Лев Толстой - Л.Н. Толстой. Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856-1869 гг.
— Она не здорова, — сказала Дуняша.
В это время Аксютка фыркнула таким неприлично-громким смехом, что опять должна была спрятать голову в подушки постели, из которых она целый час, несмотря на угрозы Дуняши и ее тетки, не могла вынуть ее без того, чтобы не прыснуть, как будто разрывалось чтò в ее розовой груди и красных щеках. Ей так смешно казалось, что все перепугались, — и она опять прятала голову, и будто в конвульсиях елозила башмаком и подпрыгивала всем телом.
Дутлов остановился, посмотрел на нее внимательно, как будто желая дать себе отчет в том, чтò такое с ней происходит, но, не разобрав в чем дело, отвернулся и продолжал свою речь.
— Значит, как есть, оченно важное дело, — сказал он, — только скажите, что мужик письмо с деньгами нашел.
— Какие деньги?
Дуняша, прежде чем доложить, прочла адрес и расспросила Дутлова, где и как он нашел эти деньги, которые Ильич должен был привезть из города. Разузнав всё подробно и вытолкнув в сени бегунью, которая не переставала фыркать, Дуняша пошла к барыне, но, к удивлению Дутлова, барыня всё-таки не приняла его и ничего толком не сказала Дуняше.
— Ничего не знаю и не хочу знать, — сказала барыня: — какой мужик и какие деньги. Никого я не могу и не хочу видеть. Пускай он оставит меня в покое.
— Что же я буду делать? — сказал Дутлов, поворачивая конверт: — деньги не маленькие. Написано-то чтò на них? — спросил он Дуняшу, которая снова прочла ему адрес.
Дутлову как будто всё что-то не верилось. Он надеялся, что, может быть, деньги не барынины и что не так прочли ему адрес. Но Дуняша подтвердила ему еще. Он вздохнул, положил за пазуху конверт и готовился выйти.
— Видно, становому отдать, — сказал он.
— Постой, я еще попытаюсь, скажу, — остановила его Дуняша, внимательно проследив за исчезновением конверта в пазухе мужика. — Дай сюда письмо.
Дутлов опять достал, однако не тотчас передал его в протянутую руку Дуняши.
— Скажите, что нашел на дороге Дутлов Семен.
— Да дай сюда.
— Я было думал, так, письмо; да солдат прочел, что с деньгами.
— Да давай же.
— Я и не посмел домой заходить для того... — опять говорил Дутлов, не расставаясь с драгоценным конвертом: — так и доложите.
Дуняша взяла конверт и еще раз пошла к барыне.
— Ах, Боже мой, Дуняша! — сказала барыня укорительным голосом: — не говори мне про эти деньги. Как я вспомню только этого малюточку...
— Мужик, сударыня, не знает, кому прикажете отдать, — опять сказала Дуняша.
Барыня распечатала конверт, вздрогнула, как только увидела деньги, и задумалась.
— Страшные деньги, сколько зла они делают! — сказала, она.
— Это Дутлов, сударыня. Прикажете ему итти, или изволите выйти к нему? Целы ли еще деньги-то? — спросила Дуняша.
— Не хочу я этих денег. Это ужасные деньги. Чтò они наделали? Скажи ему, чтоб он взял их себе, коли хочет, — сказала вдруг барыня, отыскивая руку Дуняши. — Да, да, да, — повторила барыня удивленной Дуняше, — пускай совсем возьмет себе и делает, что хочет.
— Полторы тысячи рублей, — заметила Дуняша, слегка улыбаясь, как с ребенком.
— Пускай возьмет всё, — нетерпеливо повторила барыня. — Что, ты меня не понимаешь? Эти деньги несчастные, никогда не говори мне про них. Пускай возьмет себе этот мужик, что нашел. Иди, ну иди же!
Дуняша вышла в девичью.
— Все ли? — спросил Дутлов.
— Да уж ты сам сосчитай, — сказала Дуняша, подавая ему конверт, — тебе велено отдать.
Дутлов положил шапку под мышку и, пригнувшись, стал считать.
— Счетов нету?
Дутлов понял, что барыня по глупости не умеет считать и велела ему это сделать.
— Дома сосчитаешь! Тебе! твои деньги! — сказала Дуняша сердито. — Не хочу, говорит, их видеть, отдай тому, кто принес.
Дутлов, не разгибаясь, уставился глазами на Дуняшу.
Тетка Дуняшина так и всплеснула руками.
— Матушки родимые! Вот дал Бог счастья! Матушки родные!
Вторая горничная не поверила.
— Что вы, Авдотья Николавна, шутите?
— Вот-те шутите! Велела отдать мужику... Ну, бери деньги, да и ступай, — сказала Дуняша, не скрывая досады. — Кому горе, а кому счастье.
— Шутка ли, полторы тысячи рублев, — сказала тетка.
— Больше, — подтвердила Дуняша. — Ну, свечку поставить десятикопеечную Миколе, — говорила Дуняша насмешливо.— Чтò, не опомнишься? И добро бы бедному! А то у него и своих много.
Дутлов, наконец, понял, что это была не шутка, и стал собирать и укладывать в конверт деньги, которые он разложил было считать; но руки его дрожали, и он всё взглядывал на девушек, чтоб убедиться, что это не смех.
— Вишь, не опомнится — рад, — сказала Дуняша, показывая, что она всё-таки презирает и мужика и деньги. — Дай я тебе уложу.
И она хотела взять. Но Дутлов не дал; он скомкал деньги, засунул их еще глубже и взялся за шапку.
— Рад?
— И не знаю, чтò сказать! Вот точно...
Он не договорил, только махнул рукой, ухмыльнулся, чуть не заплакал и вышел.
Колокольчик зазвонил в комнате барыни.
— Что, отдала?
— Отдала.
— Что же, очень рад?
— Совсем как сумасшедший стал.
— Ах, позови его. Я спрошу у него, как он нашел. Позови сюда, я не могу выйти.
Дуняша побежала и застала мужика в сенях. Он, не надевая шапки, вытянул кошель и, перегнувшись, развязывал его, а деньги держал в зубах. Ему, может быть, казалось, что, пока деньги не в кошеле, они не его. Когда Дуняша позвала его, он испугался.
— Чтò, Авдотья... Авдотья Миколавна. Али назад отобрать хочет? Хоть бы вы заступились, ей-Богу, а я медку вам принесу.
— То-то! Приносил.
Опять отворилась дверь, и повели мужика к барыне. Не весело ему было. «Ох, потянет назад!» думал он, почему-то как по высокой траве подымая всю ногу и стараясь не стучать лаптями, когда проходил по комнатам. Он ничего не понимал и не видел, чтò было вокруг него. Он проходил мимо зеркала, видел цветы какие-то, мужик какой-то в лаптях ноги задирает, барин с глазочком написан, какая-то кадушка зеленая и что-то белое... Глядь, заговорило это что-то белое: это барыня. Ничего он не разобрал, только глаза выкачивал. Он не знал, где он, и всё представлялось ему в тумане.
— Это ты, Дутлов?
— Я-с, сударыня. Как было, так и не трогал, — сказал он. — Я не рад, как перед Богом! Как лошадь замучил...
— Ну, твое счастье, — сказала она с презрительно-доброю улыбкой. — Возьми, возьми себе.
Он только таращил глаза.
— Я рада, что тебе досталось. Дай Бог, чтобы впрок пошло! Что же ты рад?
— Как не рад! Уж так-то рад, матушка! Всё за вас Богу молить буду. Я уж так рад, что слава Богу, что барыня наша жива. Только и вины моей было.
— Как же ты нашел?
— Значит, мы для барыни всегда могли стараться по чести, а не то что...
— Уж он совсем запутался, сударыня, — сказала Дуняша.
— Возил рекрута племянника, назад ехал, на дороге и нашел. Поликей, должно, нечаянно выронил.
— Ну, ступай, ступай, голубчик. Я рада.
— Так рад, матушка!.. — говорил мужик.
Потом он вспомнил, что он не поблагодарил и не умел обойтись, как следовало. Барыня и Дуняша улыбались, а он опять зашагал, как по траве, и насилу удерживался, чтобы не побежать рысью. А то всё казалось ему, вот-вот еще остановят и отнимут...
XIV.
Выбравшись на свежий воздух, Дутлов отошел с дороги к липкам, даже распоясался, чтобы ловчее достать кошель, и стал укладывать деньги. Губы его шевелились, вытягиваясь и растягиваясь, хотя он и не произносил ни одного звука. Уложив деньги и подпоясавшись, он перекрестился и пошел, как пьяный колеся по дорожке: так он был занят мыслями, хлынувшими ему в голову. Вдруг увидел он перед собой фигуру мужика, шедшего ему навстречу. Он кликнул: это был Ефим, который, с дубиной, караульщиком ходил около флигеля.
— А, дядя Семен, — радостно проговорил Ефимка, подходя ближе. (Ефимке жутко было одному.) — Что, свезли рекрутов, дядюшка?
— Свезли. Ты что?
— Да тут Ильича удавленного караулить поставили.
— А он где?
— Вон, на чердаке, говорят, висит, — отвечал Ефимка, дубиной показывая в темноте на крышу флигеля.
Дутлов посмотрел по направлению руки и, хотя ничего не увидал, поморщился, прищурился и покачал головой.
— Становой приехал,— сказал Ефимка, — сказывал кучер. Сейчас снимать будут. То-то страсть ночью, дядюшка. Ни за что не пойду ночью, коли велят итти наверх. Хоть до смерти убей меня Егор Михалыч, не пойду.
— Грех-то, грех-то какой! — повторил Дутлов видимо для приличия, но вовсе не думая о том, чтò говорил, и хотел итти своею дорогой. Но голос Егора Михайловича остановил его.
— Эй, караульщик, поди сюда, — кричал Егор Михайлович с крыльца.
Ефимка откликнулся.
