Карел Чапек - Сказки.
- ...брым утром, - кричит из своего гнезда на сосне черный дрозд, обращаясь к соседу-воробью, который живет в водосточной трубе. - Уж пора.
- Чик, чик, чирик, - отвечает тот. - Пора лететь, мошек ловить, чтобы было что есть, да?
- Верно, верно, - ворчит голубь на крыше. - Просто беда, братец. Мало зерен, мало зерен.
- Так, так, - подтверждает воробей, вылезая из-под одеяла. - А все автомобили, знаешь? Пока ездили на лошадях, всюду было зерно, - а теперь? А теперь автомобиль пролетел - на дороге ничего. Нет, нет, нет!
- Только вонь, только вонь, - воркует голубь. - Поганая жизнь, брр! Придется, видно, закрывать лавочку. Кружишь-кружишь, воркуешь-воркуешь, а что за весь труд выручил? Горстки зерна не наберешь. Прямо страх!
- А ты думаешь, воробьям лучше? - сердито топорщится воробей. - По совести сказать, кабы не семья, я бы отсюда фю-ить!
- Как твой родич из Дейвице? - отзывается невидный в гуще ветвей крапивник.
- Из Дейвице?.. - переспросил воробей. - Там у меня знакомый есть, Филиппом зовут.
- Это не тот, - сказал крапивник. - Того, что улетел, звали Пепик. Такой взъерошенный был воробышек, вечно немытый-нечесаный; и целый день ругался: в Дейвице, мол, скука смертная... Другие птицы зимовать на юг улетают, на Ривьеру или в Египет: скворцы, например, аисты, ласточки, соловьи. Только воробей всю жизнь в Дейвице торчит. "Я этого так не оставлю, - покрикивал воробей по имени Пепик. - Если может лететь в Египет какая-нибудь ласточка, что на уголке живет, почему бы и мне, милые, не полететь? Так и знайте, обязательно полечу, только вот упакую свою зубную щетку, ночную рубашку да ракетку с мячами, чтобы там в теннис играть. Увидите, как я всех в теннис обставлю. Я ведь ловок, хитер: буду делать вид, будто кидаю мяч, а вместо мяча сам полечу и, если меня трахнут ракеткой, я от них упорхну либо убегу - прочь! прочь! прочь! А как только всех обыграю, куплю Вальдштейнский дворец и устрою там на крыше себе гнездо, да не из обыкновенной соломы, а из рисовой и из майорана, дягиля, морской травы, конского волоса и беличьих хвостов. Вот как!" Так рассуждал этот воробышек и каждое утро подымал шум, что сыт этими самыми Дейвице по горло и непременно полетит на Ривьеру.
- И полетел? - спросил черный дрозд на сосне.
- Полетел, - продолжал в чаще ветвей крапивник. - В один прекрасный день ни свет ни заря - пустился на юг. А только воробьи никогда на юг не улетают и не знают туда дороги. И у этого воробья, Пепика, то ли крылья коротки оказались, то ли геллеров не хватило, чтобы переночевать в трактире; воробьи, понимаете, спокон веков - пролетарии: целый день знай взад и вперед пролетают. Короче говоря, воробей Пепик долетел только до Кардашовой Ржечице, а дальше не мог: ни гроша в кармане. И уж тому был радехонек, что воробьиный староста в Кардашовой Ржечице сказал ему по-приятельски: "Эх, ты, бездельник, шатун никчемный. Думаешь, у нас в Кардашовой Ржечице на каждого голодранца, бродяжки-подмастерья, сезонника, а то и беглого вдоволь конских яблок да катышков приготовлено? Коли хочешь, чтоб тебе позволили остановиться в Кардашовой Ржечице, не смей клевать ни на площади, ни перед трактиром, ни на шоссе, как мы, здешние старожилы, а только за гумнами. А для устройства жилья выделяется тебе из казенных запасов клок соломы в сарае под номером пятьдесят семь. Теперь подпиши вот это заявление о прописке и убирайся, чтоб я тебя больше не видел". Так получилось, что воробей Пепик из Дейвице, вместо того чтоб лететь на Ривьеру, остался в Кардашовой Ржечице.
- Он и теперь там? - спросил голубь.
- И теперь, - ответил крапивник. - У меня там тетя живет, и она мне про него рассказывала. Он смеется над тамошними воробьями, галдит: дескать, смертная тоска быть воробьем в Кардашовой Ржечице; ни трамвая там, как в Дейвице, ни автомобилей, ни стадионов "Славия" и "Спарта", ну ничегошеньки. Сам он не собирается всю жизнь торчать в Кардашовой Ржечице: его, мол, приглашают на Ривьеру, и он только ждет, когда из Дейвице деньги придут. И столько наговорил им всякого о Дейвице и Ривьере, что и кардашово-ржечицкие воробьи поверили: в другом месте лучше - и перестали клевать, а только чирикают, галдят, ропщут, как все воробьи на свете. Твердят: "Всюду лучше, чем, чем, чем у нас!"
- Да! - отозвалась синица из кизилового куста. Странные бывают птицы. Здесь, возле Колина, в таком плодородном крае, жила одна ласточка. И прочла она в газетах, что у нас все очень плохо, а вот в Америке, милые, такие хитрюги: до всего доходят, знают, что к чему! И забрала эта ласточка себе в голову: надо, дескать, во что бы то ни стало на эту Америку посмотреть. Ну, и поехала.
- Как? - прервал крапивник.
- Не знаю, - ответила синица. - Скорей всего на пароходе. А то на самолете. Может, пристроила гнездо к дну самолета или каютку с окошком, чтоб можно было голову высунуть, а захочется - так и плюнуть. Словом, через год вернулась и говорит, что была в Америке, и там все не так, как у нас. Даже и сравнить нельзя - куда там! Такой прогресс. Например, никаких жаворонков нету, а дома такие высокие, что если б воробей на крыше гнездо себе свил и из того гнезда выпало бы яичко, так оно падало бы так долго, что по дороге из него вылупился бы воробышек, и вырос бы, и женился бы, и народил бы кучу детей, и состарился бы, и умер бы в преклонном возрасте, так что на тротуар, вместо воробьиного яйца, упал бы старый мертвый воробей. Вот какие там дома высокие. И еще говорила ласточка, что в Америке все строят из бетона, и она тоже так строить научилась; пускай, мол, другие ласточки прилетают смотреть; она им покажет, как строить ласточкино гнездо из бетона, а не прямо из грязи, как они, глупые, до сих пор делали. И вот пожалуйста! Слетелись ласточки отовсюду: из Мнихова Градиште, из Чаславы, из Пршелоуче, из Чешского Брода и Нимбурка, даже из Соботки и Челаковице. Столько собралось ласточек, что пришлось натянуть для них семнадцать тысяч триста сорок девять метров телефонных и телеграфных проводов, чтоб им было на чем сидеть. И когда они все собрались, сказала американская ласточка: "Вот послушайте, парни и девушки, как в Америке строят дома и гнезда из бетона. Сперва надо натаскать кучку цемента. Потом - кучку песку. Потом налить туда воды; и получится каша такая; из этой-то каши и строится настоящее современное гнездо. А если нет цемента, смешайте песок с известью. Тогда получится каша из извести с песком. Только известь должна быть гашеная. Я сейчас вам покажу, как гасят известь. Сказала и - порх-порх! - полетела на стройку, где работали каменщики, за негашеной известью. Взяла кусочек извести в клювик и - поррх! - уже летит обратно. А в клювике-то влажно - и давай известь у ней в роточке гаситься, и шипеть, и жечь. Испугалась ласточка, выпустила известь и кричит: "Вот смотрите, как надо гасить известь. Ой-ой, как жжется! Ой, батюшки, как щиплет! Ой, караул! Ей-ей, так и палит, ох-ох-ох, а-ля-ля-ля, о чтоб тебе, с нами крестная... о ччерт, фу ты, святые угодники, ой-ей, ах-их, душа из тела вон, боже мой, уф, мать пресвятая богородица, разрази его, о горюшко, мама, ой беда, эх-эх, милые, брр, этакая дьявольщина, уй-юй, чтоб ему, ох-хо-хо, ай-ай, окаянство!" Вот как гасят известь! Остальные ласточки, слыша ее горькие жалобы и стоны, не стали ждать, что будет дальше, а, тряхнув хвостиками, полетели по домам. "Славное было бы дело, если б мы так обожгли себе клюв", - подумали они. Поэтому ласточки до сих пор строят свои гнезда из грязи, а не из бетона, как их учила подруга, побывавшая в Америке... Но ничего не поделаешь, милые, мне надо лететь за провизией!
- Кумушка синица, - откликнулась дроздиха, - раз уж вы летите на базар, купите мне там, пожалуйста, кило дождевых червей, только хороших, длинных. А то мне сегодня некогда: надо учить детей летать.
- С удовольствием, соседка, - ответила синица. - Знаю, золотая моя, как это трудно - научить детей летать по-настоящему.
- А знаете, - спросил скворец на березе, - кто научил нас, птиц, летать? Я вам расскажу. Мне карлштейнский ворон говорил, который сюда прошлый раз, в большие морозы, прилетал. Этому ворону самому сто лет, да слышал он это от своего деда, которому сказал об этом прадед, а тот узнал про это от прадеда своей бабушки с материнской стороны. Так что это-святая истина. Так вот, бывает иногда, вдруг - ночью звезда упадет. Да иной раз падающая звезда эта - и не звезда совсем, а золотое ангельское яйцо. И, падая с неба, воспламеняется оно в своем падении и как жар горит. Это святая истина, потому что мне это карлштейнский ворон рассказал. А люди ангельские яйца эти как-то иначе называют, - не то метры, не то монтеры, менторы либо моторы - как-то так вот!
- Метеоры, - сказал дрозд.
- Да, да, - согласился скворец. - Тогда птицы еще не умели летать, а бегали по земле, как куры. И, видя, как такое ангельское яйцо с неба падает, думали: хорошо бы его высидеть и посмотреть, какой из него вылупится птенец. Это сущая правда, потому, что так тот ворон рассказывал. Раз они за ужином об этом толковали, - вдруг совсем рядом, за лесом - бац! - упало с неба золотое, лучезарное яйцо, так что даже свист слышно было. Все сразу туда кинулись, - аист впереди, потому что у него самые длинные ноги. Нашел он золотое яйцо, взял его в лапу; а оно от падения еще страшно горячее было, так что аист обе лапки себе обжег, но все-таки принес это раскаленное яичко к птицам. Потом сразу шлеп-шлеп по воде, чтобы обожженные лапки остудить. Оттого с тех пор аисты по воде бродят, чтоб коготки остуживать. Вот что мне ворон рассказал.
