Эмиль Золя - Западня
Живя рядом, они понемногу привыкли оказывать друг другу множество всяких услуг. Купо бегал за молоком, выполнял мелкие поручения, относил тюки с бельем; часто по вечерам, вернувшись первым с работы, он водил детей гулять на бульвар. Жервеза, чтобы не оставаться в долгу, взбиралась под крышу в тесную каморку Купо и приводила в порядок его белье, пришивала пуговицы к штанам, чинила полотняную куртку. Между ними установилась дружеская близость. Ей не было скучно с ним, ее забавляли его смешные песенки, постоянные, еще непривычные для нее насмешки, без которых не обходится житель парижских предместий. А он постоянно терся возле ее юбки, и желание его разгоралось. Он втюрился, здорово втюрился, что и говорить! Под конец ему стало невмоготу. Он по-прежнему балагурил и шутил, но на душе у него скребли кошки: в сущности, ему было вовсе не до смеха. Однако он все еще дурачился и, завидев Жервезу, издали кричал ей: «Ну, когда же?», а она, понимая, о чем он говорит, отвечала: «После дождичка в четверг». Тогда, чтобы подразнить ее, он являлся с ночными туфлями в руках, как будто решил перебраться к ней в комнату. А она только отшучивалась и жила спокойно, привыкнув, не краснея, выслушивать непристойные намеки, с которыми он постоянно к ней приставал. Она все спускала ему, лишь бы он не был слишком груб. Только раз она рассердилась, когда он попытался силой сорвать у нее поцелуй и дернул ее за волосы.
К концу июня Купо утратил свою веселость. Он ходил сам не свой. Жервеза, встревоженная его пылкими взглядами, загораживала на ночь дверь. Он дулся на нее с воскресенья до вторника и вдруг во вторник постучался в дверь около одиннадцати часов вечера. Сначала она не хотела его впускать, но у него был такой тихий, дрожащий голос, что в конце концов она отодвинула от двери комод. Когда Купо вошел, Жервеза решила, что он заболел: он побледнел, осунулся, глаза у него покраснели. Он стоял перед ней и что-то бормотал, покачивая головой. Нет, нет, он не болен. Два часа он плакал, не осушая глаз, там наверху, у себя в комнате, плакал, как ребенок, уткнувшись в подушку, чтоб его не услышали соседи. Три ночи подряд он глаз не сомкнул. Дальше так продолжаться не может.
— Послушайте, Жервеза, — проговорил он сдавленным голосом, готовый снова разрыдаться, — с этим надо покончить, ведь правда? Давайте поженимся. Я так хочу, я уже решил.
Жервеза была поражена.
— Ах, господин Купо, — сказала она, сразу став очень серьезной, — что вы надумали! Никогда я этого не просила, вы сами знаете… Просто мне это не подходит — и все тут. Нет, нет, это слишком важное дело; подумайте хорошенько.
Но он все так же тряс головой, с решительным, непреклонным видом. Он уже все обдумал. Он спустился к ней, потому что хочет наконец провести ночь спокойно. Неужели она заставит его уйти и проплакать до утра? Как только она скажет «да», он больше не станет приставать к ней, и она может спокойно уснуть. Пусть только скажет «да». А завтра они все обсудят.
— Разумеется, я не скажу вам сразу «да». Не хочу я, чтобы вы потом меня упрекали и говорили, будто я толкнула вас на эту глупость… Вы, право, напрасно упрямитесь, господин Купо. Вы и сами не знаете, что у вас за чувство ко мне. Стоит нам неделю не встречаться, и все пройдет, я уверена. Часто мужчины женятся только ради одной ночи, а ведь за ней следует много других ночей и дней, они тянутся всю жизнь, и люди здорово надоедают друг другу… Садитесь-ка, и давайте сейчас же потолкуем.
Они проговорили до часу ночи, в темной комнате, при тусклом свете коптящей свечи, с которой забывали снимать нагар; обсуждая эту женитьбу, они приглушали голоса, чтобы не разбудить ребят — Клода и Этьена, которые спали на одной подушке и тихо сопели во сне. Жервеза все время напоминала Купо о детях и указывала на них: хорошенькое приданое у нее, нечего сказать, — не может же она посадить ему на шею двух малышей! И потом ей стыдно. Что станут болтать соседи? Все видели ее с любовником, все знают ее историю; а тут не прошло и двух месяцев, как они вдруг поженятся, — на что это похоже?
На все ее разумные доводы Купо только пожимал плечами. Плевать ему на болтовню соседей. Он не сует носа в чужие дела, не хочет мараться. Ну да, до него она жила с Лантье. Что за беда? Она не распутница и не станет приводить в дом любовников, как многие женщины побогаче ее. А дети? Ну что ж, они подрастут, их надо воспитать, черт возьми! Никогда ему не найти такой доброй, работящей и примерной жены, как она! И даже не в этом дело: будь она безобразная, ленивая, грязная, с кучей сопливых ребятишек, и валяйся она под забором, — ему все равно: он ее хочет.
