Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер
До этого, однако, произошло одно событие, о котором я должен рассказать; все подробности его были настолько ужасны, что я не могу вспоминать о нем без невольной дрожи. Я был зачинщиком сего неповиновения, самым дерзким и упорным, и желал бы призвать себе на помощь полицию, чтобы она провела поблизости розыски. Мне назначили большее, чем прочим, наказание, которое осуществилось самым действенным образом.
К моим летним увеселениям относился маленький летний домик, что я снял неподалеку от города. Здесь устраивали мы небольшие пирушки, танцевали, наслаждались свободными вечерами и разъезжались далеко за полночь. Переполненные идеями, любили мы обсуждать, что было предпринято нами в течение дня и что только предстояло осуществить. При этом присутствовала всегда одна из женщин.
Однажды вечером мы весьма весело развлекались, — возможно, я выпил несколько более обычного, полночь давно миновала, и присутствующие заторопились с отъездом. Все были готовы, только я никак не мог найти свою шляпу — было прохладно, и мне не хотелось отправляться в путь с непокрытой головой. Наконец заметил я ее на шкафу. Пока я забирался на стул, чтобы ее оттуда достать, другие вышли во двор; я сам, для вящей безопасности, погасил свечи в светильниках и заторопился вослед обществу.
Моя карета уже стояла перед дверью, я вошел туда четвертым, меня дожидались терпеливо, я занял свое обычное место, дверь затворили, и карета тронулась. Полон веселья, я продолжал шутить и болтать без умолку. Мои спутники хранили упорное молчание, что не могло не вызвать удивления, но я подумал, что меня разыгрывают. Внезапно, однако, я словно прозрел — и обнаружил, что рядом со мной сидят незнакомцы в черном, лица коих сокрыты. Я забыл думать о своих друзьях, почувствовав, в чьем обществе нахожусь; мой голос прервался, волосы встали дыбом, сильная дрожь охватила меня, так что зубы стучали и колени бились одно о другое. Но мертвенное молчание не прерывалось.
Наконец незнакомцы зашевелились — тот, кто сидел подле меня, слегка наклонился вперед, высек искру из кресала, и карета осветилась. Незнакомцы открыли лица, и — Боже милосердный! — я узнал Якоба и еще двоих из пещеры. Я готов был уже упасть в обморок, но три блеснувших кинжала, направленных на мою грудь, удержали меня от этого.
— Ты нас знаешь?! — воскликнул наконец Якоб устрашающе. Свет погас. Мертвое молчание. Наконец незнакомцы потянули за шнур и высадились, велели кучеру ехать дальше и исчезли в одно мгновение.
Когда я вернулся домой, обе женщины с их спутниками были дома, трое наших друзей отсутствовали. Я послал свою карету назад: оказывается, они все это время находились в саду. Я был почти без сознания; едва мне помогли добраться до постели, как я провалился в небытие, и кто может описать ужас моих приятелей, когда я на следующий день рассказал им о своем приключении! Все были вне себя, лишь дон Бернардо сохранил обычное спокойствие и только произнес:
— Гнусные негодяи! Случись со мной нечто подобное, я бы уже расстался с жизнью.
Затем последовали перемены, которые я уже описал. Тысячи досадных происшествий с некоторыми семействами в городе, с коими я был непосредственно связан, возбудили во мне такое непреодолимое отвращение ко всему, имеющему отношение к Толедо, что я с нетерпением дожидался депеши с приказом оставить город. Вскоре ожиданию моему был положен конец, и никогда я с таким облегчением не выезжал из городских ворот, как покидая Толедо.
Париж — город увеселений[184]. Должность моя не состояла из ничегонеделания, но обязанности мои не являли собой нечто исключительное, и моих способностей хватило, чтобы с легкостью войти во все дела. Нужно было только немного постараться и сосредоточиться; поэтому я, после того как перо было отложено и сюртук чиновника снят, находил еще достаточно времени для развлечений.
Ни одно из развлечений не любил я так сильно, как маскарад. Нигде не был я столь свободен в действиях и нигде не мог так расшевелить своей склонности к маленьким приключениям и любовным затеям, которую я мог там самым невинным образом удовлетворить. Притом я не упускал ни одного случая, чтобы таким образом позабавиться.
Однако мои занятия не оставляли мне слишком много времени, чтобы завести очень широкий круг знакомств. Я имел лишь нескольких друзей. Лучший между ними был молодой герцог Ф**н, обладавший благородным, восторженным умом и сердцем, полным неослабевающих чувств и не ведавшим предательства: гордый своим дворянством, но с присущим ему благородством высокого рождения сочетающий доброту с мудростью, сдержанный, с отшлифованным воспитанием характером, но сохраняющий непосредственность, взыскательный, но верный. Из него вышел бы плохой придворный — не потому, что не хватало каких-то внешних качеств, но по той причине, что он был слишком медлителен для множества мелких случаев, требующих расторопной наблюдательности, которая непременно необходима для этой должности. Однако он обладал способностью к самопожертвованию в любви и дружбе, на которую в такой степени был не каждый способен.
Мы постоянно держались вместе, заходили во все погребки, играли из одного кошелька и посещали одни и те же общества. Трудно было представить более тесную сплоченность двух светских персон. Но это было еще не все: мы открыли для себя также вещи, которые принадлежали к глубочайшим дружеским чувствам. Мое сердце, возможно, совершило тогда ошибку; не будучи достаточно замкнутым, каждое разочарование, каждое предательство оно должно было оплачивать дорогой ценой, — впрочем, предусмотрительность никогда не принадлежала к моим добродетелям.
Все общество, которое сходилось вместе в Толедо, собралось теперь в Париже. Один приехал вслед за другим, и каждый хотел в силу того или иного обстоятельства здесь поселиться. Мы снова стали встречаться, часто говорили мы также о наших тайнах, и что было еще досаднее, посвятили в них юного герцога. Нам представлялось, что мы достаточно отдалены от Братьев и недосягаемы для их
