Юзеф Крашевский - Дневник Серафины
Удивительное дело, он занимает меня больше, чем я его. Он точно запертая шкатулка, — так и подмывает открыть ее и посмотреть, что там внутри. Первой заговорить с ним неприлично, и потом, в гостиной всегда кто-то есть. Он не сказал мне еще ни слова. Несколько раз так получилось, верней, я подстроила, что он должен был приблизиться ко мне, но он с видимым испугом уклонился. Конечно, его можно понять: нас разделяет глубокая пропасть… но все-таки он эгоист и нуда! Ведь не убудет же его, если я позабавлюсь с ним, как дети с майским жуком…
Это сравнение я позаимствовала у Пильской.
Пожелтевшая от старости Пильская неравнодушна к графу. Смотрит на него в щелку, беспрестанно говорит о нем, словом, граф лишил ее душевного покоя. У нас так редко бывают гости, а на безрыбье, как говорится, и рак рыба.
— Не вздумайте, барышня, кокетничать с ним, — говорит она, — не ровен час сделаете его несчастным. Юноша он красивый и ни знакомых, ни родных у него нет, а у вас глазки разгорятся, начнете метать на него пламенные взоры и сразите наповал. — Мы с ней посмеялись. — Я долго живу на свете, — прибавила она, — и знаю по опыту: девичьи глазки бездействовать не любят.
Я постаралась рассеять ее подозрения, по сама перед собой не стану кривить душой: меня бесит его безразличие. Мама не спускает с меня глаз, словно опасается чего-то. Тогда зачем принимать его? Чтобы усыпить мамину бдительность, я всячески даю ей понять, что он мне не нравится. Я и в самом деле терпеть его не могу, ненавижу!.. Истукан бесчувственный! Вчера, кажется, — точно не помню — я нарочно уронила носовой платок и думала, он его поднимет, а он сделал вид, что не заметил. Мама с тетей тоже не одобряют эту его неотесанность.
Тетя пробудет в Сулимове весь май, и благодаря ей у нас веселей стало.
Не хочется дурно думать о тете, но все-таки это странно: стоит ей приехать к нам, как следом является ротмистр Пухала и торчит у нас до самого ее отъезда. Тетя питает к нему дружеские чувства, а граф, ее супруг, терпеть его не может. Они все время проводят вместе и постоянно шепчутся. Интересно, о чем они по целым дням болтают?
А вчера я видела в окно с веранды, как он целовал тете руку и выпустил ее, только когда я вошла в гостиную. А эти прогулки вдвоем в саду…
Мама сидит с бароном, тетя — с ротмистром, а мне впору снова в куклы играть. С мисс Дженни, кроме «Венфильдского священника» да Вальтера Скотта, ни о чем не поговоришь.
3 мая
Я пустилась на авантюру! А дело было так: мама велела мне пойти с мисс Бомберри погулять в дубраву. Какое я получаю удовольствие от этих прогулок, известно лишь одному богу да мне! Но всякий раз, когда они хотят спровадить меня из гостиной, тетя начинает говорить о пользе свежего воздуха. Ничего не поделаешь, кусая от досады ленточку от шляпы, я повиновалась.
Смотрю, около дубравы Морозкович и Опалинский делают промеры. Прежде чем мы поравнялись с ними, наш Управляющий исчез куда-то, и мой недруг остался один. Глянет на приборы и записывает. Англичанка моя по-польски не понимает ни слова.
Будь что будет, решила я про себя, пусть мне достанется от мамы, но упускать такой случай нельзя… Когда мы подошли ближе, он поклонился и, видно, собрался дать стрекача.
— Что это вы тут делаете? — спрашиваю я.
— Поле промеряю, — ответил он и замолчал.
— Земле больше внимания уделяете, чем нам, — смело продолжала я. — На мамины приглашения отвечаете отказом…
Он удивленно посмотрел на меня. А я метнула на него взгляд, но какой!..
— Мое место в поле, а не в гостиной, — после паузы ответил он.
— Но нам известно, что вы бывали в обществе и не всегда занимались такой работой.
Он с недоумением взглянул на меня, по я не опустила глаз.
— Это дело прошлое и толковать о нем нечего… Противная англичанка толкнула меня локтем в бок.
Тем временем вернулся Морозкович, и я, свысока кивнув экс-графу, медленно удалилась в сопровождении мисс Дженни. Если я и сегодня не произвела на него впечатления, значит, дела мои плохи.
Не человек, а глыба льда! Хоть бы смутился, побледнел, покраснел… Нет! Лишь удивление отразилось на его лице и ничего больше. Боюсь, как бы я не выглядела в его глазах смешной.
Загадочная личность…
Едва мы отошли, мисс Бомберри, скандализованная моим поступком, не преминула сделать мне замечание: первой заговаривать с молодым человеком, дескать, неприлично. «Он у нас служит, — надменно ответила я. — И к нему это не относится».
