Михаил Зощенко - Полное собрание сочинений в одной книге
— Да уж, — говорю, — маленько бы в весе хотелось бы прибавиться. Рост-то, — говорю, — пес с ним. Пущай прежний рост. А маленько потяжелеть не мешает. Не курица, — говорю, — гражданин фельдшер.
Фельдшер говорит:
— Вес — это можно. Нам весу не жалко. Валяйте.
Начал отдыхать. И сразу, знаете, обнаружилась очень чрезвычайная скука. Нечего делать — прямо беда. И пища жирная, и уход внимательный, и на весах вешают, а скука, между тем, сильная.
Утром, например, встал, рожу всполоснул, пошамал и лежи на боку. А лежать неохота — сиди. Сидеть неохота — ходи. А к чему, скажите, ходить без толку? Неохота ходить без толку. Привычки такой за сорок лет не выработалось.
Один день походил — хотел назад ехать. Да, спасибо, своих же отдыхающих ребят в саду встретил. Сидят они на лужку и в картишки играют.
— В козла, что ли? — спрашиваю.
— Так точно, — говорят, — в козла. Но, — говорят, — можно и в «очко» перейти. На интерес. Присаживайтесь, уважаемый товарищ! Мы с утра дуемся…
Присел, конечно.
Сыграли до ужина. Там маленько после ужина. Там утречком пораньше. А там и пошло у нас каждый день. Глядишь — и дней не видно. Не только, скажем, скука, а рожу помыть или кофейку выпить некогда.
Две недельки прошли, как сладкий сон. Отдохнул, можно сказать, за все сорок лет и душой и телом.
А что вес маленько убавился, то вес — дело наживное. Вес и на производстве нагулять можно. А рост, спасибо, остался прежний. Чуть маленько только убавился. Фельдшер говорит — от сидячей жизни.
Тормоз Вестингауза
Главная причина, что Володька Боков маленько окосевши был. Иначе, конечно, не пошел бы он на такое преступление. Он выпивши был.
Если хотите знать, Володька Боков перед самым поездом скляночку эриванской выпил, да пивком добавил. А насчет еды, — знаете, чего он съел? Одну охотничью сосиску. Разве ж это еда?
Ну и развезло парнишку. Потому состав сильно едкий получается. И башку от этого крутит, и в груди всякие идеи назревают, и поколбаситься перед уважаемой публикой охота.
Вот Володя сел в поезд и начал маленько проявлять себя. Дескать, он это такой человек, что все ему можно. И даже народный суд, в случае ежели чего, завсегда за него заступится. Потому у него — пущай публика знает — происхождение очень отличное. И родной дед его был коровьим пастухом, и мамаша его была наипростая баба…
И вот мелет Володька языком, — струя на него такая нашла — погордиться захотел. А тут какой-то напротив Володьки гражданин обнаруживается. Вата у него в ухе, и одет чисто, не без комфорта. И говорит он:
— А ты, говорит, потрепись еще, так тебя и заметут на первом полустанке.
Володька говорит:
— Ты мое самосознание не задевай. Не могут меня замести в силу происхождения. Пущай я чего хочешь сделаю — во всем мне будет льгота.
Ну, струя на него такая напала. Пьяный же.
А публика начала выражать свое недовольство по поводу. А которые наиболее ядовитые, те подначивать начали. А какой-то в синем картузе, подлая его душа, говорит:
— А ты, говорит, милый, стукани вот вдребезги по окну, а мы, говорит, пущай посмотрим, — заметут тебя, или тебе ничего не будет. Или, говорит, еще того чище, — стекла ты не тронь, а останови поезд за эту ручку… Это тормоз…
Володька говорит:
— За какую за эту ручку? Ты, говорит, паразит, точнее выражайся.
Который в синем картузе — отвечает:
— Да вот за эту. Это тормоз Вестингауза. Дергани его слева в эту сторону…
Публика и гражданин, у которого вата в ухе, начали, конечно, останавливать поднатчика. Дескать, довольно стыдно трезвые идеи внушать окосевшему человеку.
А Володька Боков встал и слева как дерганет ручку…
Тут все и онемели сразу. Молчание сразу среди пассажиров наступило. Только слышно, как колесья чукают. И ничего больше.
Который в синем картузе, тот ахнул.
— Ах, — говорит, — холера, остановил ведь…
Тут многие с места повскакали. Который в синем картузе — на площадку пытался выйти от греха. Пассажиры не пустили.
У которого вата в ухе, тот говорит:
— Это хулиганство. Сейчас ведь поезд остановится…
Транспорт от этого изнашивается. Задержка кроме того.
Володька Боков сам испугался малость.
— Держите, — говорит, — этого, который в синем картузе. Пущай вместе сядем.
А поезд, между тем, враз не остановился.
