Комната с привидениями - Чарльз Диккенс
Сигнальщик не шевелился, покуда я не приблизился к нему почти вплотную. Все еще не сводя с меня глаз, он попятился и вскинул руку.
— В каком уединенном месте вы несете службу, — заговорил с ним я. — Оно мгновенно приковало мое внимание! Посетители, верно, бывают здесь нечасто, но редкие их визиты, хотелось бы надеяться, не слишком обременительны? Человек, стоящий перед ним, всю свою жизнь провел в тесных рамках, а теперь, вырвавшись наконец на волю, желает удовлетворить свой недавно пробудившийся интерес к подобным величественным сооружениям.
Примерно с такой речью я обратился к сигнальщику, но дословно не вспомнить: я и без того не слишком хорошо умею завязывать разговор, а тут еще вид моего собеседника не располагал к светским беседам.
Он весьма странно покосился на красный фонарь возле черного входа в туннель, затем с тревогой оглядел все кругом, словно заметил некую пропажу, и, наконец, посмотрел на меня.
По долгу службы ему приходится обслуживать и семафор, не так ли? — спросил я.
Он тихо буркнул:
— А то вы сами не знали!
Когда я вгляделся в его угрюмое лицо и застывший взор, мне в голову пришла чудовищная мысль: то не человек, а дух. Впоследствии я не раз приходил к выводу, что его рассудок мог помутиться от болезни.
Я в, свою очередь, тоже попятился и в ходе этого действия заметил во взгляде сигнальщика опаску или даже страх, отчего мой собственный мигом улетучился и я выдавил улыбку:
— Вы так на меня смотрите, будто я вас пугаю.
— Я все думаю, мог ли видеть вас раньше, — отозвался он.
— Где?
Сигнальщик указал на красный фонарь.
— Там? — переспросил я.
По-прежнему пристально глядя на меня, он ответил утвердительно (не проронив, впрочем, ни звука).
— Но позвольте, дружище, что я мог там делать? Говорю как есть: я там никогда не бывал, можете мне поверить.
— Пожалуй, поверю, — не стал спорить сигнальщик. — Да, поверю.
Дальше разговор потек свободнее, на все мои вопросы он отвечал охотно и взвешенно. Много ли у него здесь дел? Безусловно, ответственность на нем лежит немалая. Сигнальщик должен быть бдителен и пунктуален, однако работы как таковой — то есть физического труда — от него почти не требуется: знай себе переключай сигнал семафора, подрезай фитиль да время от времени поворачивай вон ту железную ручку. Касательно того, что он проводит в полном уединении столько часов (что больше всего меня поразило), его жизнь уже давно вошла в эту колею, и он свыкся с таким распорядком. Он успел выучить здесь иностранный язык, но поскольку осваивал его исключительно по книгам, о произношении имел весьма поверхностное представление. Также он изучал дроби простые и десятичные, даже пробовал взяться за алгебру, но с цифрами у него не ладилось еще со школьной скамьи. Обязан ли он проводить все свое рабочее время в этом стылом узилище, нельзя ли хотя бы иногда выходить из темноты на солнышко? Почему же все зависит от графика движения поездов и иных обстоятельств. Бывает по-разному: то много составов по линии пустят, а то поменьше, — важно учитывать и время суток. В ясную погоду он и впрямь иногда позволяет себе подняться ближе к свету, подальше от подземного сумрака, но там ему приходится без конца и с удвоенным беспокойством прислушиваться к электрическому звонку, что портит ему всякое удовольствие от прогулки.
Сигнальщик пригласил меня в свою будку, где имелась печка, письменный столик с журналом, в который ему полагалось вносить определенные записи, телеграфный аппарат с циферблатом и иглами и вышеупомянутый электрический звонок. Понадеявшись, что мои слова его не заденут, я отметил, что он — человек весьма образованный, быть может (опять-таки не в обиду будет сказано), даже слишком образованный для занимаемой им должности. На это он ответил, что примеры подобного несоответствия не столь уж редки и встречаются среди самых разных слоев населения; он слышал, что такое бывает и в работных домах, и в полиции, и даже в последнем прибежище отчаявшихся — армии, а следовательно, не может быть большой редкостью и среди железнодорожников. С трудом верится (он и сам, сидя в этой жалкой каморке, порой не мог поверить), что в юности он студентом изучал натурфилософию и посещал лекции, но потом отбился от рук, натворил дел, низко пал и не сумел подняться. На судьбу он не жаловался: что посеял, то и пожинает, — а сеять заново уж поздно.
Все, что я вам вкратце пересказал, сигнальщик поведал спокойно и ровно, мрачно поглядывая то на огонь в печке, то на меня. Время от времени он говорил мне «сэр» — особенно когда рассказывал о своей юности, — как бы давая понять, что он всего лишь сигнальщик и никем другим себя не мнит. Несколько раз его вызывали, он читал сообщения и передавал ответ. Однажды ему пришлось выйти за дверь, показать флаг проходившему поезду и обменяться парой слов с машинистом. Я отметил, с каким удивительным тщанием он выполнял свои обязанности: бросал рассказ на полуслове и молчал до тех пор, покуда не кончал дело.
Словом, я мог бы прийти к выводу, что человек этот как нельзя лучше подходит для занимаемой должности, если бы не одно обстоятельство: за это время он дважды прерывал речь, бледнел, поворачивался к звонку, хотя тот и не думал звонить, открывал дверь каморки (ее он держал закрытой, дабы не пускать внутрь вредную для здоровья подземную сырость) и долго смотрел на красный фонарь у входа в туннель. После сигнальщик возвращался к огню с тем же непостижимым выражением лица, которое я приметил, но не сумел назвать ранее, когда нас разделяло куда большее расстояние.
И вот, поднимаясь, я сказал:
— Вам почти удалось меня убедить, что я наконец повстречал довольного жизнью человека.
Не скрою: я нарочно так сказал, чтобы вызвать его на откровенность.
— Раньше так оно и было, — ответил он тем же тихим голосом, каким говорил поначалу, — но теперь
