Гилберт Честертон - Перелетный кабак
– Неужели вы не поверите, мои прекрасные слушательницы, что великая религия поймет вас во многом, как поняла, когда речь идет о башмаках? В чем обвиняют многоженство наши враги? В том, что оно выражает презрение к женщине. Но как это может быть, друзья мои, если женщин в мусульманском семействе гораздо больше, чем мужчин? Если в вашем парламенте на сто англичан один представитель Уэллса, вы же не скажете, что он – глава, угнетатель и султан. Если в вашем суде одиннадцать больших, толстых дам и один тщедушный мужчина, вы не скажете, что это нечестно по отношению к женщинам-присяжным. Почему же вас пугает великий эксперимент, который сам лорд Айвиву-у-уд…
Темные глаза леди Джоан глядели на морщинистое, терпеливое лицо лектора; но слов она больше не слышала. Она побледнела, насколько это позволял испанский цвет ее лица, ибо необычные чувства охватили ее душу. Но она не шевельнулась.
Дверь была открыта настежь, и в зал иногда врывались случайные звуки. По набережной, должно быть, шли два человека; один из них пел. Рабочие часто поют, возвращаясь с работы, а голос, хотя и громкий, звучал так далеко, что Джоан не слышала слов. Но она их знала. Она видела круглые, неуверенные буквы. Да, слова она знала; знала и голос.
Ношу я сердце как цветок таинственный в петлице, [*]Что в замке Патриков расцвел, в их родовой теплице;Он, словно яркий орденок, к моей груди приколот,Ему с рожденья не страшны ни засуха, ни холод;Но мигом сердца лепестки от страсти облетелиУ леди ветреной в руках, в канун Страстной недели.
Внезапно, с острой болью вспомнила она вереск и глубокую песчаную яму, слепящую на солнце. Ни слов, ни имени; только эту яму.
У ливерпульца, у того ушло сердечко в пятки [*]Он, аки в ад, на зовы труб плетется без оглядки;Там трубы курят так, что он с куренья занеможет,Там пляшут так маховики, как он сплясать не может.А лепестки у моего мгновенно облетелиУ леди ветреной в руках, в канун Страстной недели.
У тех, что в Белфасте живут, сердца судачить прытки,Они орало возомнят орудием для пытки,И все орут, что их луга казнили торквемады[34],Но мы ведь жжем лишь сорняки, нам ихних ведьм не надо.А лепестки у моего мгновенно облетелиУ леди ветреной в руках, в канун Страстной недели.
Голос внезапно умолк; но последние строчки были настолько разборчивей, что певец, несомненно, подошел значительно ближе и не уходил.
Лишь после этого, как сквозь облако, леди Джоан услышала, что неукротимый мудрец заканчивает свою лекцию:
– …и если вы не препятствуете солнцу снова и снова восходить на Востоке, вы не будете возражать против великого эксперимента, снова и снова приходящего к вам. Высшее многоженство возвращается с Востока, словно солнце, и только в полуденной славе солнце стоит высоко.
Она едва заметила, что мистер Ливсон, молодой человек в двойных очках, поблагодарил лектора и предложил душам задавать вопросы. Они стали отнекиваться, выражая свою простоту и в неловкости, и в светской сдержанности, пока наконец вопрос не прозвучал. И Джоан поняла не сразу, что он не совсем обычен.
Глава 8
VOX POPULI – VOX DEI [*] [35]
– Я уверен, – сказал мистер Ливсон, секретарь, с несколько принужденной улыбкой, – что теперь, когда мы выслушали прекрасную, эпохальную речь, кто-нибудь задаст вопросы, а позже, как я надеюсь, мы откроем диспут.
Он пристально посмотрел на джентльмена, устало сидевшего в четвертом ряду, и сказал:
– Мистер Хинч?
Мистер Хинч покачал головой, пылко, хотя и с робостью, выражая удивление, и сказал:
– Я не могу! Право, я не могу!
– Мы будем очень рады, – сказал мистер Ливсон, – если вопрос задаст кто-нибудь из дам.
Наступило молчание. Все почему-то решили, что вопрос задаст большая, толстая дама (как сказал бы лектор), сидевшая с краю, во втором ряду. Но ждали они зря; к всеобщему разочарованию она застыла, как восковая фигура.
– Может быть, есть еще вопросы? – сказал мистер Ливсон, словно они уже были. Кажется, в голосе его звучало облегчение.
И тут в конце зала, посередине, что-то зашумело. Послышался ясный шепот:
– Валяй, Джордж! Ну, что ж ты, Джордж! Есть вопросы? А то как же!
Мистер Ливсон взглянул на говоривших с живостью, если не с испугом. Он только сейчас заметил, что несколько простых людей в грязной, грубой одежде вошли в открытую дверь. Это были не крестьяне, а полукрестьяне, то есть – рабочие, которые всегда бродят вокруг больших курортов. Ни один из них не мог бы зваться «мистером».
