Эптон Синклер - Между двух миров

Мистер Уэгстаф был низенький круглый джентльмен, в белом спортивном костюме, с белыми усами на огненно-красном лице. Ланни знал по собственному опыту, что на яхтах люди хорошо обедают и что африканское солнце в апреле греет жарко. Он знал также, что значит подвергнуться осмотру сквозь золотую лорнетку, но не очень трусил. Ему было известно, что в присутствии молодой лэди, у которой есть несколько миллионов долларов, вложенных в ценные бумаги, полагается быть живым и остроумным и блистать красноречием. Единственное, что его беспокоило, — это мистер Уэгстаф. У мистера Уэгстафа был богатый запас анекдотов, пожалуй и неплохих, но он припоминал их по всякому поводу, и для других разговоров за столом не оставалось места.

Случилось так, что на этот день к завтраку давно уже была приглашена еще одна гостья — мадам де Брюин. Хозяйка называла ее Мари. Это была француженка, стройная, с каштановыми волосами и карими глазами; у нее было тонкое бледное лицо, и, увидев ее, Ланни подумал, что никогда еще не встречал у женщины такого выражения скорби — это была какая-то давнишняя неисцелимая скорбь. Она слабо улыбалась анекдотам мистера Уэгстафа, независимо от того, понимала она их или нет. Говорила она мало, да и не было возможности говорить, за исключением тех мгновений, когда у мистера Уэгстафа рот был набит спаржей или майонезом. Ее посадили против Ланни, и взоры их время от времени встречались. В ее взгляде он читал сочувствие, как будто она знала, что он прожил большую часть жизни во Франции и, вероятно, думает: «И чудаки же эти американцы!»

Предполагалось, что после обеда Ланни пригласит богатую наследницу прогуляться по саду и полюбоваться видами. Так он и сделал. Гуляя они разговорились. Девушка, оказалось, была в тех местах, где побывал и Ланни на «Синей птице»; Ланни рассказал о своем путешествии и убедился, что она умеет слушать. Поговорили и о войне; ее брат был на санитарной службе во французской армии.

Это была довольно привлекательная девушка, и Ланни подумал, что не трудно было бы поднажать, постараться произвести впечатление и, быть может, завоевать ее; тогда он будет обеспечен на всю жизнь, и ему не придется работать. Но это не особенно его прельщало, да и девушка имела право на более счастливый жребий, хотя он вряд ли ей достанется. Много ли есть мужчин, которые, видя такую кучу деньжищ — несколько миллионов долларов! — не решат, что стоит заодно прихватить и девушку. Право, это слишком большой соблазн для человеческой природы.

Они вернулись домой, и тетушка сказала, что пора итти, надо навестить еще одних друзей. Тут бы Ланни спросить: «Могу ли я рассчитывать на удовольствие еще раз повидаться с вами?» Но он был не так уже сильно заинтересован самой девушкой, а еще раз встречаться с теткой и чувствовать, на себе ее испытующие взгляды сквозь золотой лорнет — за таким удовольствием он не гонялся.

Поэтому он только вежливо пожелал путешественницам Ьоп voyage[4] и поблагодарил миссис Эмили за приятное знакомство.

После завтрака мадам де Брюин сказала, что к сожалению, она вынуждена побеспокоить хозяйку и просит отвезти ее домой. Ланни счел, конечно, долгом предложить свои услуги.

— Но я живу далеко, в западной части Канн, — сказала француженка с печальными карими глазами.

— Я люблю править, — ответил Ланни. Это было очень любезно с его стороны. Он со всеми был любезен, и миссис Эмили знала это, поэтому она и взяла на себя заботу найти ему богатую жену.

Когда они подъехали к маленькой вилле, где жила мадам де Брюин, она спросила: —Может быть, зайдете на минутку?

Ланни согласился и через несколько секунд сидел в скромной гостиной — это был дом ее тетки, как объяснила француженка. Она предложила ему выпить, но он сказал, что не пьет, и она с улыбкой спросила:

— Вы дали кому-нибудь слово? — Он объяснил, что отец его против; да он и сам довольно насмотрелся на пьющих. Ему не нужны возбуждающие средства, у него и так всегда хорошее настроение.

— Это я сразу заметила, — сказала женщина.

— Я не ожидал, что вы меня вообще заметите, — отозвался Ланни.

О, у женщин острый глаз на такие характерные черточки. Хотелось бы мне, чтобы у моих мальчиков был такой же жизнерадостный характер. Как вы ухитрились сохранить его за эти шесть страшных лет?

Он рассказал ей кое-что о своей жизни. Упомянул о двух друзьях: англичанине и «швейцарце», которых встретил, когда учился ритмике Далькроза. — Вам посчастливилось, вы сохранили своих друзей, — сказала она. — У меня убили брата и двух кузенов, товарищей детства.

