Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни
— Так вы решились, не правда ли? Клянусь честью, я вполне одобряю ваше решение.
Муре неожиданно встал перед ним и закричал не своим голосом, как кричал в тех случаях, когда на него находили припадки ярости:
— Знаете, милый мой, вы что-то уж слишком веселы!.. Вы уже считаете меня конченым человеком и точите зубы? Но берегитесь, меня не так-то легко проглотить!
Чертовская проницательность и внезапное нападение хозяина страшно смутила Бурдонкля.
— Да что вы! — забормотал он. — Вы шутите! Вы же знаете, как я вами восхищаюсь!
— Не лгите! — продолжал Муре, все более возбуждаясь. — Помните, у нас с вами был дурацкий предрассудок, будто женитьба может погубить наше дело. А разве брак не несет с собою здоровье, силу и не отвечает требованиям самой жизни?.. Да, мой милый, я женюсь на ней и всех вас вышвырну за дверь, если только вы пикнете. Да, да, Бурдонкль, и вы, как всякий другой, пойдете за расчетом в кассу.
Он отпустил его движением руки. Бурдонкль почувствовал себя приговоренным, уничтоженным этой победой женщины. Он вышел. В эту минуту в кабинет входила Дениза, и он смущенно отвесил ей низкий поклон.
— Наконец-то! — тихо сказал Муре.
От волнения Дениза побледнела. Новое огорчение только что обрушилось на нее: Делош сообщил ей о своем увольнении. Как ни старалась она удержать его, предлагая за него заступиться, он заупрямился и, считая себя прирожденным неудачником, решил исчезнуть. К чему оставаться? Зачем стеснять счастливых людей? Дениза, вся в слезах, простилась с ним, как с братом. Ведь и она хочет быть забытой! Сейчас все будет кончено, ей останется только напрячь последние силы и с достоинством проститься. Еще несколько минут, и, если у нее хватит мужества собственными руками разбить свое сердце, она сможет удалиться и в одиночестве выплакать свое горе.
— Вы хотели меня видеть, сударь, — спокойно сказала она. — Впрочем, я и сама пришла бы поблагодарить вас за вашу доброту.
Она увидела рассыпанный на столе миллион, и эти выставленные напоказ деньги оскорбили ее. А над ней, точно наблюдая за всем происходящим, г-жа Эдуэн улыбалась из золотой рамы своей застывшей улыбкой.
— Вы по-прежнему хотите покинуть нас? — спросил Муре, и голос его дрогнул.
— Да, сударь; так нужно.
Тогда он взял ее за руки и сказал в порыве нежности, внезапно сменившей холодность, которую он все это время напускал на себя:
— А если я женюсь на вас, Дениза, вы все-таки уедете?
Но она отняла руки, отмахиваясь, словно на нее обрушилось какое-то страшное несчастье.
— О, господин Муре, умоляю вас, замолчите! Довольно вам меня мучить! Я больше не могу!.. Свидетель бог, я ухожу, чтобы избежать этой беды!
Она продолжала защищаться, возражая ему отрывистыми фразами. Разве мало пришлось ей выстрадать от сплетен, ходивших по магазину? Неужели он в самом деле хочет, чтобы она в глазах окружающих и в своих собственных стала негодяйкой? Нет, нет, у нее хватит сил, она не позволит ему совершить такую глупость. А он, весь истерзанный душевною мукой, слушал ее и твердил в страстном порыве:
— Я этого хочу… я этого хочу…
— Нет, это невозможно!.. А как же братья? Я поклялась не выходить замуж; не могу же я привести вам с собою двух детей, не правда ли?
— Они будут и моими братьями… Ну скажите же «да», Дениза!
— Нет, нет, оставьте меня, вы меня мучаете!
Мало-помалу силы его иссякли. Это последнее препятствие сводило его с ума. Неужели даже такою ценой невозможно добиться ее согласия? Издали до него долетали говор и шум трехтысячной армии служащих, ворочавшей его царственное богатство. Да еще этот нелепый миллион лежал тут! Это было нестерпимо, как злая ирония, — и Муре готов был вышвырнуть его на улицу.
— Так уезжайте же! — крикнул он, и слезы хлынули у него из глаз. — Поезжайте к тому, кого вы любите… Все дело ведь в этом, не правда ли? Вы меня предупреждали, я должен был помнить это и не мучить вас напрасно.
Она была ошеломлена его безудержным отчаянием. Сердце у нее разрывалось. И с детской стремительностью она бросилась ему на шею, тоже рыдая и лепеча:
— Ах, господин Муре, да ведь вас-то я и люблю!
Из «Дамского счастья» поднимались последние шумные волны, — то были радостные восклицания толпы. Г-жа Эдуэн по-прежнему улыбалась из рамы своей застывшей улыбкой. Муре бессознательно присел на стол, на рассыпанный там миллион, которого он больше не замечал. Не выпуская Денизу из объятий, пылко прижимая ее к груди, он говорил ей, что теперь она может уезжать, — она проведет месяц в Валони, пусть тем временем затихнут сплетни, а потом он сам за ней туда приедет, и она вернется в Париж об руку с ним — полновластной владычицей!