Мистер Ливсон понял положение и принял его. Он всегда подражал лорду Айвивуду и делал то, что сделал бы тот, но с робостью, отнюдь не свойственной его патрону. Одни и те же сословные чувства вынуждали его и стыдиться низкого общества, и стыдиться своего стыда. Один и тот же дух времени вынуждал его гнушаться лохмотьями и это скрывать.
– Мы будем очень рады, – нервно произнес он, – если кто-нибудь из наших новых друзей присоединится к диспуту. Конечно, мы все демократы, – прибавил он, глядя на дам и мрачно улыбаясь. – Мы верим в глас народа и тому подобное. Если наш друг в конце зала задаст свой вопрос кратко, мы не станем настаивать на том, чтобы его внесли в протокол.
Новые друзья снова принялись хрипло подбадривать Джорджа, не зря носившего имя Змиеборца[36], и он стал пробираться вперед. Сесть он не пожелал и реплики свои подавал из середины центрального прохода.
– Я хочу спросить хозяина… – начал он.
– Если вопрос касается повестки дня, – прервал его мистер Ливсон, не упустив той возможности помешать спору, ради которой и существует председатель, – обращайтесь ко мне. Если вопрос касается лекции, обращайтесь к оратору.
– Хорошо, спрошу оратора, – сказал покладистый Джордж. – Что это у вас, снаружи есть, а внутри ничего нету? (Глухой одобрительный ропот в конце зала.)
Мистер Ливсон растерялся и почуял недоброе. Но пыл Пророка Луны ждал любого случая, и смел его колебания.
– В этом су-у-уть нашей вести! – закричал он и распростер руки, дабы обнять весь мир. – Внешнее соответствует внутреннему. Именно поэтому, друзья мои, считают, что у нас нет символов. Да, мы не жалуем их, ибо хотим символа полного. Мой новый друг обойдет все мечети, восклицая: «Где статуя Аллаха?!»[37] Но может ли мой новый друг создать его истинное изображение?
Мисисра Аммон опустился в кресло, очень довольный своим ответом; но мы не станем утверждать, что новый его друг был доволен. Этот искатель истины вытер рот рукавом и начал снова:
– Вы не обижайтесь, сэр. Только по закону, если она стоит перед домом, все в порядке, да? Думал, приличное место, а это черт знает что… (хриплый смех в конце зала).
– Не извиняйтесь, мой друг, – пылко закричал мудрец. – Я вижу, вы не совсем знакомы с таким изложением мысли. Для нас закон – все! Закон – это Аллах[38]. Вну-у-утреннее единение…
– Вот я и говорю, что по закону, – настаивал Джордж, и всякий раз, когда он говорил «закон», привычные жертвы закона радостно его поддерживали. – Я сам шума не люблю. Никогда не любил. Я закон почитаю, да. (Радостный ропот.) По закону, если у вас тут вывеска, вы должны нас обслужить.
– Я не совсем понимаю! – вскричал пылкий турок. – Что я должен сделать?
– Обслужить нас! – заорал хор в конце зала. Теперь там было гораздо больше народу.
– Обслужить! – возопил Мисисра, вскакивая, словно его подкинула пружина. – Пророк сошел с небес, чтобы служить вам! Тысячу лет добро и доблесть служат вам! Из всех вер на свете мы – вера служения. Наш высший пророк – лишь служитель Бога, как и я, как и вы! Даже знак наш – луна, ибо она служит земле и не тщится стать Солнцем!
– Я уверен, – воскликнул мистер Ливсон, тактично улыбаясь, – что лектор с достаточной полнотой ответилна все вопросы. Многих дам, прибывших издалека, ждут автомобили, и, я полагаю, повестка дня…
Изысканные дамы схватили свои накидки, являя гамму чувств от удивления до ужаса. Одна леди Джоан медлила, дрожа от непонятного волнения. Бессловесный дотоле Хинч проскользнул к председателю и прошептал:
– Уведите дам. Не знаю, что будет, но что-то недоброе.
– Ну, – повторил терпеливый Джордж. – Если все по закону, что ж вы тянете?
– Леди и джентльмены, – произнес мистер Ливсон как можно приятнее. – Мы провели прекраснейший вечер…
– Еще чего! – крикнул новый, сердитый голос из угла. – Давай, гони!
– Да, вот и я скажу, – поддержал законопослушный Джордж, – давайте-ка!
– Что вам давать? – крикнул почти обезумевший Ливсон. – Чего вы хотите?
Законопослушный Джордж обернулся к тому, кто кричал из угла, и спросил:
– Чего ты хочешь, Джим?
– Виски, – отвечал тот.
Леди Энид Уимпол, задержавшаяся позже всех дам из верности Джоан, схватила ее за обе руки и громко зашептала:
