Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Скорее назад! Не обращая внимания на мужчин, женщин, на мозоли и шлейфы, он в полном смысле слова пробился сквозь три комнаты, заполненные свадебными гостями, и кинулся к расположенному слева жилому покою, в конце которого находился кабинет господина Тоота с токарным станком, — быть может, Мари одевают в комнатушке рядом с библиотекой.
Но когда он добрался до третьей комнаты, из дверей библиотеки вышел сам Михай Тоот, неся под мышкой четыре коробки с сигарами. Не ожидая, пока он приблизится, испуганно и нетерпеливо Фери крикнул:
— Куда поехала мама?
Михай Тоот взглянул на него, и хитрая, загадочная улыбка, смысл которой давно уже пытался разгадать Игали, появилась в уголках его рта.
— Вы изволите подразумевать мою жену? — спросил господин Тоот тихо и спокойно, словно патриарх, и от этого спокойствия нервное напряжение Фери тоже как будто разрядилось. — Моя жена уехала.
— То есть как? — возмутился Фери с высокомерием критика, заметившего грубую ошибку в тексте.
У господина Тоота даже ресницы не дрогнули, таким пустым, обыденным счел он этот разговор.
— Очень просто. Самой приятной частью торжества — приездом дорогих гостей — она уже насладилась, она всегда мечтала об этом, а теперь, когда последует часть неприятная, уехала.
Ответ был странным. И особенно странным был тот оттенок горечи, что прозвучал вдруг в голосе Тоота, Наступила глубокая тишина. Весело гомонившая, болтавшая толпа, протиснувшаяся в третью комнату, сразу умолкла. А Михай Тоот, передав коробки с сигарами подоспевшему к нему Игали, шагнул от двери вперед. Куда девалась его обычная непритязательная скромность, — это был тигр, готовый к прыжку.
— Не понимаю, — глухо произнес Фери Ности, и было заметно, как трудно ему удержаться от более резких слов. — У нас так не принято. А где Мари?
— Мари тоже уехала! Три слова просвистели в воздухе, словно пущенный из пращи камень. И камень этот попал в цель, Фери пошатнулся.
— Это неправда, — пролепетал он и покраснел, стал совсем пунцовым.
Наступило неописуемое замешательство. Вездесущий Клементи в мгновенье ока разнес новость по соседним комнатам, объяснив в двух словах, о чем идет речь.
— Черт побери, — задыхался он, прищелкивая пальцами, — пожалуй, завтра выйдет экстренный выпуск газеты.
Все устремились в третью комнату, но голос Михая Тоота был слышен всюду; теперь он гремел, словно гром.
— Да, уехала еще ночью с моей свояченицей, госпожой Велкович, и никогда более сюда не вернется.
— В чем дело, в чем дело? — кричал Коперецкий, стараясь протиснуться в комнату, но это было невозможно. Госпожа Раганьош пронзительно требовала, чтобы поскорее принесли флакон с одеколоном (флакон, разумеется, был, но где-то в Бонтоваре). Госпожа Хомлоди прошипела, как змея: «Мы опозорены!» — потом ткнула веером в бок стоявшего поодаль мужа.
— Ну-ка, посмотрим, кто из вас штаны носит! А голос Михая Тоота бушевал и гремел, сотрясая стены:
— Вы, господин Ности, поступили бесчестно с моей дочерью, и мне пришлось добиваться для нее удовлетворения, которое проявилось в приезде к нам ваших высокоуважаемых родственников. Я весьма сожалею, что пришлось их утруждать, и прошу за это прощения, но, по крайней мере, я спас свое бедное дитя от стыда, от разговоров, будто после случившегося ваша семья не желает принять ее в свой круг. Думаю, господа, среди вас найдутся джентльмены, способные это оценить.
Вся кровь бросилась в лицо Фери, ноздри его дрожали, грудь вздымалась, и, даже не расслышав последних слов (тогда его уже охватил дикий гнев), он бросился к Тооту.
— Я видел во дворе батраков с железными вилами и дубинками, — кричал он. — Но я их не боюсь!
— Да, кто готовится к войне, — поддразнивая, улыбнулся Михай Тоот, — должен позаботиться и об армии. Какая есть!
— Мы дела так не оставим! — орал Ности, вырываясь из удерживавших его рук. — Мы за это рассчитаемся, пекарь! Рассчитаемся…
С налитыми кровью глазами, злобно вращавшимися в глазницах, с поднятыми кулаками он вот-вот набросился бы на Тоота, как вдруг растворилась дверь библиотеки, из нее вышел высокий статный военный и резко его окликнул:
— Что вам угодно?