Он рассказал о Марселе. Мадам де Брюин знала его историю; она была знакома с Бьюти и видела картину «Сестра милосердия» в Парижском салоне. Потом они заговорили о загадках души. Верит ли Ланни, что мертвые продолжают жить. Он сказал, что и сам не знает, во что верит; его воспитывали вне всякой религии, а сам создать себе религию он не способен.

— Меня воспитали католичкой, — сказала мадам де Брюин, — девушкой я была набожна, но несколько лет назад я убедилась, что не верю по-настоящему в то, чему меня учили. Сначала я испугалась: мне казалось, что это дурные мысли, я думала, что бог накажет меня, но теперь я свыклась с ними. Не могу же я верить в то, что кажется мне неразумным, даже если я буду осуждена за это на вечные муки.

— Разум, кем бы он ни был нам дан — дан для того, чтобы мы им пользовались.

Такого мне еще никто не говорил, — ответила женщина. Это звучало наивно, и Ланни был польщен, что такая зрелая особа готова признать его своим духовным наставником.

Ланни увидел в комнате рояль. Мари попросила его сыграть, и он сыграл несколько вещей. Она знала их; Ланни понравились ее замечания. И он подумал, что еще ни с кем не чувствовал себя так легко: они понимали друг друга с полуслова.

«Я нашел друга!» — подумал Ланни.

Они забыли о времени, и он еще играл, когда вошла ее тетка. Ланни представили сухонькой приятной старой даме, которая настояла, чтобы он выпил чаю. Во время этой церемонии чаепития мадам де Брюин рассказала тетке о капиталисте из Филадельфии и его анекдотах. Перед уходом Ланни спросил: — Вы разрешите мне заехать к вам еще раз? — Она ответила: — Мы, две старушки, часто чувствуем себя одинокими.

Когда Ланни вернулся домой, его поджидала третья «старушка», которой не терпелось узнать подробности встречи и которая не сомневалась уже в его победе, — он просидел там так долго. В своем воображении Бьюти уже рисовала себе жизнь за морем, в мраморных чертогах. Она потребовала, чтобы сын рассказал ей все от начала до конца. Но мужчины в таких случаях редко бывают на высоте. Они упускают все подробности, которые так интересны женщинам, и приходится клещами вытягивать у них каждое слово. — На кого она похожа? Что она сказала? И это все, что ты нашелся ответить? А что же ты делал весь вечер?

— Разговаривал некоторое время с миссис Эмили, — сказал он и, строго говоря, это была правда, ведь «некоторое время» — понятие растяжимое.

— А еще кто-нибудь был? — настаивала Бьюти.

— Некая мадам де Брюин.

— Мари де Брюин? Чего ради Эмили пригласила ее?

— Кажется, она была приглашена раньше.

— А что она говорила?

— Она говорила мало. Она была очень грустна, я таких даже не видал. Оплакивает брата, которого потеряла во время войны.

— Ей и без того есть о чем плакать.

— О чем это?

— Эмили говорит, что муж у нее старик, один из тех, которые охотятся за молоденькими невинными девушками.

— О! — воскликнул Ланни. Он был шокирован.

— А она не молоденькая девушка, — прибавила Бьюти с ненужным ударением.

— Она говорила мне, что у нее два сына, еще мальчики, учатся в школе.

— Ты разговаривал с ней?

— Я отвез ее домой и поиграл ей немного на рояле. Она познакомила меня со своей теткой, мадам Селль.

— Вдова профессора Сорбонны.

— Видно, что они культурные люди, — сказал Ланни. — Они так хорошо держатся.

— Рада бога, будь осторожен! — воскликнул а мать. — Нет ничего опаснее, чем женщина, несчастная в замужестве. Помни, что она такого же возраста, как твоя мать.

Ланни усмехнулся. «Такого же возраста, какой соглашается признать моя мать..

Для Бьюти Бэдд настала беспокойная пора. Ее драгоценный отпрыск — это сокровище, этот завидный жених, отлучался из дому в самые неподходящие часы и довольствовался тем, что заявлял потом: «Я был у мадам де Брюин». Если Бьюти спрашивала: «Что вы делали?» — Он отвечал: «Играли Дебюсси». Это мог быть, впрочем, и Шабрие, или Цезарь Франк, или де Фалла — все они были для Бьюти на одно лицо. Или же он говорил: «Мы читали Расина». А иногда это был Роллан или Метерлинк. Бьюти знала, что так продолжаться не может — рано или поздно будет взрыв, о котором страшно и подумать. Но что могла она сказать — она, у которой в доме был молодой любовник! Неужели это была утонченная форма кары, изобретенная каким-нибудь гневным богом или дьяволом, который надзирал за представителями избранного общества и их жизнью?