И вообще чего она суется не в свое дело?
Пора избавиться от этого чучела. Больше мы не сказали с ней ни слова во время прогулки. Как она смеет разговаривать со мной таким тоном? Я не потерплю нравоучений.
Жаловаться на нее маме, пожалуй, не стоит. Сама разделаюсь с ней.
5 мая
Уехать бы поскорей в Карлсбад, или хоть бы случилось что-нибудь; сама не знаю, что со мной. Тоска томит меня, ожидание, малейший пустяк выводит из себя… все постыло мне, все наскучило…
Это мамины французские романы сбили меня с панталыку — в сравненье с той блестящей жизнью я просто прозябаю в деревне. Время тянется мучительно медленно, скука смертная, — кроме тети с ротмистром да бароном и надоевших игр, в которых даже моя англичанка — эта чурка деревянная — принимает участие, ни общества, ни развлечений.
«Кому нужна моя красота, — думаю я, смотрясь в зеркало. — Никто на меня и не взглянет, я для них ребенок».
Его сиятельство граф-управляющий и тот не удостаивает меня вниманием. Если бы не предстоящая поездка в Карлсбад, прямо умереть впору. Мама говорит, я похудела. Что же тут удивительного! В пансионе меня хотя бы развлекали письма Юзиного гусара. А тут что?.. Мама с бароном, уединившись, шепчутся, ротмистр сидит с тетей и держит ее за руку. Даже Польская и та любезничает с Морозковичем. Только у меня нет никого… Какая несправедливость! Самой судьбой мне предназначен в жертву граф-управляющий, а к нему не подступишься. Приезжает редко и, как огня, боится меня и моих взглядов, словно его кто предостерег относительно моих коварных замыслов.
7 мая
Я это от скуки сделала, — честное слово! — а мама задала мне головомойку, отругала почем зря.
Два дня назад, когда мне совсем невмоготу стало, я впервые обратила внимание на ротмистра Пухалу, который как бы случайно приезжает к нам всякий раз, когда у нас гостит тетя.
Он, оказывается, совсем нестарый и, что называется, интересный мужчина. Высокий, с бравой осанкой и красиво посаженной головой. Держится джентльменом, щегольски одет, весельчак, шутник, а глаза выдают обладателя любвеобильного сердца. Я не без любопытства стала приглядываться к нему и раз-другой так просто, без особого выражения, посмотрела на него. А он, должно быть, вообразил невесть что и, когда тетя вышла из комнаты, кружил, кружил по комнате и наконец приблизился ко мне. Слово за слово, и между нами завязался разговор. Искусству вести беседу я научилась у мамы, — глаза наши поминутно встречались, и он бросал на меня такие выразительные взгляды, что мне становилось не по себе. Казалось, на уме у него какие-то непристойности. Эта игра продолжалась целый день. Ротмистр вел себя очень осторожно и приближался ко мне только в отсутствие тети, а стоило ей войти в комнату, его как ветром сдувало. Я тоже делала вид, будто усердно вышиваю.
Назавтра между нами установились приятельские отношения. Он подстерегал меня и один раз даже обнял…
А тете предлагал то отдохнуть, то под благовидным предлогом высылал из гостиной.
Оставшись наедине со мной, он смотрел на меня маслеными глазами. Я подтрунивала над ним, шутила, бросала на него томные, исполненные нежности взгляды, в то время как губы кривила насмешливая улыбка, чем и покорила его окончательно.
Так прошел день. Под вечер, гляжу, тетя сидит в углу и дуется на ротмистра. Я подошла к ней, она пронзила меня взглядом и отвернулась.
Я прикинулась невинной овечкой и сделала вид, будто ничего не понимаю. Вечером атмосфера в гостиной была натянутая; тетушка жаловалась на головную боль и вскоре ушла к себе. Ротмистр тоже исчез.
Мама, барон и я разошлись по своим комнатам в обычное время. Только расплела я косы и собиралась снять платье, как входит Пильская.
— Панна Серафина, пожалуйте к барыне.
— Сейчас? Что-нибудь случилось? Пильская погрозила мне пальцем.
— Что это вы, барышня, вытворяете?
— Я?! Вам, верно, помстилось.
— Ну, ну, недаром барыня гневается.
— Я знать ничего не знаю.
— Ступайте, ступайте, — скороговоркой сказала она и шепнула на ухо. — И смотрите, ни в чем не признавайтесь, хотя я убеждена, что вы виноваты.
Напевая, вошла я к маме. Посреди комнаты стояла тетя и, завидя меня, воскликнула:
— Слушай, Серафина, ты не по летам коварна и хитра! Что же дальше-то будет?.. Как ты смеешь кокетничать с ротмистром?..
