Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин - Дени Дидро
«Мой бедный друг, – сказал он ему однажды, – что станет с тобой, если ты попадешь под власть Гудсона? Меня это пугает. Ты еще не принял пострига; послушай меня, скинь рясу!..»
Ришар последовал его совету и вернулся в отчий дом, находившийся неподалеку от того аббатства, где обосновался Гудсон.
Гудсон и Ришар посещали те же дома, а потому им трудно было не встретиться; и действительно, они встретились. Однажды Ришар находился у владелицы замка, расположенного между Шалоном и Сен-Дизье, но ближе к Шалону, чем к Сен-Дизье, и на расстоянии ружейного выстрела от гудсоновского аббатства.
Эта дама сказала ему:
«Здесь живет ваш бывший приор; он очень приятный человек, но что он, в сущности, собой представляет?»
«Лучший из друзей и опаснейший из врагов».
«А вам не хотелось бы повидаться с ним?»
«Нисколько».
Не успел он ответить, как раздался грохот въезжающего во двор кабриолета, и оттуда вышел Гудсон в сопровождении одной из прелестнейших женщин округи.
«Вы увидитесь с ним против своей воли, – сказала владелица замка, – ибо это он».
Хозяйка и Ришар идут навстречу аббату Гудсону и особе, вышедшей из кабриолета. Дамы обнимаются. Гудсон, подойдя к Ришару и узнав его, восклицает:
«Ах, это вы, мой любезный Ришар! Вы хотели меня погубить: я прощаю вас; простите и вы мне вашу поездку в Малый Шатле, и забудем об этом».
«Согласитесь, господин аббат, что вы поступили как отъявленный негодяй».
«Возможно».
«И что, если бы с вами поступили по справедливости, ведь тогда не я, а вы совершили бы поездку в Шатле».
«Возможно… Но своим обращением я, по-видимому, обязан угрожавшей мне тогда опасности. Ах, дорогой Ришар, как много я об этом передумал, и как я переменился!»
«Вы приехали с очаровательной женщиной».
«Я не замечаю более этих чар».
««Какая фигура!»
«Мне это безразлично».
«Какие пышные формы!»
«Рано или поздно начинаешь питать отвращение к удовольствию, которым наслаждался на коньке кровли с риском ежеминутно сломать себе шею».
«У нее чудеснейшие руки!»
«Я больше не дотрагиваюсь до этих рук. Здравый ум постоянно возвращает нас к канонам нашего звания, в коих и заключается истинное счастье».
«А глаза, которые она украдкой направляет на вас! Признайте как знаток, что никто еще не глядел на вас таким сверкающим, таким ласковым взором. Какая грация, какая воздушность, какое благородство в походке, в движениях!»
«Мне не до мирской суеты; я читаю Писание и размышляю над деяниями отцов церкви».
«И изредка над совершенствами этой дамы… Далеко ли она живет от Монсе? Молод ли ее супруг…»
Гудсон, рассердившись за эти вопросы и видя, что Ришар не принимает его за святого, вдруг воскликнул:
«Дорогой Ришар, вам на меня на…, и вы правы».
Любезный читатель, прости мне это крепкое словцо и согласись, что здесь, как и в большинстве хороших побасенок, вроде беседы Пирона с покойным аббатом Ватри, при-личные выражения испортили бы все. – Что это за беседа Пирона с аббатом Ватри? – Спросите о ней у издателя его произведений, который не решился ее обнародовать; но он не станет упрямиться и вам ее расскажет.
Наши четверо путешественников снова соединились в замке; пообедали, и пообедали весело, а вечером разошлись с обещанием увидеться… Пока маркиз Дезарси беседовал с Хозяином Жака, Жак, со своей стороны, не играл в молчанку с господином секретарем Ришаром, который счел его за исключительного оригинала; оригиналы встречались бы среди людей гораздо чаще, если б, с одной стороны, воспитание, а с другой – вращение в свете не стирали бы их, как хождение по рукам стирает чекан с монеты. Было поздно; часы уведомили и господ и слуг о том, что пора отдохнуть, и все последовали их совету.
Раздевая своего Хозяина, Жак спросил:
– Сударь, любите ли вы картины?
Хозяин. Да, но только в рассказах; когда же вижу их в красках и на полотне, то, хотя и высказываю свое мнение с апломбом любителя, однако же, признаюсь, ровно ничего в них не смыслю; я бы сильно затруднился отличить одну школу от другой; готов принять Буше за Рубенса или за Рафаэля, дрянную копию за бесподобный оригинал, мог бы оценить в тысячу экю шестифранковую мазню и в шесть франков – тысячефранковую вещь; я покупал картины только на мосту Нотр-Дам, у некоего Трамблена, который в мое время породил немало нищеты и разврата и погубил талант молодых учеников Ван-Лоо.
