Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит
— Это хорошо. Я здесь насмотрелась. Послушали б вы наших доков, какие они умильные старые кошки со своими больными и как орут на сиделок! А лаборатория… тут как будто что-то настоящее. Не думаю, чтоб можно было водить за нос микроба. Или микробу, как их?
— Нет, они называются… А вас как зовут?
— Меня? Ох, идиотское имя — Леора Тозер.
— Чем же плохо «Леора»? Красивое имя.
Щебет птиц весной, шелест опадающего цвета яблони в неподвижном воздухе, полуночный лай сонных собак, — кто опишет их не сбиваясь на трафарет? Столь же естественным, столь же условным, столь же юношески-неловким, столь же извечно прекрасным и подлинным, как эти древние звуки, был разговор Мартина с Леорой в те страстные полчаса, когда они открывали друг в друге часть своего собственного «я», всегда недостававшую и обретенную теперь с радостным изумлением. Они тараторили, как герой и героиня нудного романа, как рабочие потогонной мастерской, как труженики-крестьяне, как принц и принцесса. Слова их, если слушать одно за другим, были глупы и пусты, но взятые вместе становились мудры и значительны, как прилив и отлив или шумный ветер.
Он рассказал ей, что преклоняется перед Максом Готлибом что проезжал на поезде по ее Северной Дакоте и что превосходно играет в хоккей. Она ему рассказала, что «обожает» водевиль, что ее отец, Эндрю Джексон Тозер{91}, родился на Востоке (это у нее означало в Иллинойсе) и что ей не очень по душе ухаживать за больными. У нее нет особо честолюбивых замыслов. Сюда она приехала из любви к новизне. С добродушным сожалением намекнула, что на дурном счету у старшей сестры, что искренне хочет вести себя хорошо, но как-то всегда нарывается на скандал из-за ночных вылазок и болтовни в постели. Повесть не заключала в себе ничего героического, но от ясного тона, каким девушка ее рассказывала, у Мартина создалось впечатление веселой храбрости.
Он перебил настойчивым:
— Когда вы можете уйти из больницы пообедать? Нынче вечером, да?
— Но как же…
— Я вас прошу!
— Хорошо.
— Когда мне за вами зайти?
— Вы думаете, стоит… Ладно, в семь.
Всю дорогу назад в Могалис он то негодовал, то радовался Объяснил самому себе, что он идиот: совершать длинную поездку в Зенит дважды в день! Припомнил, что помолвлен с девицей по имени Маделина Фокс; тревожился вопросом верности; утверждал, что Леора Тозер и сиделка-то липовая, что она безграмотна, как судомойка, и нагла, как мальчишка-газетчик; он решил — несколько раз решал — позвонить ей по телефону и отменить приглашение.
Он явился в больницу без четверти семь.
Ему пришлось ожидать двадцать минут в приемной, похожей на похоронное бюро. Он был в ужасе. Зачем он здесь? Будет, верно, истинной пыткой проскучать весь этот нескончаемый обед. Да узнает ли он ее в обычном-то наряде? Вдруг он вскочил. Она стояла в дверях. Скучный синий мундир исчез; она была детски изящна и легка в платье princesse, дававшем одну цельную линию от высокого воротничка и юной, чуть выпуклой, груди до кончика башмака. Казалось вполне естественным, выходя с нею из клиники, локтем прижать ее руку. Она шла рядом с ним мелким приплясывающим шажком, более робкая теперь, чем утром, когда работа придавала ей самоуверенности, но глядела на него доверчиво снизу вверх.
— Рады, что я пришел? — спросил он.
Она подумала. У нее была манера важно думать над ясными вещами; и важно (но не с тяжелой важностью политика или начальника конторы, а с важностью ребенка) подтвердила:
— Да, я рада. Я боялась, что вы, когда ушли, обиделись на меня за мою дерзость, и мне хотелось извиниться перед вами и… Мне понравилось, что вы так помешаны на своей бактериологии. Я, пожалуй, тоже немного сумасшедшая. Здешние стажеры — они вечно пристают, но они такие… такие надутые: новенькие стетоскопы, с иголочки новенькое достоинство. Уфф!.. — И еще важнее добавила: — О да, я рада, что вы приехали… Я дура, что в этом сознаюсь?
— Вы страшно милая, что сознаетесь. — Рядом с нею у него слегка кружилась голова. Он крепче прижал локтем ее руку.
— Но вы не подумаете, что я каждому студенту и доктору разрешаю ухаживать за собой?
— Леора! А вы не подумаете, что я суюсь ухаживать за каждой хорошенькой девочкой? Мне захотелось… Я как-то почувствовал, что мы с вами можем подружиться. Ведь можем? Можем?
— Не знаю. Увидим. Куда мы пойдем обедать?