Публика говорит:
— Враз и не может поезд останавливаться. Хотя и дачный поезд, а ему после тормоза разбег полагается — двадцать пять саженей. А по мокрым рельсам и того больше.
А поезд, между тем, идет и идет себе. Версту проехали — незаметно остановки. У которого вата в ухе — говорит:
— Тормоз-то, говорит, кажись, тово…
Володька говорит:
— Я ж и говорю: ни хрена мне не будет. Выкусили?
И сел. А на остановке вышел на площадку, освежился малость — и домой прибыл трезвый, что стеклышко.
Пауки и мухи
Дядя Семен выехал в город порожним. Четыре часа подряд ехал он по шоссе и четыре часа подряд пел «Кари глазки». А когда стал подъезжать к городу, долго, пока не вспотел, рылся за пазухой и наконец выволок оттуда табачный кисет с деньгами.
С громадными предосторожностями и оглядываясь поминутно, дядя Семен стал считать.
«Три рубля будет стоить мануфактура, — думал Семен. — Кроме того, сахару и, например, земляничного чаю… Кроме того…»
Вдруг откуда-то сбоку вынырнул какой-то парень в пиджачке и в кепке.
Парень одним махом сиганул через канаву и подошел поближе.
— Подвези, папа, до городу, — сказал парень. — Устал чтой-то… Можно?..
Семен испуганно сунул деньги обратно и сердито крикнул:
— Нету. Не можно. Проходи себе мимо… Не трожь телегу руками. Не трожь, говорю… Я тебя колом сейчас по башке трахну!
— Ишь ты сурьезный какой. Характерный! — сказал парень, усмехаясь.
— Не характерный, — сказал Семен, — а мало ли… Может, ты мне, сукин кот, сейчас сонных капель дашь понюхать… Я не знаю… Нашего брата тоже очень даже просто завсегда объегоривают в городах.
— Ну?
— Ей-богу, — сказал Семен. — В нашенской деревне, может, ни одного мужика нету, который, значит, не всыпавшись.
— Ну?
— Истинная правда. У которого, значит, лошадь угнали, которому что ни на есть дерьмо вручили заместо ценности… Мало ли… Пахому, скажем, не настоящую брошечку вручили. Три рубля псу под хвост кинул…
— Да что ты?
— Да я тебе говорю. Нашенские мужики прямо как летучие мухи попадаются… Кроме меня… Не трожь, ей-богу, телегу погаными руками! Иди вровень… Вот я тебе сейчас колом по башке трахну.
— Ну, ну, — сказал парень. — Не трогаю. Я иду вровень. Не пужайся.
— Мне пужаться нечего, — сказал Семен. — А только мне пятьдесят три года. Мне довольно позорно попадаться. Мне мудрость мешает попадаться. Я, может, насквозь все знаю. Ты, парень, прямо говори: чего тебе, сукин кот, надоть?
— Да мне прямо ничего, дядя, — сказал парень. — Ничего не надо… Часы вот тут я хотел загнать задешево…
Дядя Семен зажмурился и замахал руками.
— Уйди, — сказал Семен. — Нашенские мужики с часами тоже много раз попадались. Уйди, милый человек, окаянная твоя сила. Я пятьдесят три года без часов живу… Уйди… Я тебе колом башку сломаю.
Парень шел за телегой, усмехаясь.
— Хмурый какой, — сказал парень. — Часы-то ведь ходячие, с пробой!..
— Да, с пробой! — сказал Семен. — Может, это ты зубом надкусил. С пробой!..
Парень протянул часы Семену.
— Да ты посмотри. Не лайся.
— Мне не надо смотреть! — заорал Семен. — Мне мудрость мешает смотреть.
Через час все-таки дядя Семен был хозяином часов. Часы остановились сразу, как только парень слез с телеги и исчез из виду.
Дядя Семен сунул часы в сено и хитро усмехнулся.
— Ладно, — сказал Семен. — Хотя стоячие часы, а все-таки дешево. Чуть не даром… Мне мудрость мешает обмануться. Еще неизвестно, кто кого надул. Едят его блохи…
А за мануфактуру дядя Семен расплачивался кусочками газетной бумаги.
Как бумага попала в кисет — дядя Семен при всей своей мудрости так и не узнал.
Он с изумлением вывернул свой кисет и каждый клочок бумаги разглядывал на свет и выл в голос.
Муж
Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь форменная труба выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовыми вопросами занята.
Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в квартиру. Стучусь, например, в собственную свою дверь — не открывают.
— Манюся, — говорю своей супруге, — да это же я, Вася, пришедши.
Молчит. Притаилась.
Вдруг за дверью голос Мишки Бочкова раздается. А Мишка Бочков сослуживец, знаете ли, супругин.
