Халлдор Лакснесс - Свет мира
— Когда-нибудь мы еще встретимся с тобой и я расскажу тебе историю жизни моей покойной тещи, — сказал Тоурдур из Хордна. — А пока я ограничусь тем, что расскажу тебе о кончине моего отца: вдруг тебе захочется написать о нем поминальное стихотворение. Внезапная смерть всегда была излюбленной темой скальдов. Отец хотел спуститься на канате за птенцами глупыша, но сорвался и упал на утесы прямо под нашим хутором. Целые сутки мы слышали его крики и видели, как он лежит внизу на уступе. Но добраться до него было невозможно. Потом мы видели, как птицы разодрали труп. На следующую весну приехали скалолазы из Лаутура, спустились туда при помощи каната и достали его кости.
После этого школьный комитет разошелся по домам.
Через несколько дней началось обучение детей. Здание приходского совета стояло на территории усадьбы, принадлежавшей старосте, оно не предохраняло от ветра, с какой бы стороны он ни дул. Сюда приходили учиться двенадцать детей с бледными до синевы лицами, завшивленные и вечно простуженные, не было ни одного дня, чтобы все дети одновременно были здоровы. Староста взялся за счет прихода снабжать школу торфом и кизяком, но зима началась слишком рано, и школу насквозь продували студеные ветры. Решив, что топлива расходуется слишком много, староста обвинил скальда в расточительстве, вскоре обучение детей превратилось в войну за торф и кизяк. И когда в среду кончилось все топливо, отпущенное школе на неделю, а у детей от стужи ломило пальцы и их донимали кашель, озноб и насморк, скальд счел уместным закрыть школу. Повинуясь чувству долга, староста посетил учителя и сказал, что намерен заявить в школьный комитет, чтобы учителя отстранили от работы, в приходский совет, чтобы тот принял решение о выселении его в тот приход, на попечении которого он должен состоять, а также властям, чтобы они наказали его, если он сейчас же не откроет школу. Скальд принял эти угрозы слишком близко к сердцу, хотя трудно придумать более тяжелое наказание, чем учить больных, посиневших от холода и туго соображавших детей в помещении, по которому гуляют северные ветры. Но он не знал, у кого искать поддержки в столь сложном деле. В конце концов скальду пришло в голову, что быть может, пастор Янус захочет ему помочь благодаря их общему родству с Торой Лишай на Шее и английским королевским домом, и он решил посетить пастора.
— Что мне делать, пастор Янус? Метель со всех концов продувает здание, а староста отказывается дать нам дополнительно топлива на конец недели, я не думаю, что при таких условиях мне удастся сохранить детей живыми. Но с другой стороны, староста угрожает уволить меня, если я не открою школу, и даже хочет подать на меня в суд.
Пастор ответил:
— Я уже давно не удивляюсь тому, что говорит или делает староста, для этого, дружок, я слишком хорошо знаю его родословную. Ведь он происходит из так называемого рода Овечьей Кишки, который, строго говоря, даже родом нельзя считать, хотя с некоторым трудом этот род все-таки можно проследить от Торгильса Кучи Дерьма, а он, как многие считают, происходит из Дании. В этом роду, дружок, не было ни одного порядочного человека, зато достаточно преступников и негодяев, таких, как, например, Торгардур Привидение и Туми — тот, что стащил подсвечники в Сомастадирской церкви и продал их голландцам за бочонок водки, да еще дал им в придачу свою шестилетнюю девчонку; этот Туми был сыном Торгерда, сына Смиридла Двуполого, которого высекли плетьми на Кодлабурских песчаных отмелях; дочь Смиридла звали Собака Каритас, она всем хорошо известна по Жизнеописаниям окружных судей. Собаку Каритас судил Великий суд, она была утоплена перед всем альтингом, ее сыном и был Йоун Овечья Кишка, который убил человека на холмах Эйстейнской отмели, он был к тому же, дружочек, известный вор, промышлявший кражей овец, и редкостный мерзавец, его отец и мать были двоюродные брат и сестра, как и их родители в свою очередь, а сам он, говорят, был оборотень.
— Может, кое-кто из бедняков и находит утешение в том, что важные люди происходят из низкого рода, — сказал скальд. — Но, к сожалению, для того, чтобы поддержать мое мужество, этого мало. Хотя и оказалось, что очень трудно быть скальдом и человеком в Свидинсвике, где я пять лет был скальдом, а стать человеком так и не смог, мне кажется, что быть скальдом и человеком в Бервикском приходе вдвое труднее.