РАДОСТЬ ЖИЗНИ
© Перевод М. Рожицина
IКогда в столовой часы с кукушкой пробили шесть, Шанто окончательно потерял надежду. С большим трудом он поднялся с кресла, в котором сидел перед камином, грея свои ноги, скрюченные подагрой. Вот уже два часа он ждет г-жу Шанто, сегодня после пятинедельного отсутствия она должна привезти из Парижа сиротку-родственницу, десятилетнюю Полину Кеню, взятую ими на воспитание.
— Вероника, это просто непостижимо, — сказал он, отворяя дверь в кухню. — Уж не приключилась ли с ними беда?
Служанка, высокая старая дева лет тридцати пяти, с огромными ручищами и физиономией жандарма, только собралась снять с огня баранину, уже начинавшую подгорать. С трудом сдерживаясь, она промолчала, но грубая кожа на ее скулах побледнела от гнева.
— Хозяйка задержалась в Париже, — сухо произнесла она. — Ну и канитель, конца ей не видно, весь дом кувырком пошел!
— Нет, нет, — возразил Шанто, — во вчерашней телеграмме ясно сказано, что с девочкой все улажено… Госпожа должна была утром приехать в Кан, она остановилась там, чтобы побывать у Давуанов. В час она села на поезд; в два добралась до Байе; в три омнибус папаши Маливуара доставил ее в Арроманш, и если даже Маливуар не сразу запряг свою старую колымагу, им пора бы уже быть здесь часам к четырем, самое позднее в половине пятого. От Арроманша до Бонвиля всего десять километров.
Кухарка, не отрывая глаза от жаркого, слушала все эти расчеты и только качала головой. Поколебавшись с минуту, Шанто добавил:
— Сходила бы ты на угол, Вероника!
Она взглянула на него и еще больше побледнела от сдерживаемого гнева.
— Вот тебе на! Чего ради?.. Господин Лазар уже пошел, шлепает по лужам. Не хватает, чтобы еще и я вывалялась в грязи до пояса.
— Знаешь, — робко заметил Шанто, — я начинаю беспокоиться и о сыне… Почему его до сих пор нет? Что он делает там, на дороге, целый час?
Вероника молча сняла с гвоздя старую черную шерстяную шаль, укутала ею голову и плечи. Затем, видя, что хозяин идет за ней в коридор, резко сказала:
— Ступайте-ка лучше к огню, не то завтра целый день будете орать от боли.
Хлопнув дверью, она вышла на крыльцо, надела свои деревянные башмаки и воскликнула в сердцах:
— Ах ты господи! Подумать только, из-за какой-то соплячки все в доме спятили!
Шанто был невозмутим. Он привык к вспыльчивости служанки, которая поступила к ним пятнадцатилетней девчонкой, в тот самый год, когда он женился. Едва затих стук сабо, Шанто, точно школьник, вырвавшийся на волю, скользнул на другой конец коридора к стеклянной двери террасы, выходившей на море. Здесь этот приземистый, румяный человечек с брюшком стоял с минуту забывшись, глядя на небо выпуклыми глазами, голубизну которых подчеркивала шапка белоснежных коротко остриженных волос. Ему было всего пятьдесят лет, но он преждевременно состарился из-за частых приступов подагры. Немного успокоившись и устремив взгляд вдаль, он думал о том, что маленькая Полина наверняка завоюет сердце Вероники.
Наконец, он-то тут при чем? Когда парижский нотариус написал ему, что кузен Кеню, овдовевший полгода назад, умер и в завещании назначил Шанто опекуном дочери, у него просто не хватило духу отказаться. Правда, они совсем не встречались и не поддерживали родственных отношений. Отец Шанто, покинув юг, исходил вдоль и поперек всю Францию в качестве простого плотника, а потом открыл торговлю нормандским лесом; а молодой Кеню после смерти матери обосновался в Париже, где один из его дядей впоследствии передал ему во владение колбасную лавку в самом бойком месте, около Центрального рынка. Кузены виделись всего лишь два-три раза, когда Шанто, из-за болезни вынужденный бросить дела, ездил в Париж советоваться со знаменитыми врачами. Но Шанто и Кеню уважали друг друга, — быть может, покойник мечтал о том, чтобы его дочь дышала целебным морским воздухом? Впрочем, она унаследовала колбасную и будет им отнюдь не в тягость. Наконец, г-жа Шанто сама согласилась, притом так охотно, что решила даже избавить мужа от утомительного и опасного путешествия, уехала в Париж одна, хлопотала, улаживала дела, обуреваемая, как всегда, жаждой деятельности; а для Шанто важнее всего, чтобы жена была довольна.