— Да, я хочу вас, — упорно твердил он, колотя себя кулаком по колену. — Я вас хочу, слышите? Тут уж ничего не поделаешь.
Мало-помалу Жервеза смягчалась. Ею овладевала слабость, какая-то истома перед этим подавлявшим ее грубым желанием. Теперь она лишь робко возражала Купо, руки ее бессильно опустились на колени, лицо дышало нежностью. В полуоткрытое окно вливалось теплое дыхание июньской ночи, оно колебало пламя свечи, и ее красный огонек мерцал над черным фитилем; в тишине заснувшего квартала слышались только жалобные рыдания какого-то пьяницы, валявшегося прямо посреди бульвара, да из далекого кабачка доносились звуки скрипки, игравшей задорную кадриль на затянувшейся вечеринке, и эти четкие прозрачные звуки напоминали гармонику. Видя, что Жервеза не находит больше слов и сидит молча, слабо улыбаясь, Купо схватил ее за руки и притянул к себе. Ею овладело какое-то оцепенение, слабость, которой она так боялась: в такие минуты она была не в силах оттолкнуть человека или огорчить его отказом. Но Купо не понял, что Жервеза готова отдаться ему, он только крепко стиснул ей руки, чтобы утвердить свою власть, и они оба, почувствовав легкую боль, глубоко вздохнули от избытка нежности.
— Так значит «да» — правда? — спросил он.
— Как вы меня мучаете! — прошептала Жервеза. — И вы непременно хотите? Ну что ж — да! Боже мой, быть может, мы делаем ужасную глупость!
Купо встал, обнял ее за талию и крепко поцеловал прямо в лицо, куда пришлось. Он чмокнул так громко, что тут же с тревогой оглянулся на спящих Клода и Этьена; потом на цыпочках подошел к двери и сказал, понизив голос:
— Тссс!.. Будем умниками. Не надо будить ребятишек… До завтра.
И он вернулся к себе в комнату. Жервеза, дрожа всем телом, почти час сидела на кровати, не раздеваясь. Она была тронута и находила, что Купо поступил очень благородно: ведь была минута, когда она решила, что все кончено и он останется спать у нее. Пьяница внизу под окном то стонал хриплым голосом, то ревел, как отбившаяся от стада скотина. Скрипка, игравшая вдали бойкую кадриль, умолкла.
В следующие дни Купо пытался убедить Жервезу зайти вечерком к его сестре, на улицу Гут-д’Ор. Но Жервеза была очень застенчива, и ее пугал этот визит к Лорийе. Она прекрасно видела, что Купо сам втайне побаивается своих родичей. Разумеется, он нисколько не зависел от сестры, она не была даже старшей в семье. Мамаша Купо, та будет на все согласна, она никогда не перечит сыну. Но всем известно, что Лорийе зарабатывают по десяти франков в день, и это здорово поднимает их авторитет среди родных. Купо не посмел бы жениться, если б они не признали его будущей жены.
— Я уже говорил с ними о вас, они знают наши планы, — убеждал он Жервезу. — Боже мой! Какой же вы ребенок! Ну пойдемте к ним сегодня вечером… Я их предупредил. Вам, верно, покажется, что сестра у меня суховата. Да и Лорийе тоже не очень-то приветлив. В глубине души они обижены на меня, ведь, когда я женюсь, я уж не буду платить им за стол, и расходы у них увеличатся. Но все это пустяки, не выставят же они вас за дверь. Сделайте это для меня, это очень важно.
Его слова еще больше напугали Жервезу. Но в конце концов ей пришлось уступить. В субботу Купо зашел за ней вечером в половине девятого. Она приоделась: на ней было черное платье, муслиновая шаль с желтыми набивными цветами и белый чепец с кружевной оборкой. Она уже полтора месяца работала и сэкономила семь франков на шаль и два с половиной на чепец; платье было старое, но вычищенное и подновленное.
— Они ждут вас, — сказал ей Купо, выйдя на улицу Пуассонье. — Не бойтесь, они уже немного привыкли к мысли, что я женюсь. Нынче они гораздо приветливее… К тому же, если вы не видели, как делают золотые цепочки, вам будет любопытно посмотреть. Лорийе как раз получил срочный заказ к понедельнику.
— У них есть дома золото? — спросила Жервеза.
— Еще бы, у них золото и на стенах, и на полу, везде!
Между тем они миновали арку и вошли во двор. Лорийе жили на седьмом этаже, по лестнице «Б». Купо шутя крикнул, чтобы Жервеза покрепче ухватилась за перила и не выпускала их. Она подняла голову и прищурилась, разглядывая высоченную лестничную клетку, освещенную тремя газовыми рожками, по одному на два этажа; последний рожок на самом верху был похож на звездочку, мерцавшую в темном небе, а два нижних бросали причудливые изломанные блики на поднимавшиеся бесконечной спиралью ступени.
