Оноре Бальзак - Загородный бал
— По крайней мере, дорогая Эмилия, если ты любишь его, не признавайся ему!
— Да, батюшка, я люблю его, это правда, но я подожду вашего разрешения, чтобы сказать ему об этом.
— Однако подумай, Эмилия, ты же еще ничего не знаешь ни о его семье, ни о его положении.
— Если и не знаю, то лишь потому, что не хочу знать. Но, батюшка, ведь вы сами выразили желание видеть меня замужем, вы предоставили мне свободу выбора. Мой выбор сделан бесповоротно, чего же еще надо?
— Надо узнать, милое дитя, действительно ли твой избранник сын пэра Франции, — насмешливо отвечал почтенный дворянин.
Эмилия помолчала с минуту. Затем подняла голову, взглянула на отца и спросила с некоторым беспокойством:
— Разве род Лонгвилей...
— Их род угас в лице старого герцога де Ростен-Лембур, погибшего на эшафоте в 1793 году. Он был последним отпрыском последней младшей ветви.
— Но, отец, бывают весьма почтенные семьи, происходящие от побочной линии. В истории Франции немало принцев, у которых на гербе стояла косая полоса.
— Твой образ мыслей сильно переменился, — с улыбкой заметил старый дворянин.
Следующий день был последним, который семья Фонтэнов проводила в усадьбе Планá. Эмилия, сильно встревоженная словами отца, с живейшим нетерпением ждала часа, когда обычно приходил молодой Лонгвиль, надеясь добиться у него решительного слова. После обеда она вышла и углубилась в парк, направляясь к «роще признаний», где, как она знала, будет ее искать нетерпеливый юноша; и, спеша туда, она раздумывала, каким образом, не выдавая себя, выпытать столь важную для нее тайну. Задача довольно трудная! До сих пор чувство, соединявшее ее с этим незнакомцем, не было подтверждено открытым признанием. Так же как и Максимилиан, она втайне упивалась сладостью первой любви, но каждый из них, не уступая другому в гордости, как будто страшился признаться, что любит.
Максимилиан Лонгвиль, обеспокоенный довольно основательными подозрениями Клары относительно характера Эмилии, то поддавался порывам юношеской страсти, то колебался, желая узнать и испытать женщину, которой собирался вверить свое счастье. Влюбленность не мешала ему разгадать ложные предрассудки Эмилии, портившие эту юную натуру; но он хотел знать, любим ли он, прежде чем вступить с нею в борьбу, ибо не желал рисковать ни любовью своей, ни своим будущим. Поэтому он упорно хранил молчание, которое, однако, опровергали его пылкие взгляды, его обращение и все его поступки. С другой стороны, естественная девичья гордость, еще усугубленная у мадемуазель де Фонтэн нелепым чванством своей знатностью и красотой, препятствовала ей первой сказать слово любви, а все возрастающая страсть порою побуждала ее добиваться признания юноши. Таким образом, оба влюбленных чутьем понимали состояние друг друга, не открывая своих тайных опасений. В иные моменты жизни молодым существам нравится неопределенность. Именно потому, что и она и он слишком долго медлили заговорить, оба как будто обратили это ожидание в жестокую игру. Максимилиан решил, что он удостоверится в ее любви по тому усилию, какого будет стоить признание его гордой возлюбленной; Эмилия надеялась, что он с минуты на минуту нарушит свое слишком почтительное молчание.
Сидя на деревянной скамье, Эмилия размышляла обо всем, что произошло за эти три месяца, полных очарования. Подозрения отца меньше всего способны были затронуть ее, она даже пыталась опровергнуть их разными доводами, которые ей, неопытной девушке, представлялись убедительными. Прежде всего она не допускала и мысли, что ошиблась в своем избраннике. За все лето она не могла не подметить у Максимилиана ни одного жеста, ни одного слова, обличавшего в нем низкое происхождение или профессию; больше того, его манера спорить обнаруживала человека, занятого высшими государственными интересами.
«К тому же, — думала она, — откуда чиновнику, банковскому служащему или коммерсанту взять столько досуга, чтобы жить целое лето среди полей и лесов, чтобы ухаживать за мной, располагая своим временем так же свободно, как дворянин, которому вся жизнь впереди обеспечена?»
Она предалась мечтам, гораздо более увлекательным, нежели эти соображения, как вдруг легкий шорох листьев возвестил, что уже несколько минут за ней и, конечно, с восхищением наблюдает Максимилиан.
— Разве вы не знаете, что подглядывать за девушками очень дурно? — сказала она, улыбаясь.
— Особенно, когда они углублены в свои тайны, — лукаво отвечал Максимилиан.
— Почему бы мне не иметь тайн? Ведь у вас же они есть?
— Так вы и в самом деле думали о своих тайнах? — продолжал он, смеясь.
— Нет, я думала о ваших. Свои-то я знаю.
— Но, быть может, — тихо спросил юноша, взяв под руку мадемуазель де Фонтэн, — быть может, мои тайны те же, что ваши, а ваши — те же, что мои?