Ференц Ности отшатнулся, услышав знакомый голос, и робко взглянул туда, откуда он исходил. Стоя на пороге со скрещенными руками, полковник Штром повторил:
— Что вам угодно? Руки Ности бессильно упади, смертельная бледность покрыла его лицо.
— Я хочу домой, господин полковник, — простонал он жалким, надломленным голосом
Четверть часа спустя одинокая коляска промчалась по бонтоварской дороге, затем последовал интервал минут в десять, и лишь тогда снова покатили друг за другом четверки в роскошной упряжи. И всюду, где они проезжали, народ снова выбегал поглядеть. Но теперь дивились еще больше. Ну и ну, недолго длилась свадьба у Тоотов! Почему бы это? И смотрите-ка, невесты-то нет нигде!
В одинокой коляске сидел Ференц Ности. Он раньше всех выскользнул во двор, первым велел запрягать. Ему было совестно веред родичами. Некоторое время оп сидел с опущенной головой, будто в обмороке, но солнечные лучи, что приносят лугам новые травы и цветы, а деревьям новую листву вместо сброшенной, начали целовать и его, врачуя жгучую рану. И чем дальше удалялся он от Рекеттеша, тем больше утешительных мыслей проносилось у него в голове, возвращая к жизни его парализованные, подавленные чувства.
…В самом деле, ведь мир велик! И в нем достаточно девушек. Одна другой прекраснее, милее. Да и приданое еще не перевелось. Эх, было бы только здоровье и чуть-чуть везенья в картах!
Эпилог
При истреблении лесов гибнут населяющие их крупные животные — зубры, медведи. Это ведь естественно. Именно так неуклонное продвижение цивилизации и школ истребляет темные заросли суеверий и мистицизма, следовательно, неизбежно должны исчезнуть и сказки, обитавшие прежде в этом ныне уничтоженном мраке. Фантазия охотнее питается догадками, чем знанием. Вот почему крупные сказочники исчезли с лица земли н никогда больше не воротятся. После Дюма, Виктора Гюго и Йокаи ворота затворились, и маловероятно, что когда-нибудь они снова заскрипят на своих петлях.
Прозаическая литература и драматургия черпают теперь свои темы из будничной жизни. Но еще не полностью. Многое пока стреножено шаблонами и условностями. Написанные по всем правилам (по академическим рецептам) прозаические произведения возбуждают некоторую скуку, как и Возведенные по канонам дома. Ничто не может быть монотоннее, это мы видели на примере больших городов. А вот деревенские домишки самых простейших очертаний, выстроенные но вкусу и потребностям различных людей, являют картину милую и разнообразную.
Удивительно, как молодо в этом отношении человечество и как наивно. Это особенно явственно проявляется у театральной публики. Сидят люди в зрительном зале и видят, как скверно складываются в самом начале пьесы дела любящих друг друга молодых людей, а во втором акте еще ухудшаются. Затаив дыхание, с тревогой и дрожью ждут они решения судьбы молодой пары. А ведь стоит лишь бросить взгляд на театральную афишу. и если стоит на ней словечко «комедия», то свадьба в последней сцене обеспечена — это надежней английского банка.
Не правда ли, странно, что в произведениях, созданных затем, чтобы пробудить интерес, окончательная развязка предрешена. Разве это взято из жизни? О, господи, жизнь — не так добра, чтобы гарантировать молодым счастье! Ведь конфликты не были бы конфликтами, если непременно должны были хорошо кончаться. Скорее сие возможно лишь потому, что публика еще молода и не возражает, если в пьесе все произойдет так, как ей желается. Но не должно ли это однажды измениться, когда публика повзрослеет?
Я убежден, что как сценические, так и прозаические темы должны все больше приближаться к жизни, отбросив оковы, которые эстетика наложила на старые темы еще в их детстве.
Некоторые из этих правил, даже самых лучших и почти незаменимых, вредят естественности ж губят иллюзии. Быть может, даже стройность, даже рассчитанное на эффект обилие событий. Воспользуюсь неудачным сравнением (но, быть может, оно не так уж и скверно): если платье должно вызывать иллюзию, будто оно снято с живого человека, большая ошибка гладить его, хотя вообще-то выглаженное платье красивее. Все это так, но формы живого человека оно обрисует лучше в неглаженом виде.
Несомненно, рассказ возник из сказки. Все, в сказках происходящее, заключено меж двух столпов: «В некотором царстве, в некотором государстве» — в начале и: «Может, и сейчас еще живы, коли не умерли»— в конце. Содержание постепенно обрастает наблюдениями и ветвями, срезанными с древа обычных будничных отношений и событий. Место фей занимают люди из плоти и крови, которыми движут человеческие страсти, которым достаются на долю и человеческие беды, и счастье.
