Кодзиро Сэридзава - Книга о Боге
Я поступил-таки на экономический факультет Императорского университета и уже на втором курсе удостоился особого внимания профессора Итои. Он обещал после окончания университета сделать меня своим ассистентом, а потом и преемником, но вскоре отправился на стажировку во Францию, где примерно через год заболел и скончался. Еще учась в университете, я решил сдать государственный экзамен на звание чиновника высшего разряда и, к счастью, успешно его выдержал. Поздравляя меня, тогдашний министр финансов дал мне дружеский совет — устраиваться на работу в Министерство финансов или в Японский банк, мол, тогда мое будущее будет обеспечено. Но я имел твердое намерение стать чиновником по сельскохозяйственным делам, мне хотелось иметь возможность решать конфликты, связанные с арендой земли — в то время это была одна из труднейших социальных проблем, — и помогать арендаторам. После того как в течение трех лет я в качестве чиновника Министерства сельского хозяйства и лесоводства усердно трудился над разработкой закона о земельной аренде, я понял, что государственные служащие не могут оказывать никакого влияния на управление государством, и усомнился в правильности выбранного пути. Одновременно я воспылал желанием побольше узнать о жизни развитых западноевропейских стран. Мой «токийский отец» настоятельно советовал мне как можно быстрее поехать на стажировку за границу, он считал, что надо ловить момент, что еще несколько лет — и у меня не будет никакого шанса сделать это, к тому же он обещал, что, несмотря на трудности, связанные с недавним землетрясением, возьмет на себя все расходы. Я обратился за советом к своему начальнику по министерству, господину Исигуро, и тот тоже поддержал меня, сказав, что и сам в молодости с аналогичной целью ездил на стажировку в Англию, и даже взялся похлопотать о том, чтобы мне предоставили двухгодичный отпуск. К тому времени я уже года два был помолвлен с дочерью старинного друга моего отца, его сокурсника по Императорскому университету. Узнав о том, что я решил стажироваться за границей, будущий тесть сказал, что хотел бы отправить туда свою дочь, студентку третьего курса английского училища Цуда, и попросил меня сопровождать ее. Для этого нам пришлось срочно вступить в брак, но ни на брачную церемонию, ни на свадебный банкет времени уже не оставалось, в конце концов, заручившись поддержкой министра иностранных дел, соученика моего отца и тестя, мы добились того, что нам буквально накануне отъезда сделали в паспортах отметку о браке, тот же министр дал нам рекомендательное письмо к японскому послу во Франции, после чего мы в большой спешке покинули Японию. Потом я проучился во Франции три года и, как раз когда пришла пора возвращаться на родину, заболел туберкулезом…
Все это прекрасно известно моим читателям, я привожу здесь все эти факты только в качестве попытки самоанализа.
Что послужило причиной моей болезни? Я всегда был уверен, что заболел туберкулезом потому, что в детстве страдал дистрофией, к которой добавился еще и незалеченный сухой плеврит, и только дожив до девяноста лет, впервые понял, что причина была в состоянии моей души. Когда я чего-то хотел, к чему-то стремился, я, никого не слушая и не принимая во внимание ничьих советов, шел напролом к намеченной цели и, как правило, добивался успеха. Я понял это, проанализировав один за другим некоторые факты своей биографии, более того, мне стало ясно и другое — как-то незаметно я преисполнился самонадеянной веры в то, что для меня нет ничего невозможного. Не очень-то приятное открытие!
