Заколдованная усадьба - Валерий Лозинский
- Покойник! - радостно и торжествующе выкрикнул старый слуга.
В самом деле, стоило только взглянуть на висевший на стене портрет и на стоящую в дверях фигуру, чтобы ни на миг не усомниться в том, кто это. Это был воскресший из мертвых молодой староста или его заклятая тень с того света. Он стоял неподвижно, как статуя, только глаза в глубоких глазницах горели странным огнем. И по этим сверкающим глазам, по благородному выпуклому лбу, по носу с широкими ноздрями и красиво очерченному, плотно сжатому рту мы, если присмотримся поближе, узнаем в нем таинственного человека, который в личине дегтяря оказывал такое большое и важное воздействие на ход и развитие нашего романа.
Только теперь мы можем себе объяснить, почему обожаемый всюду и везде крестьянами и жителями окрестных городков кум Дмитро неизменно появлялся с вымазанным дегтем лицом, почему, разъезжая по всей округе, он, казалось, умышленно избегал деревень жвировского поместья, а когда его привели к мандатарию, прикрыл платком все лицо, хотя была на нем всего лишь небольшая царапина. Одновременно становятся понятными и та безграничная привязанность, то рабское преклонение, какие всегда оказывал ему Костя Булий.
Но граф, который никогда не видел дегтяря и свято верил в смерть брата, принял его, когда он появился, за мираж, за привидение, за призрак с того света и, окаменев от страха и ужаса, вглядывался полубезумным взором в зловещую фигуру.
Староста Миколай Жвирский еще с минуту постоял на пороге неподвижный, как скала, потом сделал шаг вперед и промолвил тихим, торжественным, но одновременно суровым и жестким тоном:
- Брат мой! Зыгмунт!
В суеверном страхе граф вытянул перед собой руки.
- Всякое дыхание да славит господа! - пробормотал он, совершенно потеряв мужество.
По лицу старосты промелькнула улыбка.
- Успокойся, Зыгмунт, я живой,- спокойно и решительно сказал он.
- Живой? - недоверчиво пролепетал остолбеневший граф.
Ему вдруг показалось, что его мучит кошмарный сон. Он резко задвигался в кресле и обеими руками стал тереть глаза. Тем временем Миколай Жвирский неторопливо подошел к нему и медленно положил руку ему на плечо.
Граф вздрогнул и вскочил на ноги. В смертельном испуге он хотел позвать на помощь, искать спасения. Он поспешно оглянулся, но в другом углу комнаты высилась лишь огромная фигура Кости Булия и мерцали из-за густых бровей его мрачные глаза.
Задыхаясь от ужаса, граф рухнул бессильно в кресло; в первый момент ему показалось, что он теряет рассудок. Пан Миколай снова положил руку на плечо брата, и лицо его постепенно теряло то гневное и суровое выражении с каким он появился в зале.
- Я жив, брат,- повторил он намного мягче.
- Ты… ты… ты… живой? - произнес, заикаясь, граф.
- Если не веришь, дотронься до моей руки!
Граф, все еще в полубеспамятстве смотрел на мнимый загробный призрак широко открытыми глазами.
- Ты жив! Ты не умер! - вскричал он наконец, понемногу приходя в себя и начиная постепенно понимать положение вещей.
- Успокойся же! - сказал староста.
- Ты жив, жив! И это ты, ты, Миколай! - снова и снова повторял граф.
- Это я, Зыгмунт, твой единственный брат.
- А как же твоя смерть?
- Инсценирована.
- А останки, погребенные в склепе?
- Не мои.
- Не твои?!
- Вы похоронили труп Олексы Паньчука.
- Твоего второго слуги. А ты жив и вернулся?
Миколай Жвирский с улыбкой покачал головой
- Ты спрашиваешь, вернулся ли я к прежней жизни,- заговорил он, немного помолчав. - К сожалению, для мира и для самого себя я умер.
- Но ведь ты живой? - с простодушной поспешностью спросил граф.
- Я живу ради великой благородной цели,- возразил староста, и в глазах его вспыхнул дивный огонь.
Граф обеими руками схватился за голову.
- По правде говоря, я не знаю, сплю я или бодрствую. Ты для меня неразрешимая загадка.
Миколай сдвинул брови, на лице его появилось прежнее мрачное и суровое выражение.
- Я велел привести тебя, брат,- сказал он, помолчав,- чтобы обстоятельно поговорить здесь с тобой.
- О, я давно жаждал этого! - ответил граф.
Словно темная туча набежала на чело пана Миколая.
- Костя по-своему уже подготовил тебя к содержанию нашего разговора.
- Как!- живо воскликнул граф.- Упреки, которые он посмел мне делать только что…
- Это и мои упреки.
- Твои, говоришь!
Миколай Жвирский выпрямился, все такой же хмурый, угрюмый.
- Поговорим откровенно, брат,- сказал он, подвигая к себе одно из кресел и садясь рядом с братом.- Поговорим впервые за восемнадцать лет,- добавил он спустя минуту.
- Я слушаю тебя, Миколай,- ответил граф, и в его голосе слышалось сильное волнение.
Староста опустил голову и некоторое время сидел молча…
- То, что я сразу открыл тебе тайну своей смерти,- заговорил он наконец,- есть лучшее доказательство моего доверия. Не думай, что, ослепленный злобой и ненавистью, я бросаю тебе обвинение перед портретами наших предков, здесь, где жива еще память о нашем с тобою отце.
Граф опустил глаза и нахмурился.
- Но ты позволишь мне, наконец, оправдаться пред тобою? - сказал он более твердо.
На губах старшего брата появилась горькая улыбка.
- Оправдаться! - проронил он и замолк.
Граф Зыгмунт торопливо продолжал:
- Я не хочу и не мыслю снимать с себя вину, но столь сильного гнева с твоей стороны я все-таки не заслужил.
Горькая улыбка вновь промелькнула на устах старосты, а Костя Булий, который с самого начала этой сцены ретировался в противоположный угол зала, громко и горестно вздохнул.
- Что ж, попробуем объясниться,- сказал старший брат.
- Я слушаю твои обвинения, Миколай.
На угрюмое лицо