— Ты абсолютно правильно заметил, что быть скальдом и быть человеком — это две совершенно разные вещи, и поэтому я позволю себе, дружок, ответить тебе и на то и на другое, — сказал пастор. — Что касается первого, никто не спорит, что в Бервике трудно быть человеком, и, насколько мне известно, со дня заселения Исландии никто здесь и не пытался быть человеком. В 1705 году бервикский пастор писал властям о своих прихожанах, что они самые что ни на есть никудышные из всех, кого можно называть людьми, и по уму и по поведению. Здесь, в Бервике, мы раньше, чем где-либо в другом месте, оказались свидетелями появления того вида животных, который будет населять землю, когда и люди и обезьяны погибнут в результате своих собственных деяний. Бервикцы никогда не помышляли о школе. В течение тысячи лет их единственной роскошью были вши и простуда, в то время как в других местах люди имели и табак и водку. Поэтому не принимай слишком близко к сердцу, если они отказываются снабжать школу топливом и грозят с позором прогнать учителя в ту округу, к которой он приписан. Во-вторых, дружок, что касается скальдов, я совершенно не согласен с тобой, будто у нас в Бервике невозможно быть ученым и скальдом. Я сам написал уже тридцать книг с тех пор, как сорок лет тому назад был посвящен в сан бервикского пастора. Книги человек пишет для самого себя, потому что живет среди людей, которых и людьми-то не назовешь. Если тебе кажется, что у тебя не хватит мужества писать в Бервике книги, тебе небесполезно будет узнать, что именно здесь, на этом берегу, где нет даже пристани, была создана и сохранилась в течение многих столетий самая замечательная книга, какая только была написана в Скандинавии, — это знаменитая Гнилая Кожа, которую Ауртни Магнуссон считал наиболее выдающейся рукописью из всех когда-либо попадавших к нему в руки. Он даже собственноручно написал в нашу страну, что не только его личное состояние, но и все сокровища датской короны без исключения не могли бы возместить те восемнадцать страниц, которых не хватало в конце рукописи, когда он нашел ее. В книге, что была найдена в кухне одного бервикского бедняка в 1680 году, было записано множество самых замечательных сказаний в мире. Теперь она хранится в надежном подземном тайнике в Копенгагене и считается такой драгоценностью, что никакие потери для Дании не могли бы сравниться с потерей этой книги, если бы она вдруг пропала.
Для скальда это была потрясающая новость. Он, разумеется, слышал о том, что Гнилая Кожа считается одной из самых великих книг Скандинавии, но он и не подозревал, что она была создана где-то в этих местах. Пастор вытащил и свои рукописи — родословные, исторические записи и заметки по языку — в доказательство того, что книги можно писать и там, где нет даже пристани, и вскоре над этими густо исписанными страницами скальд позабыл все невзгоды, связанные со школой. До поздней ночи они беседовали на темы, которые с давних пор были дороги всем ученым и скальдам Исландии. Ночью скальд шел домой по твердому, освещенному луной насту, было светло как днем. Край ледника сверкал таким блеском, о каком можно прочесть только в возвышенных сочинениях. И скальд решил: а ведь и правда, не так уж это важно, что бервикский староста слишком скуп и не хочет снабжать школу торфом и кизяком. Скальд видел эту местность озаренной светом Гнилой Кожи, светом несравненной красоты, светом литературы, которая будет жить, пока существует мир. Как бы жалка ни была человеческая жизнь в своем развитии назад к обезьяне и другим животным, ему казалось, что, пока существуют скальды, это все не имеет никакого значения, человеческая жизнь — мелочь, почти что ничто. Красота — вот единственное, что имеет значение, и в конце концов у скальдов есть обязанности только по отношению к ней. И он вдруг почувствовал, что самые прекрасные стихи ему еще предстоит сочинить.
Глава третья
«В этом роду не было ни одного порядочного человека», — сказал пастор о роде старосты.
Здесь, на побережье, где не было даже пристани, ценность человеческой жизни была неуместным понятием, так же как и небесный свет; тупость, рабская покорность и нищета считались единственными истинными добродетелями в этой суровой общине, ее святой троицей. Эта темная сила заковала каждого ребенка в толстую непроницаемую броню, дабы уберечь его от опасного влияния всего высокого и человечного, и в особенности, от влияния красоты.
Нечего и говорить, как обрадовался скальд, увидев среди своих учеников лицо, не имевшее ничего общего с недугами, вонючим мясом глупыша, отбросами соленой рыбы, насморком и вшами, это лицо было здоровое и свежее, и на нем могло отражаться понимание и даже восторг. Скальду казалось, будто он встретил на пустоши среди белоуса и ситника прекрасный редкий цветок. Эти ясные, немного холодные глаза непрерывно искали смысла во всем, что они видели, это светлое, несколько безвольное лицо прислушивалось, повинуясь внутренней потребности, к каждому звуку, в котором сквозило неповиновение святой троице Бервикского прихода.
