Лион Фейхтвангер - Успех
А Пятый евангелист все еще молчал. Зато из соседней комнаты доносились благодушные голоса членов клуба, игравших в старинную франконскую игру «гаферльтарок», с силой швырявших на стол карты, сопровождавших каждый ход какой-нибудь сочной прибауткой.
За столом Рейндля разговор шел сейчас об «истинных германцах». Их движение распространялось словно газ. Они уже организовывали регулярные военные отряды, совершенно открыто проводили учения. Имела штаб, настоящее высшее командование. Во главе стоял, разумеется, Руперт Кутцнер. Его всюду так и называли «вождем». Верующие теснились вокруг него, старые и молодые, бедные и богатые, стремились увидеть «спасителя», несли деньги, поклонялись ему. Тайный советник Динггардер, один из совладельцев пивоваренного завода «Капуцинербрауэрей», рассказывал о том, что самыми горячими поклонницами Кутцнера являются женщины, которых пленяют его молодцеватая внешность, безукоризненный пробор, крохотные усики. Особенно сильное впечатление на тайного советника произвел дрожащий голос старухи генеральши Шперер, уверявшей, что лучший день в ее жизни тот, когда она увидела «вождя». Все согласились на том, что никто еще в Баварии не пользовался такой популярностью, как этот Руперт Кутцнер.
Господин фон Рейндль прислушивался к разговору, который лился тягуче и ровно, как дождь. Динггардеру хорошо было говорить: благодаря собраниям кутцнеровских приверженцев все помещения погребка «Капуцинербрауэрей» бывали переполнены, и потребление пива значительно возросло. Рейндль ощущал во рту скверный вкус, словно после ночного кутежа. Он заговорил. Он мог себе позволить роскошь и при этих господах Напрямик высказать свое мнение. Может быть, это поможет ему отделаться от мерзкого ощущения.
– Почему самые молодые бегут за Кутцнером, – начал он, – это совершенно ясно. Они жаждут приключений, хотят играть в «разбойников и жандармов». Они радуются, когда им в руки дают игрушки: мундир, револьвер, а то и винтовку, таинственные открытки, на которых резиновая дубинка и винтовка называются «всестирающей резинкой и зажигалкой». Если их еще уверить, что эта забава – подвиг во имя спасения родины и по сердцу всем благомыслящим, то можно вести их за собой куда угодно.
– Но среди приверженцев Кутцнера не одни подростки! – не без резкости заметил тайный советник Динггардер.
– В Мюнхене, – миролюбиво согласился Рейндль, – среди них немало и взрослых. А именно – взрослых мелких буржуа. В глубине души мелкий буржуа всегда тосковал по сильной власти, по власти, которой он мог бы безоговорочно подчиниться. В душе он никогда не был демократом. Сейчас, вместе с ценностью его денег, бесследно смывается с него и демократическая окраска. В хаосе возрастающей нужды Кутцнер – последний оплот, идол мелкого буржуа, герой, лучезарный вождь, громким фразам которого можно сладострастии подчиняться.
– По-вашему, значит, если прекратится инфляция, настанет конец и «истинным германцам»? – тихо и, как всегда, осторожно спросил фон Дитрам.
Пятый евангелист своими выпуклыми глазами, резко выделявшимися на бледном мясистом лице, взглянул на председателя кабинета министров и любезно ответил:
– Разумеется. Но никакое правительство не может остановить инфляции, пока германская крупная промышленность не войдет в соглашение с промышленностью международной.
Все задумчиво и молча прислушивались к высокомерно любезным рассуждениям Рейндля.
– Вы считаете Мюнхен мелкобуржуазным городом, господин барон? – спросил фон Дитрам.
– Мюнхен, – ответил Рейндль, – Мюнхен со своим полукрестьянским населением прямо создан для того, чтобы стать центром мелкобуржуазной диктатуры.
– Что вы понимаете под выражением «мелкий буржуа»? – все так же вежливо снова спросил г-н фон Дитрам, в то время как с улицы слышался шум дождя, а из соседней комнаты доносилось восклицание одного из игроков в «гаферльтарок»: «Карте место!»
– Мелкий буржуа? – задумчиво переспросил г-н фон Рейндль. Он с вызывающей любезностью повернулся к сидевшим за столом. – Вообразите себе мировоззрение, диктуемое более или менее постоянным месячным доходом в размере от двухсот до тысячи золотых марок. Люди, рожденные для такого мировоззрения, и являются мелкими буржуа. – Одного за другим оглядел он этих господ своими выпуклыми глазами.
