Марк Твен - Том 12. Из Автобиографии. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Джон Хэй в дилижансе весь день пытался разговориться с соседом по-немецки. Наконец тот в отчаянии сказал: «Будь она проклята, эта тарабарщина!» Хэй бросился ему на шею: «Боже мой, вы говорите по-английски!»

Некоторые немецкие слова настолько длинны, что их можно наблюдать в перспективе. Когда смотришь вдоль такого слова, оно сужается к концу, как рельсы железнодорожного пути.

Объяснял на чистейшем немецком языке двум немцам, как пройти в Вольфсбруннен. Один из них всплеснул руками и сказал: «Gott im Himmel!»[33]

Видел сон, будто все дурные иностранцы попали в немецкий рай, не понимают ни слова по-немецки и жалеют, что нельзя перебраться в ад.

Чтобы придать немецкой фразе полноту и изящество, нужно прибавить в конце: wollen haben sollen werden.

Шел «Король Лир», начали ровно в шесть. Не понял ни слова, грохотал очень схожий гром, также отличные молнии. Дж. сказал: «Слава богу, хоть гром гремит по-английски». Потом дома добавил: «Просидел три часа, ничего не понял, кроме грома и молнии».

Если вы уроните в спальне на пол монетку, пуговицу от сюртука или запонку, они затаятся, и найти их будет совсем нелегко. Найти носовой платок, положенный под подушку, — невозможно.

Собака будет «der Hund». Возьмем теперь эту собаку в родительном падеже, и что же вы думаете, это будет все та же собака? Нет, сэр, она станет «des Hundes», возьмем ее в дательном, — и что же получится? Это уже «dem Hund»! Пропустим-ка ее в винительном. Она ни более ни менее как «den Hund». Теперь предположим, что у нашей собаки сестрица-близнец и что эту сдвоенную собаку нужно склонять во множественном числе. Что же, пока ее прогонят еще сквозь четыре падежа, она составит целую международную собачью выставку. Я не собачник, но ни за что не позволил бы себе так обращаться с собакой, будь это даже чужая собака.

То же и с кошкой. Когда ее выпускают в именительном падеже единственного числа, это — прелестная кошечка. Они гонят ее сквозь четыре падежа и шестнадцать артиклей, и когда она вылезет из винительного множественного числа, вы не признаете ее за ту же кошку. Да, сэр, если немецкий язык возьмется за кошку, — прощай, кошка! Я считаю своим долгом сообщить об этом.

Приобрел в дворцовом музее два пышно разукрашенных пугала, думаю начать с них портретную галерею своих предков. Один доллар и двадцать пять центов за мужской портрет, два доллара пятьдесят центов — за женский. У джентльмена на портрете заносчивая усмешка, но если бы он предвидел, что через сто лет будет продан за доллар с четвертью республиканцу, не могущему похвастаться ни титулом, ни знатным происхождением, наверное, его усмешка поблекла бы.

А вы, разряженное юное создание, с прической в виде аптекарской ступки, увенчанной розами, — что сталось с вашей прелестью за это столетие? Наверно, ваши поклонники восхищались портретом и предрекали, что через сто лет он сравняется в славе и ценности с портретами старых мастеров в галереях и его купит разве только король или владелец пивоваренного завода. И вот вы проданы за два с половиной доллара.

Антикварный дубовый стол и кресло. Купил очень дешево в Гейдельберге. Сделаны в прошлом году из сосновых досок и покрашены черной акварельной краской. Вытер всю антикварность за полтора месяца.

Сегодня утром в дворцовый парк вошли гуськом шесть студентов. Каждый торжественно вел на сворке большого пса.

Клара: Почему нельзя?

— Потому что я сказала нет.

— Но ты же не сказала, почему нет.

Мистер Альберт: Возьми, папа тебе позволил.

Сюзи: Да, но мы слушаемся маму.

Я обращаюсь ко всем американцам и англичанам, прочитавшим мои книги и ставшим оттого разумнее и добрее. Я никогда не беру на себя смелость советовать что-либо незнакомому человеку, потому что боюсь неумышленно причинить ему вред. Но на этот раз я говорю смело: пейте Dittura Agostina, и вы не раскаетесь.

Вздыбленные лошади на картинах старых мастеров походят на кенгуру.

