Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 1
Николай Николаевич был крайне изумлен, глядя на просунувшееся в дверь рябое, ухмыляющееся, похожее на спелую тыкву, курносое лицо; затем появилась и вся баба, в теплом платке и в ряске, перепоясанной фартуком. Губы у бабы были такие толстые, словно только что она поела киселя с молоком. Павлина прокралась вдоль стены к Степаниде Ивановне, поцеловала ее ножку и села на ковер.
— Спала я, кормилица моя, как в раю ангелы спят: на одно крылышко лягут, другим покроются, а голову в перышки спрячут, — так и я спала.
После этих слов Павлина уставилась совершенно круглыми глазами на Николая Николаевича.
— Здравствуйте, — сказал он и поглядел на генеральшу, которая, касаясь плеча бабы, спросила:
— Знаешь, кто приехал?
— Жених, — сказала Павлина быстро. — Хватило бы на семерых, а одной достался. Великий муж…
— Откуда вы меня знаете?
— А я всех знаю.
— Она феномен, — сказала генеральша.
— Женись, женись, — продолжала Павлина. — Сон я про тебя видела. Ох, лютой сон! Ох, мать моя, муж мне предстал, акурат на него схожий, весь огненный, силищи мужской нечеловеческой, — так я с постели и покатилась без памяти.
— Это чертовски странно! — сказал Смольков. Обрадованная генеральша сделала — значительные глаза.
— Она умна — и предвидит многое. Вы ей понравились, — это хороший знак. А теперь идите в сад и разыщите вашу погубительницу. — Когда Смольков был уже у дверей, она громко прошептала: — У него крылья на ногах.
Смольков ушел. Генеральша нагнулась к бабе.
— Ну, что — каков жених, Павлинушка?
— Жеребец, мать моя. Ты не смотри, что он тощий, — в таких жил много.
— Какие ты глупости говоришь! — Генеральша закрыла глаза и принялась смеяться, тряслась всем телом. Вытерла глаза. — Ох, Павлинушка, — только бы женился.
— Женится, лопни глаза. От сладкого еще никто не отказывался. А ты вот что послушай. — Павлина потянула генеральшу за рукав. — Жениха осмотреть надо. Может, он порченый или у него где-нибудь недохватка? Я тебя научу: как ему спать ложиться, — напущу я в его постель блох. Ляжет он. Вскочит. Рубашку с себя сорвет, — тогда ты и гляди. Все увидишь.
Степанида Ивановна взглянула на бабу. Всплеснула руками и долго и много смеялась. У ног ее хихикала Павлина.
Сонечка шла любимой липовой аллеей, добегающей до пруда, и повторяла в уме все слова, сказанные Смольковым. Этот человек страшил ее и привлекал тем, что был совсем непонятен. Словами, движениями, всей внешностью он замутил Сонечкин покой, как камень, брошенный в пруд.
Сонечка дошла до пруда и глядела на тихую воду. На ней плавали листочки ветел, как лодочки, бегали паучки, в глубине плавали головастики, — поднимаясь, касались поверхности щекотным ртом. Летали сцепившиеся коромысла, — сели на камыш, качнулись, опять засверкали — полетели. Из-под ног Сонечки шлепнулась в пруд лягушка, — и пошли круги, колебля листы, паучков и водоросли… Вдруг мыслями ее нечаянно завладел другой образ.
«Конечно, он нечаянно меня толкнул. Хотя чересчур уж смел. — Она начала краснеть, уши ее стали пунцовыми. Она сломала ветку и ударила себя по щекам. — Скверно не он, а я поступила, — конечно, не нужно было ехать на возилке, и потом так неловко упала… Фу, как нехорошо!.. Дался же мне этот парень».
Сонечка бросила веткой в коромысло.
По берегам пруда росли старые серебряные плакучие ветлы, шумливо кидающие ветви свои во время непогоды; теперь они свесили их лениво. Из тени на зацветшую воду выплывал выводок уток, оставляя позади борозды, словно скользя в зыбком мху. Грачи неумолчно кричали над гнездами.
«А этот здесь ничего не поймет, — думала Сонечка. — Граблить сено. Никогда ему не скажу, как люблю все это. — Она обвела глазами пруд, мостки, плакучие ветлы. — Может быть, он увидит все это и станет моим? Нет, у моего черные глаза, черные кудри, он много думает, на него можно молиться. И вдруг взять и сказать: я вас не люблю, выйду за того, кого люблю».
Сонечка вздохнула:
«Господи, до чего я глупа! Смольков даже и не подумает делать предложение. Вот, скажет, провинциальная барышня, только глаза таращит…»
Сонечка заложила руки за спину (привычку эту переняла от отца) и пошла назад по аллее. Мысли ее были противоречивые, и все время три человека — герой мечтаний, сегодняшний красавец парень и Николай Николаевич — вставали перед глазами, то порознь, то сливаясь в одного, нависающего над ее фантазией.