Пройдя несколько шагов, они очутились в роще, окутанной в закатных лучах золотисто-красной дымкой. Волшебство природы придавало особую торжественность этой минуте. Непринужденное и свободное обращение юноши, а также бурное волнение его сердца, передававшееся руке Эмилии учащенным биением пульса, привели ее в восторженное состояние, тем более упоительное, что вызвано оно было самым простым и невинным поводом, Строгая сдержанность, в которой воспитываются девушки высшего круга, придает необычайную силу вспышкам их чувства, и здесь-то их подстерегает грозная опасность, если на их пути встретится пылкий влюбленный. Впервые Эмилия и Максимилиан прочли во взорах друг друга столько признаний, не изъяснимых словами! Поддавшись увлечению, они легко позабыли мелочные требования гордости и холодные предостережения рассудка. Первые минуты они молчали, и только красноречивое пожатие рук выдавало их сладостные мысли.
— Сударь, мне надо задать вам один вопрос, — дрожащим голосом, взволнованно промолвила мадемуазель де Фонтэн, нарочно замедлив шаг. — Но поймите, бога ради, что он подсказан мне тем странным положением, в какое я поставлена перед моей семьей.
Ужасное для Эмилии молчание наступило после этих слов, которые она пролепетала, почти заикаясь. Гордая девушка не могла выдержать сверкающего взгляда любимого человека, так как смутно почувствовала всю низость вопроса, который готовилась задать.
— Вы дворянин?
Произнеся эти слова, она готова была провалиться сквозь землю.
— Мадемуазель, — торжественно произнес Лонгвиль с выражением, полным сурового достоинства, — обещаю вам сказать всю правду, если вы искренне ответите на мой вопрос.
Он выпустил руку девушки, которая вдруг почувствовала себя одинокой в целом свете, и сказал:
— Ради чего вы спрашиваете меня о моем происхождении?
Она стояла неподвижная, застывшая и безмолвная.
— Мадемуазель, — продолжал Максимилиан, — нам лучше покончить на этом, раз мы не понимаем друг друга. Я люблю вас, — прибавил он глухим и растроганным голосом. — Ну вот видите! — сказал он весело, услышав радостное восклицание, невольно сорвавшееся с губ девушки. — Зачем же вы спрашиваете, дворянин ли я?
«Разве мог бы он так говорить, если бы не был дворянином?» — подсказал Эмилии внутренний голос, который словно шел из самых глубин ее души. Она грациозно вскинула головку, как будто почерпнув новые силы во взгляде юноши, и протянула ему руку в знак сердечного согласия.
— А вы думали, что я так уж дорожу высоким званием? — спросила она с тонким лукавством.
— У меня нет титула, который я мог бы предложить моей жене, — отвечал он не то шутливо, не то серьезно. — Но если я выберу девушку из знатной семьи, с детства привыкшую к роскоши и утехам богатства, я знаю, к чему обязывает меня такой выбор. Любовь дарует все, — прибавил он весело, — но только любовникам. Супругам же нужно нечто более существенное, чем купол небес и ковер лугов.
«Он богат, — подумала она, — а что до титула, должно быть, он просто хочет испытать меня! Вероятно, ему сказали, что я помешана на знатности и решила выйти только за пэра Франции. Мои кривляки-сестры вполне могли сыграть со мной такую шутку».
— Уверяю вас, сударь, — сказала она вслух, — у меня были превратные представления о жизни и свете; но теперь, — продолжала она, глядя на него с таким выражением, что чуть не свела его с ума, — теперь я знаю, в чем заключаются истинные сокровища.
— Я жажду верить, что вы говорите от чистого сердца, — ответил он с ласковой серьезностью. — Дорогая Эмилия, этой зимой, меньше чем через два месяца, я буду горд тем, что смогу предложить вам, если вы дорожите преимуществами богатства. Это единственная тайна, какую я сохраню здесь, — сказал он, указывая на сердце, — ибо от успеха ее зависит мое счастье, я не смею назвать его нашим.
— Ах, назовите, назовите!
Беседуя самым нежным образом, они медленно возвратились в гостиную и присоединились к остальным. Никогда еще мадемуазель де Фонтэн не находила своего избранника таким очаровательным и остроумным; его стройная фигура, его любезные манеры казались ей еще привлекательнее после недавнего их разговора, подтвердившего, что она завладела сердцем, достойным зависти всех женщин. Они спели итальянский дуэт с таким чувством, что слушатели наградили их восторженными аплодисментами. Они распрощались с таинственным и многозначительным видом, тщетно пытаясь скрыть свое счастье. Словом, в этот день девушка почувствовала, что какая-то цепь еще теснее связала ее судьбу с судьбой незнакомца. Твердость и достоинство, проявленные им во время объяснения, когда они открылись друг другу в своих чувствах, внушили мадемуазель де Фонтэн то уважение, без какого немыслима истинная любовь. Когда они с отцом остались в гостиной одни, почтенный вандеец подошел к ней, нежно взял ее за руки и спросил, удалось ли ей что-либо выяснить относительно состояния и семьи г-на Лонгвиля.