— В Гранд-Отель.
— Нет, нет! Там страшно дорого. Разве только, если вы богач. Ведь вы не богач? Нет?
— Нет, не богач. У меня денег только, чтоб кончить курс. Но я хочу…
— Пойдем в «Бижу». Там хорошо и недорого.
Ему припомнилось, как часто Маделина Фокс намекала, что недурно было бы сходить в Гранд-Отель, самый шикарный ресторан в Зените, но больше он в тот вечер не думал о Маделине. Он был поглощен Леорой. Он находил в ней непосредственность, свободу от предрассудков, прямоту, поразительные в дочери Эндрю Джексона Тозера. Она была женственна, но нетребовательна; никого не стремилась исправлять, и редко что-нибудь ее шокировало; не была ни кокетлива, ни холодна. Он встретил в ней поистине первую девушку, с которой говорил без стеснения. Вряд ли Леоре представился случай сказать что-нибудь самой, ибо Мартин выкладывал ей все, что мог рассказать сокровенного ученик Готлиба. Для Маделины Готлиб был вредный старик, высмеивающий святость брака и белых лилий, для Клифа он был скучный профессор; Леора же загоралась, когда Мартин стучал по столу, повторяя слова своего кумира: «До настоящего времени большинство исследований — даже у Эрлиха — сводятся преимущественно к пробе и ошибке, строятся на эмпирическом методе, противоположном научному; научный метод стремится установить общий закон, управляющий группой явлений, так, чтобы можно было предсказать, что произойдет».
Он произнес это с благоговением, пристально, почти свирепо глядя на Леору через стол. Он упорствовал:
— Теперь вы видите, как он опередил не только врачей-коммерсантов, но и всех этих мелочных, машинного производства исследователей, копошащихся в куче навоза? Понимаете ли, что он такое? Понимаете?
— Да, кажется, понимаю. Во всяком случае, мне понятен ваш восторг перед ним. Но, пожалуйста, не запугивайте меня!
— Я вас запугал? Я вовсе этого не хотел. Но когда я подумаю, как эти проклятые профы большей частью даже не знают, чего он добивается…
Мартин опять сорвался с цепи, и Леора, если и не совсем понимала соотношение между синтезом антител и работами Аррениуса, все же слушала Мартина с радостным сочувствием его пылу, ни разу не вставив мягкого назидательного замечания в духе Маделины Фокс.
Ей пришлось предупредить его, что к десяти ей нужно вернуться в больницу.
— Я слишком много говорю! Боже мой, надеюсь, я вам не надоел? — выпалил он.
— Мне было интересно.
— Я тут пустился в технические тонкости и так расшумелся… Ох, и болван же я!
— Я рада, что вы мне доверяете. Я не «серьезная» и совсем неразвитая, но я очень люблю, когда мужчины считают меня достаточно умной, чтобы рассказывать мне, о чем они в действительности думают и… Спокойной ночи!
За две недели они дважды обедали вместе, и только дважды за это время Мартин виделся со своей законной невестой Маделиной, хоть она не раз звонила ему по телефону.
Он узнал обстановку, в которой выросла Леора. Прикованная к постели двоюродная бабушка в Зените послужила оправданием, почему Леора отправилась учиться уходу за больными в такую даль. Поселок Уитсильвания, в Северной Дакоте, состоит из одной улицы — дома в два ряда, в конце красные элеваторы. Отец Леоры, Эндрю Джексон Тозер, — владелец банка, маслобойни и элеватора, а посему первое лицо в городе; неукоснительно посещает по средам вечерние молитвенные собрания, ругается из-за каждого гроша, который выдает Леоре или ее матери. Берт Тозер, брат, — беличьи зубы, золотая цепочка от пенсне, закинутая за ухо; изображает собою главного бухгалтера и весь прочий штат в отцовском банке, занимающем одну комнату. При церкви Единого братства — ужины с холодной курятиной и кофе; фермеры — немцы-лютеране, распевающие древние тевтонские гимны, голландцы, чехи и поляки. А вокруг поселка волнуется пшеница под сводом грозовых облаков. И Мартин видел Леору — странную девочку, чужую в своей семье: она довольно послушно исполняет скучную домашнюю работу, но затаила веру, что встретит когда-нибудь юношу, с которым увидит весь многоцветный мир — пускай в опасностях, пускай в нужде.
Когда она заканчивала робкую попытку приоткрыть перед ним свое детство, у Мартина вырвалось:
— Дорогая, вам незачем рассказывать мне о себе. Я вас знал всегда. Я вас ни за что не отпущу. Вы выйдете за меня замуж…
Это было сказано с крепким пожатием рук, с признанием в глазах, среди ресторанного шума. Первые слова Леоры были:
