона Уиклифа,[35] уже четырнадцать лет лежавшего в могиле, называя его «праотцом всей этой греховной ереси», а самих лоллардов — «молодыми безбородыми болтунами, которые, уж поверьте мне, заслуживают хорошей порки». Услышав последнее, Драго как-то странно взглянул на каноника.
При входе в здание Драго первым делом сдал свой кинжал привратнику, а потом принял у каноника его плащ и перчатки. Суиндерби остановился у решетчатой двери при входе в обеденный зал, дожидаясь служителя, чтобы тот отвел его к столу. Многие, глядя на тщедушного каноника, удивлялись его неожиданно зычному голосу. Низкорослый, слегка сутулый, Суиндерби отличался чрезвычайной бледностью — словно приговоренный к смерти. Лоб его часто покрывала испарина, от одежды несло мускатным орехом и чернилами.
Высоченный зал с консольными балками под крышей оглашался звуками дудок и барабанов, под эту музыку гости обменивались приветствиями с соседями по столу. Слева от Суиндерби сидел лондонский рыцарь Джеффри де Кали, справа — его оруженосец сквайр Оливер Ботлер.
— Ну, что слышно, сэр? — спросил де Кали, обращаясь к Суиндерби.
— Король стал прямодушнее.
Лакей поднес священнику чашу с водой. Суиндерби ополоснул пальцы и перекрестил рот. Перед ним уже лежала деревянная доска с хлебом.
— Прямодушие его уже не спасет. — Джеффри глянул вокруг, явно предвкушая хороший кус жареного мяса. — Приверженцев короля будут отлавливать, точно волков.
Суиндерби поморщился, словно от боли:
— Не так все просто. Он еще может одержать полную победу.
На столе стояла серебряная солонка в виде колесницы. Суиндерби подкатил ее к себе поближе и продолжил:
