Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Низенькая толстушка вышла со своей половины.

— Вы звали?

— Смотрите! — Мать показала на лицо дочери. Роза Сарона прикусила нижнюю губу, на лбу у нее выступила испарина, в блестящих глазах стоял ужас.

— Должно быть, начинается, — сказала мать. — Прежде времени.

Роза Сарона вздохнула всей грудью, разжала зубы и закрыла глаза. Миссис Уэйнрайт нагнулась над ней.

— Сразу схватило? Смотри на меня, отвечай. — Роза Сарона бессильно мотнула головой. Миссис Уэйнрайт повернулась к матери. — Да, — сказала она. — Так и есть. Говорите, прежде времени?

— Ее лихорадка треплет, может, поэтому.

— Надо встать. Пусть походит немного.

— Она не сможет, — сказала мать. — У нее сил нет.

— Надо, надо. — Миссис Уэйнрайт держалась строго и деловито. — Мне не в первый раз, — сказала она. — Давайте прикроем дверь. Чтобы сквозняка не было. — Обе женщины налегли на тяжелую дверь и задвинули ее, оставив только небольшую щель. — Сейчас принесу лампу, — сказала миссис Уэйнрайт. Лицо у нее пылало от волнения. — Эгги! — крикнула она. — Уведи отсюда малышей, займись с ними.

Мать кивнула.

— Правильно. Руфь и ты, Уинфилд, пойдите к Эгги. Ну, живо.

— Почему? — спросили они.

— Потому что так надо. У Розы скоро родится ребеночек.

— Ой, я хочу посмотреть. Ну позволь, ма!

— Руфь! Уходи сию минуту. Живо! — Когда говорят таким тоном, спорить не приходится. Руфь и Уинфилд нехотя поплелись в дальний угол вагона. Мать зажгла фонарь. Миссис Уэйнрайт принесла свою лампу-«молнию», поставила ее на пол, и круглое пламя ярко осветило вагон.

Руфь и Уинфилд притаились за кучей хвороста и осторожно выглядывали оттуда.

— Родится ребеночек, и мы всё увидим, — негромко сказала Руфь. — Тише ты, а то ма не позволит смотреть. Если она взглянет сюда, пригнись пониже. Мы всё увидим.

— Из ребят мало кто это видел, — сказал Уинфилд.

— Из ребят никто не видел, — горделиво поправила его Руфь. — Одни мы увидим.

Мать и миссис Уэйнрайт совещались, стоя у ярко освещенного матраца. Говорить приходилось громко, так как дождь барабанил по крыше. Миссис Уэйнрайт вынула из кармана передника кухонный нож и сунула его под матрац.

— Может, и зря это, — извиняющимся тоном сказала она. — У нас всегда так делали. Вреда тоже не будет.

Мать кивнула.

— А мы клали лемех. Да это все равно, лишь бы острое было, чтобы схватки обрезало. Даст бог, не долго будет мучиться.

— Ну как, полегче теперь?

Роза Сарона беспокойно мотнула головой.

— Началось?

— Да, да, — сказала мать. — Родишь хорошего ребеночка. Ты только нам помоги. Можешь сейчас походить немного?

— Попробую.

— Вот умница, — сказала миссис Уэйнрайт. — Ну что за умница! Мы тебя поддержим, милушка. Поведем с двух сторон.

Они помогли ей встать и закололи булавкой одеяло вокруг ее шеи. Потом мать подхватила ее под руку с одной стороны, миссис Уэйнрайт с другой. Они подвели ее к куче хвороста, медленно повернули и пошли назад, и так несколько раз; а дождь глухо барабанил по крыше.

Руфь и Уинфилд следили за ними во все глаза.

— А когда она будет рожать? — спросил Уинфилд.

— Тише! Не то услышат и прогонят отсюда.

Эгги присоединилась к ним. Свет лампы падал на худое лицо и светлые волосы Эгги, а на стене двигалась тень от ее головы с длинным и острым носом.

Руфь шепнула:

— Ты видела, как рожают?

— Конечно, видела, — ответила Эгги.

— А скоро он родится?

— Нет, не скоро.

— А все-таки?

— Может, только завтра утром.

— Тьфу! — сказала Руфь. — Тогда и смотреть нечего. Ой! Глядите!

Все три женщины остановились. Роза Сарона напряглась всем телом и застонала от боли. Они положили ее на матрац и вытерли ей лоб, а она только покряхтывала и сжимала кулаки. Мать тихо успокаивала ее.

— Ничего, — говорила она. — Все обойдется, все будет хорошо. Сожми руки. Теперь прикуси губу. Вот так, так.

Схватки прекратились. Они дали ей полежать немного, потом подняли снова, и все втроем стали ходить взад и вперед, останавливаясь во время схваток.

Отец просунул голову в узкую щель между косяком и дверью. С его шляпы струйками сбегала вода.

— Зачем дверь закрыли? — спросил он. И увидел ходивших взад и вперед женщин.

Мать сказала:

— Ей время пришло.

— Значит… остаемся — хочешь не хочешь.

— Да.