Анализируя свое прошлое, я осознал, что в годы, проведенные за границей, моя отвратительная самонадеянность достигла своего пика. Главной целью моей заграничной стажировки было изучение сельскохозяйственной политики и социальной структуры Франции. Второй целью было исполнение посмертной воли моего благодетеля, профессора Итои: я должен был продолжить то, что он наметил, но не успел сделать, а именно — заняться изучением экономики на основе позитивистских методов школы Дюркгейма[59]. Для того чтобы достичь удовлетворительных результатов в изучении сельскохозяйственной политики и социальной структуры, мне не понадобилось и года, но я был очарован и французской цивилизацией, и французской культурой во всех ее проявлениях, стал большим ценителем литературы, музыки, живописи и театра, более того — был принят в тамошнее общество и обзавелся широким кругом знакомых. Помню, как один из них, Луи Жуве, когда я заговорил с ним о том, что три года моей стажировки подходят к концу и мне предстоит вернуться в Японию, очень удивился и сказал:
— Что? Ты был здесь только три года? А у меня такое чувство, будто мы знакомы лет десять! Неужели всего три года? За эти три года ты прожил по крайней мере пять, так хорошо ты здесь освоился Это поразительно! Только японцы на такое способны. Да, ваша пресловутая готовность к харакири…
Последние слова он произнес, явно подтрунивая, что позволило мне оставить их без внимания…
Что касается второй цели, то профессор Сорбонны Симьян, опекавший в свое время профессора Итои, принял меня к себе на кафедру и взял на себя труд руководить моими изысканиями в области теории денежного обращения, которой занимался Итои. Он познакомил меня с профессорами Бугре и Фоконнэ, социологами школы Дюркгейма, так что я смог участвовать и в работе их кафедр. Спустя три года я представил профессору Симьяну докторскую диссертацию на тему «Динамика количества и стоимости денег», а для профессоров-социологов написал небольшую статью в издаваемый ими известный журнал «Анне сосиоложик», в результате чего после возвращения на родину удостоился чести считаться членом редакции этого журнала от Японии…
Словом, я полностью выполнил обе стоящие передо мной задачи и очень этим гордился. Как сказал Луи Жуве, я сумел за эти три года сделать столько, сколько другой не сделал бы и за пять, это льстило моему самолюбию и внушало тайную уверенность в своих силах. На самом деле мне просто повезло: стоимость японских денег в то время была сравнительно высока, один доллар равнялся двум иенам, а Франция переживала период послевоенной инфляции, и курс франка упал очень низко, покупательная способность одной иены равнялась ста, а то и двумстам франками. В результате мне, бедному студенту, удалось проникнуть в самые разные круги общества и преуспеть в том, что всегда считалось невозможным, а именно купить время за деньги, и, как ни стыдно в этом сознаваться, это тешило мое тщеславие.
Но теперь, оглядываясь назад с высоты своих девяноста лет, я понимаю, что всеми своими успехами я был обязан еще и дурным свойствам моего характера: поставив перед собой какую-то цель, я всегда шел к ней напролом, ничего вокруг не замечая, абсолютно ни с чем и ни с кем не считаясь. Я вел себя как последний эгоист, забывая даже о своей юной жене. Я был беспечен и самодоволен, считая, что добиваюсь своей цели не только ради себя, но и ради всех окружающих, поэтому все должны радоваться моим успехам. И конечно же Бог-Родитель — Сила Великой Природы — просто не мог до бесконечности оставаться безучастным, глядя на такого самонадеянного, неисправимого эгоиста. Он выбрал момент, когда я, будучи на верху блаженства, собирался уезжать на родину, и ударил меня в грудь кулаком смертельной болезни, которая зовется туберкулезом…
Я был в полном отчаянии и по совету своего врача уехал в высокогорный французский санаторий, в полной уверенности, что так и останусь там, на горе смерти, после чего, пройдя долгий мучительный путь, который, скорее всего, и был испытанием, ниспосланным мне Богом-Родителем, снова оказался в Токио и совершенно неожиданно стал писателем. Но об этом я подробно и откровенно написал в своей книге «Улыбка Бога», нет нужды снова на этом останавливаться.
Только об одном я там не написал, а именно о том, что в те дни, когда в вечерних выпусках газеты «Асахи» публиковалась моя повесть «В погоне за будущим», со мной вдруг заговорил мой двойник, изрядно меня этим напугав.
— Помнишь, заболев туберкулезом, ты все гадал, за что тебе послано такое наказание? Теперь-то ясно — таков был замысел Бога. Ведь самая подходящая для тебя работа — сочинительство. Конечно, писательский путь нелегок, но это работа, дарованная тебе Богом, и ты не должен от нее отступаться. Недаром первая же твоя повесть «Буржуа» имела такой успех, она навсегда останется в истории литературы…
Голос, произносивший эти слова, звучал где-то рядом, и я застыл от изумления, подумав, уж не Жак ли это, но вроде бы никаких оснований для его появления не было… Между тем голос продолжал звучать: подробно разбирая повесть «В погоне за будущим», он порицал меня за стремление к оригинальности, которая, по его мнению, придавала произведению некоторую легковесность, и требовал, чтобы я направил все усилия на то, чтобы выработать свой собственный стиль…