Какая занимательная книга «Жизнеописание» Бенвенуто[34]. Она проживет не меньше, чем его Персей[35].

Оборванная старуха видела, как я оставил сигару. Когда мы вышли, она заявила, что сторожила ее от мальчишек, и потребовала пять сантимов за хлопоты. Она шла вслед за нами по улице, громко проклинала нас и призывала смерть на наши головы.

Марсов зал в Питти[37], № 92. Тициановский портрет Неизвестного. Поясное изображение; одет в черное, немного кружев на воротнике и на манжетах; короткие каштановые волосы, худощав, хорош собой; выражение мужественное, свидетельствующее о воле и решительном характере; синие глаза, овальное лицо, пушок на верхней губе и на подбородке; печать уверенности и благородства. Портрет полон жизни, вы не сомневаетесь, что перед вами человек самых высоких достоинств, он требует от вас признания и уважения. Боже, какими дряблыми, пустоголовыми и напыщенными выглядят все мученики, ангелы и святые рядом с этим царственным человеком.

Ничего нет смешнее, чем богоматерь или медный апостол, посаженные на каждом из великих памятников языческого Древнего Рима.

Только что приехавший художник-американец отправился в нищую итальянскую деревушку и уселся писать на треногом раскладном стуле. Появляется крестьянин с буйволами и обращается к нему с речью. Американец бранит крестьянина всеми словами и наконец спрашивает своего спутника Веддера:

— Что этому мерзавцу от меня нужно? Зачем этот негодяй пригнал сюда буйволов?

— Он говорит, что он привел буйволов в обычный час поить их водой, но не хочет мешать вам и охотно подождет до вечера; потом он опасается, что этот походный стул вам не очень удобен и хочет принести свой из дому.

Итальянцы и французы так преданы искусству и гостеприимны, что готовы помочь художнику, приехавшему на этюды, всем, чем только возможно.

Понтий Пилат мучился укорами совести и утопился в Люцернском озере. Это объясняет, почему гору назвали Пилат[38].

Я — противник смертной казни.

1879

Логика критиков непостижима. Если я напишу: «Она была голая» — и затем приступлю к подробному описанию, критика взвоет. Кто осмелится читать вслух подобную книгу в обществе? Однако живописец поступает именно так, и на протяжении столетий люди собираются толпами, смотрят и восхищаются.

Был с Бойесеном[40] в гостях у Тургенева. Пил чай из его Samovar.

Тургенев провел у нас вечер. Принес мне свою книгу. Я подарил ему «Тома Сойера».

Во Франции нет зимы, нет лета и нет нравственности. За вычетом этих недостатков — страна прекрасна.

Катался на пароходе по Уиндемирскому озеру. Беседовал с великим Дарвином.

Уже несколько лет в нашей литературе установился обычай хвалить все английское, хвалить от души. Это не находит отклика в Англии и потому прекратится. Каждый англичанин дружелюбно и с уважением относится к американцу, но Англия в целом презирает Америку. Это теперь не задевает нас, как, бывало, в прежние годы. Мы равнодушны к тому, что страна не лучше и не обширнее нас глядит на нас свысока. Мы ввели в практику телеграфную связь. Мы придумали скоропечатный станок, швейную машину, спальный вагон и салон-вагон, телефон, броненосец, мы внесли свою долю в успехи столетия, мы первые начали предсказывать погоду. Никто не пишет по-английски изящнее, чем Мотли, Гоуэлс, Готорн и Холмс[41].

Вчера, беседуя о домашних делах, я заметил:

— Жаль, что, когда мы уезжали, я не сказал Джорджу: «Было бы неплохо, Джордж, если бы за эти три-четыре месяца, что нас не будет, ты научился бы…»

— …не трогать моих спичек, — закончила Ливи[43].

Это в точности то, что я не успел сказать, однако до того я ни словом не упоминал ни о Джордже, ни о его повадках.

Несколько лет тому назад я как-то сказал:

— Представь, что я дожил до девяноста двух лет. И вот, когда я уже умираю, входит нарочный и говорит…

— Вы граф Дэрем! — заканчивает Ливи. В точности то, что у меня было на языке. Перед тем я ни слова не говорил о графском титуле и вообще не затрагивал этой темы.