— Значит, надо делать плотину.

— Да, надо.

Шлепая по грязи, отец вернулся к речке. Его отметину залило водой на четыре дюйма. У речки, под проливным дождем, стояли двадцать человек. Отец крикнул:

— Придется делать плотину. У моей дочери схватки. — Его окружили со всех сторон.

— Рожает?

— Да. Теперь мы не сможем уехать.

Стоявший рядом с ним высокий мужчина сказал:

— Не у нас рожают. Нам ехать можно.

— Конечно, — сказал отец. — Вам можно. Поезжайте. Вас никто не держит. Лопат всего восемь штук.

Он подбежал к самой низкой части берега и копнул лопатой землю. Намокшая земля громко чавкнула. Он копнул еще раз и бросил лопату земли в то место, где линия берега шла совсем близко от воды. А рядом с отцом выстроились и другие. Они наваливали длинную насыпь, а те, кому лопат не хватило, резали ивовые прутья, сплетали их и втаптывали в жидкую грязь. Ярость труда, ярость битвы обуяла всех. Брошенную лопату подхватывали другие. Работали, сняв пиджаки и шляпы. Намокшие рубашки и брюки липли к телу, башмаки превратились в бесформенные комья грязи. В вагоне Джоудов раздался пронзительный крик. Мужчины остановились, хмуро прислушиваясь, и снова взялись за лопаты. Невысокий вал рос в обе стороны и наконец примкнул к насыпи шоссе. Все устали, лопаты двигались медленно. И так же медленно поднималась вода в речке. Она уже покрыла то место, куда были брошены первые лопаты земли.

Отец торжествующе засмеялся.

— Не подоспей мы вовремя, давно бы вышла из берегов, — крикнул он.

Вода медленно поднималась к свежей насыпи, вымывая из нее ивовые прутья.

— Выше! — крикнул отец. — Надо еще выше!

Наступил вечер, а работа не прекращалась. Люди уже перешли ту грань, где ощущается усталость. Лица у них были застывшие, мертвые. Движения судорожные, как у автоматов. Когда стемнело, женщины поставили в дверях фонари и кружки с горячим кофе, а сами то и дело бегали к вагону Джоудов и протискивались в узкую щель задвинутой двери.

Теперь схватки следовали одна за другой с промежутками в двадцать минут. Роза Сарона уже потеряла над собой власть. Она пронзительно вскрикивала от нестерпимой боли. А соседки приходили взглянуть на нее, поглаживали ее по волосам и возвращались к себе.

Мать жарко растопила печку и грела воду, налив ею все свои кастрюли и котелки. Время от времени в дверь заглядывал отец.

— Ну как, ничего? — спрашивал он.

— Ничего, ничего, — успокаивала его мать.

Когда совсем стемнело, кто-то принес к речке электрический фонарь. Дядя Джон работал исступленно, бросая землю на растущую насыпь.

— Ты полегче, — сказал отец. — Надорвешься.

— Не могу я… не могу слышать, как она кричит! Это… это как тогда…

— Знаю, — сказал отец. — А ты все-таки полегче.

Дядя Джон всхлипнул:

— Я сбегу отсюда, если не работать; честное слово, сбегу.

Отец отошел от него.

— Ну, как там моя отметина?

Человек, у которого был электрический фонарь, направил луч на ветку. Дождь блеснул на свету белыми полосами.

— Прибывает.

— Теперь будет не так быстро, — сказал отец. — По ту сторону разольется.

— А все-таки прибывает.

Женщины опять налили кофе в кружки и поставили их в дверях. И чем дальше, тем все медленнее и медленнее двигались люди, с трудом, как ломовые лошади, вытаскивая ноги из грязи. Поверх ивовых веток набрасывали землю, и насыпь росла. Дождь лил по-прежнему. Когда луч фонаря падал на человеческие лица, он освещал напряженно смотревшие глаза и четкие желваки мускулов на скулах.

Крики еще долго доносились из вагона и наконец стихли.

Отец сказал:

— Если б родила, ма позвала бы меня. — Он хмуро взялся за лопату.

Вода в речке поднималась и клокотала у берега. И вдруг неподалеку раздался оглушительный треск. Фонарь осветил высокий, накренившийся над водой тополь. Все бросили работу, глядя в ту сторону. Ветки тополя поникли, вытянулись по течению, а вода уже подмывала его корни. Дерево медленно оторвалось от земли и медленно пошло вниз. Измученные люди молча следили за ним. Дерево плыло медленно. Но вот одна ветка зацепилась за корягу и застряла там, не пуская дерево дальше. Оно медленно повернуло по течению, и корни уперлись в свежую насыпь. Вода в запруде все прибывала. Дерево тронулось с места и выворотило часть насыпи. В углубление сейчас же просочилась тонкая струйка воды. Отец бросился вперед и стал закидывать размыв. Вода поднималась. И через несколько минут насыпь смыло и вода разлилась, достигая людям до щиколоток, до колен. Люди дрогнули и побежали, а вода ровным потоком пошла на поляну, под вагоны, под машины.