Но о Смолькове проще было думать — он был дозволен и доступен. Понемногу с остальных перенесла Сонечка все идеальные качества на Смолькова. И когда живой Николай Николаевич явился в пятнистой от солнца аллее и, морща губы, приподнял соломенную шляпочку, она не узнала его и остановилась, затрепетав ресницами.
— Здесь очаровательно, — сказал Смольков. — Мне давно хотелось пожить в старом дворянском гнезде, — очаровательно!
«Такие парниковые огурцы бывают», — подумала Сонечка.
Смольков дотронулся до ее руки, заглянул в глаза и что-то говорил слегка надтреснутым, точно непроспанным голосом, — до Сонечки доходили лишь отдельные слова, которым она придавала свое значение…
— Я помешал вашей прогулке, Софья Ильинична, вы мечтали?..
«Как это мне можно помешать? — дивилась она. — Да отвечай же ему, дура!..»
— Я всю жизнь мечтал ходить по парку рядом с любимым существом, но жизнь, Софья Ильинична, тяжелая вещь…
«Так вот что, он несчастный». — И сердце Сонечки вдруг стало мягче.
Они дошли до пруда.
— Какая роскошь! — воскликнул Смольков. — Здесь есть лодка? Мы покатаемся, и вы споете? Да?
— Нет, — ответила Сонечка, — лодка есть, только гнилая.
— Жаль, — Смольков сел на пень, прищурился и охватил колено. — Я хотел, чтобы вы были со мной откровенны…
— Зачем?
Смольков сказал: «Гм!» — и слегка покачивался на пне, щурился на сияющую воду. У него были изумительные шелковые носки, изумительная рубашка, изумительный галстук. Глаза, конечно, не те, и нос — слишком велик… Но все же… Сонечка даже приоткрыла ротик — так внимательно вглядывалась. Вдруг Смольков чихнул, поднял коленку и добродушно засмеялся.
— А вы не глядите на солнышко, — сказала Сонечка, — а то опять чихнете…
— Великолепно! Я буду глядеть на вас. Можно? Вы будете мое маленькое солнце, даже лучше солнца, потому что я не буду чихать. Что? — Он, смеясь, взял ее руку…
«К чему ведет?.. Знаю, к чему ведет — отчаянно стараясь не краснеть, думала Сонечка. — Сейчас скажет: прошу вашей руки… Господи, помоги…»
— Софья Ильинична, мне нужно маленькое солнце, нежная, девичья привязанность…
«Началось… Сейчас убегу…»
— Софья Ильинична, прикосновение невинной руки целит мою измученную душу. Я одинок, я устал… Я много жил, но люди оставили во мне лишь горе… К чему я стремлюсь: чистые взгляды, невинные речи… Природа… Голубые, голубые, ваши глаза… Серебристый смех… боже, боже… Я знаю — между нами пропасть… Вы никогда не сможете мне дать эту милостыню — девичью дружбу…
Все же его пальцы все выше пробирались по ее руке. У Сонечки звенело в голове. Она несколько раз глотнула. Ничего уже не было видно — ни пруда, ни ветел, ни ленивых белых облаков за рощей… Она упорно глядела на красные искорки на галстуке Николая Николаевича… И так ничего ему не ответила на все слова, — в жизни еще не было у нее такой застенчивости… Когда Николай Николаевич отпустил, наконец, ее руку, она стала пятиться и ушла не сразу, и ушла не так, вообще, как люди ходят, а как-то даже подскакивая… Николай Николаевич сдвинул шляпу на затылок, закурил папироску. «Глупа на редкость, — подумал он, — глупа, но мила, очень, очень мила. Гм… Но — глупа… И чертовски мила».
Сонечка пришла к себе, упала на постель, обхватила подушку и лежала долго, как мертвая. Затем быстро села на кровати, запустила пальцы в волосы — все, что произошло у пруда, перебрала в памяти, — точно ножом себя царапала, — когда же вспомнила, как уходила вприпрыжку, легла опять ничком и заплакала, кусая губы.
Когда Сонечка наревелась и в соленых слезах выплакала острый стыд и свою застенчивость, когда полегче стало ненавидеть себя и Смолькова, — овладело ею мрачное настроение.
«Про любовь в романах пишут, да еще такие дуры, как я, о ней мечтают. А в жизни никакой любви нет. Замуж выходят потому, что нужно, или потому, что уважают человека. Любовь приходит после брака в виде преданности мужу. Да, да. Любовь до брака — вредная страсть. Поменьше о себе думай, очень спесива. Можешь дать человеку счастье в жизни — вот тебе и награда. Все равно — под холмик ляжешь, в землю, под деревцо… Не очень-то распрыгивайся, мать моя…»
Мрачно прошел для Сонечки этот день. Она сходила к полднику и к ужину. Старалась не встречаться глазами со Смольковым. Он был весел, острил, рассказывал анекдоты из военной жизни. Генеральша мелко, не переставая, смеялась. Генерал тоже похохатывал…
