Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов
— Прокоп, Кира, не унижайтесь! Ступайте сюда! — окликнула их Лёдя. Однако они даже не оглянулись. Боясь скандала, Кашин остановился. — Ну добро, добро, — презрительно морщась, пообещал он.— Завтра-послезавтра придумаем что-нибудь, хоть и не больно заслужила.
Вдруг Лёдя почувствовала, что случилось недоброе. С трудом столкнув готовую полуформу на ролики, она ойкнула, побледнела и согнулась в три погибели. Правда, побледнела сперва не столько от боли, сколько от мысли, что случилось страшное. Но потом что-то сдвинулось у нее в позвоночнике, и она не смогла уже ни выпрямиться, ни глубоко вздохнуть: боль сгибала ее. Над крышей взметнулся гудок, а Лёде сдалось, что это боль рвет ей перепонки.
Всполошившись, Кира с Прокопом подхватили ее под руки. Но стыд и какое-то злое упорство оказались сильнее всего, и, выпрямившись, Лёдя отстранила друзей.
— Я сама… Будут смеяться, — взмолилась она, сердито глядя на них выцветшими от боли глазами.— Отойдите. Видите — уже глазеют…
Облизав пересохшие, горькие губы, она попробовала улыбнуться, но улыбка получилась плаксивая, беспомощная. Кира и Прокоп, боясь, что она упадет, снова хотели поддержать ее, но Лёдя снова отстранила их.
Теперь самым сильным чувством у нее был стыд. Он наплывал на Лёдю волнами — то обжигал, то леденил. И всё, что ей хотелось, — это незаметно и как можно скорее попасть домой, подальше от людских глаз, к матери, под ее ласковую руку. Она пока не думала ни о себе, ни о ребенке: все мысли отгоняли стыд и желание не поддаться, не показать слабости. Да и откуда она могла знать, что за лихо стряслось с ней. «Домой, только домой!» — с надеждой повторяла она сама себе и изо всех сил старалась скрыть, как ей худо.
Их привыкли видеть вместе, но все равно обращали внимание. Шли они грязные, в промасленных спецовках, лоснившихся от формовочной земли. Да и как ни старалась Лёдя, ступала она неуверенно, будто была в узкой юбке, и было видно, что Прокоп с Кирой идут рядом не так себе, а сопровождают ее. Об этом же говорили и их лица — озабоченные, хмурые.
За проходной силы стали оставлять Лёдю. Они куда-то исчезали. Бесследно, как вода, просачивающаяся в песок.
— Мы возьмем тебя под руки, — тихо предложила Кира, которая от жалости не могла смотреть на подругу.
— Нет, нет, я сама, — опять не согласилась Лёдя; ей казалось, что от того, как она вынесет это испытание, будет зависеть все остальное.
Выпрямившись, стиснув кулаки, Лёдя пошла с напряженно вытянутой шеей и холодным, решительным лицом. Кожа на щеках ее сразу похудевшего лица натянулась, глаза лихорадочно заблестели. Глядя перед собой, будто видя такое, чего не видели другие, она даже прибавила шагу. И Кира, чувствуя, каких усилий это стоит подруге, замирала от сострадания, но помочь не решалась.
У подъезда своего дома Лёдя покачнулась. В глазах у нее потемнело. Она остановилась, перевела дыхание. Но потом опять заставила себя пойти, до крови закусив губу.
Лицо у нее уже одеревенело, как неживое. Ноги подкашивались. И, поднимаясь по лестнице, она помогала себе рукой, держась за перила и подтягиваясь. Только в коридоре, когда Прокоп закрыл дверь, Лёдя попросила:
— Ну, а теперь поддержите…— И если бы ее не подхватили, бессильно осела бы на пол.
Арина увидела дочь и, не сказав ни слова, бросилась готовить постель. Торопливо сорвала накидку, отбросила пикейное покрывало и подбила подушки. Выслав из комнаты Прокопа, раздела Лёдю, уложила в постель, мокрым полотенцем вытерла ей руки, лицо и шею.
— Тяжесть какую-нибудь подняла? — горестно спросила она, когда Лёдя немного пришла в себя и дрожащей рукой стала поправлять мокрые волосы, прилипшие к щеке.
— Мы давно Кашину говорили, — растерянно начала оправдываться Кира, едва шевеля губами, удивленная и даже чуть обиженная, что Арина не охает и не суетится.
— Паразит! — услышав Кирины слова и приоткрыв дверь, сказал Прокоп.— Пусть случится какая беда, мы ему голову оторвем. Пусть знает, с кем дело имеет!..
— Ничего не случится, — перебила его Арина.— Лучше на себя посмотрите. Грязные какие! Боже мой! Будто век не мылись…
— Целы будем, — махнул рукой Прокоп, который раньше Киры понял Арину: та, беря все заботы и горе на себя, хотела приободрить других.
Все же настояв, чтобы Прокоп и Кира умылись, она лишь после этого проводила их за дверь. Когда же шаги их утихли, схватилась за косяк, припала к нему щекой и затряслась в немом плаче. «Что ж это будет? — билось у нее в голове.— Доченька ты моя! Почему тебе так не везет?!»
Над головой залился звонок — тревожно, торопливо. Арина узнала: звонит муж, хотя звонил он не так, как всегда. Наверное, Кира и Прокоп, встретившись с ним на лестнице, рассказали, что случилось с Лёдей. Арина быстро вытерла слезы и, обождав, с минуту, открыла дверь. Михал переступил порог и обнял Арину. Его так же душили слезы, но он все-таки попрекнул:
— Ты ведь, мать, это время стояла у дверей. Зачем обманываешь? Я же не такой уж слабый…
4
День выдался солнечный. На улице было столько света, что Лёдя, когда ее вывели из подъезда, на мгновение ослепла. Но, сев в машину скорой помощи, удивилась другому — как там темно, хотя вокруг всё было белым. На окнах висели белые занавески, напротив, на белой лавочке, лежали свернутые носилки. Пахло лекарствами, карболкой. От этих белых, правда, не совсем чистых занавесок с желтыми подтеками, от больничных запахов и особенно от носилок с гладкими, как кость, ручками Лёде впервые стало страшно. Рядом сидели осунувшаяся от горя мать и медицинская сестра — краснощекая, кровь с молоком, девушка в халате, а Лёде сдавалось, что она одна, совсем одна в узком, низком склепе.
Откуда-то появилась мысль о смерти: «Вот на этих носилках и понесут…» Сердце рванулось и, кажется, перестало биться. Стало жалко, что всё остановится для нее, и она ничего уж никому не докажет, не доведет. Очень захотелось увидеть, как вообще все будет дальше, какие перемены ждут людей.
От слабости и сожаления к себе на глаза навернулись слезы, повисли на ресницах, не проливаясь.
— Полно, — успокоила сестра. — Экая вы, сейчас приедем. Крепитесь!
Лёде самой чудилось, что больница — это спасение, но страх не проходил. Млели
