Джон Стейнбек - Гроздья гнева

— Добрый вечер — сказал он.

Мать сказала:

— Здравствуйте.

— Похоже, дождь собирается.

— Это не ко времени. Нельзя будет собирать хлопок. А собирать надо.

— Мне тоже надо его собирать. Вы откуда — из лагеря?

— Да, сэр.

Они шагали в ногу.

— У меня участок в двадцать акров. Я немного запоздал с хлопком, поздно сеял. А сейчас, дай, думаю, схожу в здешний лагерь, может, там найдутся сборщики.

— Конечно, найдутся. Здесь сбор уже кончается.

— Вот и хорошо. До меня близко — мили две.

— Нас шестеро, — сказала мать. — Трое мужчин, я и двое ребят.

— Я вывешу объявление. Милях в двух отсюда.

— Мы приедем с утра.

— Даст бог, дождя не будет.

— Даст бог, — сказала мать. — Двадцать акров обобрать недолго.

— Чем скорее оберем, тем лучше. Запоздал мой хлопок. Задержался я с посадкой.

— А сколько вы платите, мистер?

— Девяносто центов.

— Мы приедем. Говорят, в будущем году семьдесят пять будут платить, а то и шестьдесят.

— Да, я тоже слышал.

— Это так просто не обойдется, — сказала мать.

— Конечно. Я сам знаю. У такой мелкоты, как мы выбора нет. Плату устанавливает Ассоциация, а с ней нельзя не считаться. Не посчитаешься — пропала твоя ферма. Нас со всех сторон жмут.

Они подошли к лагерю.

— Мы приедем, — сказала мать. — Тут хлопка почти не осталось. — Она свернула к крайнему вагону и поднялась по доскам наверх. Неяркий свет фонаря бросал мрачные тени вокруг. Отец, дядя Джон и третий — пожилой мужчина — сидели на корточках у стены.

— Хэлло, — сказала мать. — Добрый вечер, мистер Уэйнрайт.

Уэйнрайт поднял голову. Черты лица у него были тонкие, словно выточенные, глаза сидели глубоко под густыми бровями. Мягкие седые волосы отливали голубизной. Червленое серебро бороды закрывало скулы и подбородок.

— Добрый вечер, мэм, — сказал он.

— Завтра поедем на сбор, — сообщила своим мать. — Мили за две отсюда. Двадцать акров.

— Пожалуй, надо ехать на грузовике, — сказал отец. — Раньше приедем — больше наберем.

Уэйнрайт встрепенулся.

— А что, если и нам пойти?

— Конечно, идите. Хозяин нагнал меня на дороге — мы вместе шли. Говорит, нужны сборщики.

— Здесь почти все сняли. Второй сбор жидковатый. На нем не заработаешь. С первого раза подчищают.

— Может, вы с нами поедете? — предложила мать. — Бензин пополам.

— Вот это по-дружески. Спасибо, мэм.

— И нам и вам выгода, — сказала мать.

Отец сказал:

— Мистер Уэйнрайт пришел к нам за советом. Сейчас сидели — обсуждали.

— А что такое?

Уэйнрайт опустил глаза.

— Да вот Эгги… — начал он. — Подросла девушка… шестнадцатый год, совсем стала взрослая.

— Эгги у вас хорошенькая, — сказала мать.

— А ты сначала послушай, — сказал отец.

— Эгги и ваш Эл каждый вечер гуляют. Эгги девушка здоровая, подросла, ей надо мужа, а то и беды ждать недолго. У нас в семье этого никогда не было. А сейчас нужда заела… Вот мы с миссис Уэйнрайт и беспокоимся. Что, если беда с ней случится?

Мать разложила матрац и села на него.

— Они и сейчас вместе? — спросила она.

— Каждый вечер гуляют, — ответил Уэйнрайт. — Уж сколько времени.

— Гм… Что ж, Эл мальчишка неплохой. Петушок — есть малость, но такие уж его годы. А мальчишка он неплохой, стойкий. Я лучшего сына и не желаю.

— Да мы на него не жалуемся! Он нам нравится. Ведь почему нам боязно?.. Девушка подросла. Вы уедете или мы уедем, а там вдруг окажется… У нас в семье такого позора еще не было.

Мать тихо проговорила:

— Мы подумаем, посоветуемся… Позорить вас не будем.

Уэйнрайт быстро встал.

— Спасибо, мэм… Эгги подросла. Она девушка хорошая. Если убережете нас от позора, мы вам будем очень благодарны. Эгги не виновата — выросла девушка.

— Отец поговорит с Элом, — сказала мать. — А не захочет, я сама поговорю.

Уэйнрайт сказал:

— Спокойной ночи. Большое вам спасибо, — и ушел за брезентовую занавеску. Они слышали, как он сообщал на своей половине о результатах переговоров.

Мать с минуту прислушалась, потом сказала:

— Идите сюда, поближе.

Отец и дядя Джон тяжело поднялись с места. Они сели на матрац рядом с матерью.

— А где ребятишки?

Отец показал в угол:

— Руфь накинулась на Уинфилда, оттрепала его. Я велел им обоим ложиться спать. Наверно, заснули. Роза пошла к какой-то знакомой женщине.