Жак. Как же это?
Хозяин. Какое тебе дело? Описывай свою картину и будь краток, так как меня клонит ко сну.
Жак. Станьте напротив фонтана. Невинно убиенных младенцев или неподалеку от ворот Сен-Дени; это два аксессуара, которые обогатят композицию.
Хозяин. Я уже там.
Жак. Взгляните на карету посреди улицы; ремень на оглобле у нее порван, и она лежит на боку.
Хозяин. Вижу.
Жак. Из нее вылезает монах с двумя девицами. Монах улепетывает вовсю. Кучер торопится сойти с козел. Его собака погналась за монахом и ухватила его за рясу; монах прилагает все усилия, чтоб избавиться от нее. Одна из девиц, в задравшемся платье, с обнаженною грудью, держится за бока от смеха. Другая, которая ударилась лбом и набила себе шишку, опирается о дверцы и сжимает голову обеими руками. Тем временем собралась чернь, с криком сбежались мальчишки, торговцы и торговки высыпали на пороги ла-вок, а прочие зрители поглядывают из окон.
Хозяин. Ах ты черт, Жак! Твоя композиция отменно стройна, богата, забавна, разнообразна и полна движения. По нашем возвращении в Париж отнеси ее Фрагонару, и ты увидишь, что он из нее сделает.
Жак. После признания о степени вашей компетентности в живописи я могу принять вашу похвалу, не опуская глаз.
Хозяин. Бьюсь об заклад, что это одно из похождений аббата Гудсона.
Жак. Угадали.
Пока эти добрые люди спят, я хочу предложить тебе, читатель, один вопрос, который ты можешь обсудить на своей подушке, а именно: что вышло бы из младенца, родившегося от аббата Гудсона и госпожи де Ла Помере? – Может быть, порядочный человек.
Может быть, бесподобный мошенник. – Ты скажешь мне это завтра утром.
Утро это наступило, и наши путешественники расстались, ибо маркиз Дезарси должен был ехать не по той дороге, по которой ехали Жак и его Хозяин.
Мы, значит, вернемся к любовным приключениям Жака?
Надеюсь; несомненно, однако, что Хозяин уже посмотрел на часы, взял понюшку табаку и сказал Жаку:
– Ну, Жак, продолжай рассказ.
Вместо ответа Жак сказал:
– Черт их знает! С утра до вечера они не перестают дурно отзываться о жизни и, однако же, не решаются с ней расстаться! Потому ли, что эта жизнь в конечном счете не так плоха, или потому, что они в будущем опасаются еще худшей?
Хозяин. И то и другое. Кстати, Жак, веришь ли ты в загробную жизнь?
Жак. И не верю, и не не верю; просто я о ней не думаю. Я по возможности наслаждаюсь той, которая нам отпущена в задаток грядущей.
Хозяин. Я чувствую себя как в коконе, и мне хочется думать, что когда-нибудь бабочка, или моя душа, разорвав оболочку, вылетит навстречу искуплению.
Жак. Вы придумали прелестный образ.
Хозяин. Не я; он попался мне в книге итальянского поэта Данте, именуемой «Комедия об аде, чистилище и рае».
Жак. Странный сюжет для комедии!
Хозяин. Там есть дивные места, в особенности в «Аде». Данте заключает ерисиархов в огненные могилы, откуда вырывается пламя и разносит гибель на далекое расстояние; неблагодарных – в нише, где они проливают слезы, застывающие у них на щеках; лентяев – тоже в ниши, и говорит об этих последних, что кровь у них течет из вен и что ее вылизывают презренные черви… Но по какому поводу был твой выпад против нашего презрения к жизни, которую мы боимся утратить?
Жак. По поводу того, что рассказал мне секретарь маркиза Дезарси о муже хорошенькой женщины, приехавшей в кабриолете.
Хозяин. Да ведь она вдова!
Жак. Она потеряла мужа во время своего путешествия в Париж; этот чудак и слушать не хотел о соборовании. Примирить его с колпачком поручили владелице того замка, где Ришар встретился с аббатом Гудсоном.
Хозяин. Что ты имеешь в виду под колпачком?
Жак. Я имею в виду колпачок, который надевают на новорожденных.
Хозяин. Понимаю. Так как же они его околпачили?
Жак. Все уселись вокруг камина. Врач, пощупав пульс, показавшийся ему очень слабым, тоже подсел к остальным. Дама, о которой