Все, навострив уши, прислушивались к разговору. Стало совсем тихо. Лил дождь, в соседней комнате один из игроков насвистывал городской гимн – песню об уюте, которому в Мюнхене нет конца. Едва ли кто из этих чиновников, врачей, бывших офицеров даже и в нормальное время имел месячный доход, превышавший тысячу марок золотом. Что это? Смеялся он, что ли, над ними, этот подозрительный наглец? Выражался он так напыщенно, что не поймешь хорошенько, куда он клонит.
– Впрочем, я и сам даю деньги на Кутцнера, – услышали они вдруг его слова, и все обрадовались, что в таком случае у них уже не было необходимости обижаться. Рейндль улыбнулся улыбавшемуся Дитраму.
Дитрам и главный редактор Зонтаг втайне вздохнули с облегчением. Хоть что-нибудь определенное высказал Рейндль. Раз он давал деньги Кутцнеру, следовательно, он был против Кленка, следовательно, не возражал против его падения. Один из слушателей так прямо и спросил: почему Кленк, будучи несомненно способным малым, все же не сумел закрепить своих позиций в Баварии? Ведь он по своему окладу был коренным баварцем.
– Все это оттого, милостивые государи, – сказал Рейндль, – что он не соблюдал правил игры.
– Каких правил? – спросили его.
– Для того чтобы править в Баварии, нужно знать правила игры. В Баварии, для того чтобы душа народа вскипала и снова утихала, нужно применять гораздо более упрощенные средства, чем на всем остальном земном шаре. Всюду в других местах нужно править по диагонали, а в Баварии – по вертикали.
– Я полагаю, – произнес вдруг с необычной определенностью г-н фон Дитрам, – что Кленку прекрасно известны правила игры.
– Тогда, – любезно сказал Рейндль, – ему придется расплачиваться именно за то, что он не желает их соблюдать.
Задумчивое молчание. Слышны были только щелканье карт, которые игроки бросали на стол, и веселый победоносный голос Гартля за другим столом.
Когда вскоре после этого Рейндль встал; чтобы уйти из клуба, один из сидевших за столом спросил своего соседа, почему, собственно, этого господина зовут Пятым евангелистом.
– Потому, что он так же никому не нужен, как не нужно и пятое евангелие, – со злостью ответил спрошенный, и все оживленно поддержали его.
У дверей между тем главный редактор Зонтаг в присутствии председателя кабинета министров увивался вокруг Рейндля, стараясь напоследок выудить у него еще какие-нибудь директивы.
– Вы читали мою последнюю статью об «истинных германцах», господин барон? – старался редактор.
– Милый мой Зонтаг, – любезно улыбаясь, произнес Рейндль, – поступайте как знаете. Но если вы поступите не так, как нужно то вылетите.
Редактор решил принять это за шутку и, улыбаясь, отошел. Г-н фон Дитрам, теперь уже наедине с Рейндлем, подойдя к нему вплотную, спросил:
– А какого вы мнения о Гартле, барон? Обаятельный человек, не правда ли?
– Да, – холодно ответил Рейндль. – Он подчас довольно занимателен.
– Если болезнь Кленка затянется, кого вы считали бы подходящим преемником?
Рейндль задумчивым, почти скучающим взглядом, окинул комнату.
– Ну, например, президента сената Мессершмидта, – лениво протянул он.
Затем удалился совершенно спокойный. Сзади доносился веселый, самодовольный голос Гартля, не знавшего, что с его кандидатурой покончено раньше, чем он успел выставить ее. Задумчиво, все еще предупредительно и подобострастно глядел председатель кабинета министров вслед человеку у рычага, свалившему Гартля, желавшего помилования Крюгера, осужденного: этим самым Гартлем за то, что он доставлял беспокойство.
20. О смирении
Танцовщица Ольга Инсарова, худенькая, чересчур изысканно одетая, несколько похожая на куклу, сидела в приемной доктора Морица Бернайса. Она перелистывала потрепанные журналы, ярко иллюстрированные альманахи, специальные медицинские издания. На мгновение внимание ее привлекло схематическое изображение легкого со всеми его извилинами, затем в каком-то иллюстрированном журнале – портрет женщины в купальном костюме, с собакой. Ей было назначено, прийти к четырем, но она ждала уже час, и, по-видимому, до нее должны были пройти еще двое больных. Она уже собиралась уйти, раздраженная холодной официальностью комнаты, напряженной тоской остальных ожидающих. Но у нее не хватило энергии осуществить свое решение, и она принялась в четвертый раз перелистывать все те же журналы.
Здоровье танцовщицы Инсаровой с некоторого времени пошатнулось; она любила плыть по течению, страшилась серьезного исследования, и ее друзьям пришлось потратить немало настойчивости, пока она не оказалась в приемной пользовавшегося общим доверием доктора Бернайса.