Мать вздохнула.

— Разыскала я Тома, — негромко начала она. — Велела уходить отсюда. Подальше.

Отец медленно покачал головой. Дядя Джон уткнулся подбородком в грудь.

— Ничего другого не оставалось, — сказал отец. — Ты как думаешь, Джон?

Дядя Джон посмотрел на него.

— Меня ни о чем не спрашивай, — ответил он. — Я теперь будто во сне хожу.

— Том у нас хороший, — сказала мать и добавила, словно извиняясь: — Это я не в обиду тебе вызвалась поговорить с Элом.

— Я знаю, — тихо сказал отец. — От меня теперь проку мало. Я только и думаю о том, как было раньше. Только и думаю о ферме, а ведь я ее больше не увижу.

— Здешние места лучше… красивее, — сказала мать.

— Да, верно. А я тут ничего не замечаю — все думаю, что сейчас с нашей ивы листья облетают. Иной раз вспоминаю: надо заделать дыру в заборе. Чудно́. Женщина семьей управляет. Женщина командует: то сделаем, туда поедем. А мне хоть бы что.

— Женщине легче переделаться, — успокаивающе проговорила мать. — У женщины вся ее жизнь в руках. А у мужчины — в голове. Ты не обижайся. Может… может, в будущем году местечко себе подыщем.

— У нас ничего нет, — продолжал отец. — Работы теперь долго не найдешь, урожаи собраны. Что мы дальше будем делать? Как мы будем кормиться? Розе скоро придет время рожать. Так нас прижало, что и думать не хочется. Вот и копаюсь, вспоминаю старое, чтобы мысли отвлечь. Похоже, кончена наша жизнь.

— Нет, не кончена. — Мать улыбнулась. — Не кончена, па. Это женщине тоже дано знать. Я уж приметила: мужчина — он живет рывками: ребенок родится, умрет кто — вот и рывок; купит ферму, потеряет свою ферму — еще один рывок. А у женщины жизнь течет ровно, как речка. Где немножко воронкой закрутит, где с камня вниз польется, а течение ровное… бежит речка и бежит. Вот как женщина рассуждает. Мы не умрем. Народ, он будет жить — он меняется немножко, а жить он будет всегда.

— Откуда ты это знаешь? — спросил дядя Джон. — Сейчас вся жизнь остановилась, разве ее чем-нибудь подтолкнешь? Люди устали, им бы только лечь да забыться.

Мать задумалась. Она потерла свои глянцевитые руки одна о другую, переплела пальцы.

— На это сразу не ответишь, — сказала она. — Мне так кажется: все, что мы делаем, все ведет нас дальше и дальше. Так мне кажется. Даже голод, даже болезни; кое-кто умрет, а другие только крепче станут. Надо со дня на день держаться, сегодняшним днем жить.

Дядя Джон сказал:

— Если б она не умерла тогда…

— А ты живи сегодняшним днем, — сказала мать. — Не растравляй себя.

— В наших местах, может, хороший урожай будет на следующий год, — сказал отец.

Мать шепнула:

— Слышите?

Доски скрипнули под чьими-то осторожными шагами, и из-за брезента появился Эл.

— Хэлло, — сказал он. — А я думал, вы давно спите.

— Эл, — сказала мать. — Мы тут разговариваем. Посиди с нами.

— Ладно. Мне тоже надо поговорить. Я скоро уйду отсюда.

— Нельзя, Эл. Мы не обойдемся без тебя. Почему ты решил уходить?

— Я… мы с Эгги Уэйнрайт решили пожениться, я буду работать в гараже, снимем домик и… — Он свирепо уставился на них. — Вот решили и решили, и никто нас не остановит.

Они молча смотрели на него.

— Эл, — сказала наконец мать, — мы рады этому. Мы очень рады.

— Рады?

— Конечно! Ты теперь взрослый. Тебе пора жениться. Только повремени, Эл, не уходи.

— Я уже обещал Эгги, — сказал он. — Нет, мы уедем. Мы больше не можем здесь оставаться.

— Подожди до весны, — упрашивала его мать. — Только до весны. Неужели до весны не останешься? А кто будет править грузовиком?

— Да я…

Миссис Уэйнрайт высунула голову из-за брезента.

— Вы уже знаете? — спросила она.

— Да. Только что узнали.

— Ах ты господи! Сейчас… сейчас бы пирог испечь… пирог или еще что.

— Я заварю кофе, можно испечь блины, — сказала мать. — У нас сироп есть.

— Ах ты господи! — воскликнула миссис Уэйнрайт. — Я… подождите, я сахару принесу. К блинам — сахару.

Мать сунула хворост в печь, и он быстро загорелся от углей, оставшихся после дневной топки. Руфь и Уинфилд выползли из-под одеяла, точно раки-отшельники из своих раковинок. Первые несколько минут они вели себя скромно, стараясь разведать — прощены им недавние преступления или нет. Убедившись, что никто их не замечает, они осмелели. Руфь пропрыгала на одной ножке через всю половину вагона, не касаясь стены.