Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Станда молчал, стиснув зубы, словно от внезапной мучительной боли в сердце. Нет, все не так, Пепек ничего не понимает. Мария… Мария просто удивительно чуткая. Она по-человечески боялась за Адама; потом там ведь стояли жены трех засыпанных… Я, мужчина, и то прослезился бы. К тому же там ждали все жены, наверное это обычай такой, когда на шахте что стрясется. Вон и Пепека ждала его Анчка… пусть она и шлюха, как говорит сам Пепек. Все приходят и ждут своих мужей, застыв, как изваяние. Станду охватывает волнение. Когда-нибудь и его станет ждать у решетки одна… немного похожая на Марию, немного — на госпожу Хансен; она пристально посмотрит на него глазами, полными слез, а Станда весело кивнет ей, и они пойдут под руку как ни в чем не бывало. «Пойдем домой, Марженка, я проголодался как собака». И они пройдут по саду с террасами, по которым водопадом стекают вьющиеся розы; только теперь это уже не Мария, а госпожа Хансен в широких брюках, она идет впереди Станды длинным легким шагом. А потом, дома… Станда морщит лоб, не в силах представить себе никакого «дома». Он видит лишь свою мансарду, чистенькую, новенькую, так что делается даже немножко грустно; и Станда сидит за столиком и ждет. Мария приносит ему на подносе завтрак, и на руках у нее золотые волосики. Она сядет на край постели, потому что второго стула нет, и — расскажи, расскажи, Станда, что там в шахте! «Тех троих мы уже спасли, — скажет Станда просто. — Понимаешь, ужас, что там было; дед Суханек чуть совсем там не остался; мне пришлось взять кайло и ползти на животе в штрек, в котором падала кровля…» Мария опустит шитье на колени, побледнеет, на глазах у нее навернутся слезы. «Станда, Станда, я не знала, какой ты герой!»

Станда очнулся, и ему стало стыдно. Пепек насвистывает сквозь зубы и курит, затягиваясь так сильно, что летят искорки.

— Где же Матула? — удивленно спрашивает Станда.

— Домой пошел, — отрывисто сказал Пепек. — Придет после.

— Разве он женатый?

— А как же. Вот этакая бабища у него, — показал Пепек. — Нужно же кому-то его из трактира домой доставлять, а? Ох, и злющая она! И Матулу иной раз бьет и заставляет на колени становиться, — ухмыльнулся Фалта.

— Матулу? — ужаснулся Станда. — Этакого силача?

— Он телегу с кирпичами поднимает. Зато Андрес хоть и недоносок, а жена его боится как черта.

— Почему Матула так зол на Андреса? — вспомнил Станда.

— Никто не знает. Может, запальщик его как-нибудь обозвал. Погоди, он Андресу еще подстроит штуку… Потому Матула и вызвался, понимаешь? Из-за Андреса, случая рассчитаться с ним ищет. Например, бревном ненароком придавить… Запальщику нужно глядеть в оба, с Матулой шутки плохи.

— А дома на коленях стоит, — дивился Станда.

— Да, брат, с бабами всегда так, — заметил Пепек тоном бывалого человека.

— А почему ты, Пепек, не пошел домой?

— С Анчкой? — Пепек потянулся и сплюнул. — А чего она нюни распустила. От этого человек… в ярмо попадает, — неуверенно сказал он. — Как начнешь бабу утешать, так и попал к ней в лапы. Только Пепека не поймаешь! Ну, вот и пришли.

Станда остановился.

— Послушай, Фалта… почему ты, собственно, пошел добровольцем?

— Из-за денег, — процедил Пепек. — Я, брат, старый воробей. За три часа тройная плата — выгодное дельце… Да и пострелята у меня есть, если хочешь знать. От Анчки. Двое, — добавил он нехотя. — Что тут станешь делать? Ну пошли, что ли…

Станда жадно ел, наклоняясь над тарелкой супа. Какой-то углекоп с «Мурнау», сидевший за соседним столом, так и вертелся на стуле — вот-вот себе шею вывихнет; но Пепек жевал и утолял жажду молча.

— Так вы кристинцы? — не выдержал в конце концов шахтер с «Мурнау».

— Ага, — бросил Пепек.

— Говорят, у вас несчастье случилось.

— Да, болтали у нас тут что-то такое, — сдержанно ответил Пепек.

— И будто троих засыпало.

— Да ну-у! — удивился Пепек. — Гляди-ка, Станда, чего только люди не знают!

Шахтер с «Мурнау» слегка обиделся, но опять не вытерпел.

— Крепильщика Рамаса я знаю, он работал у нас на «Мурнау»; говорил я ему — не ходи на «Кристину», сейчас это самая паршивая шахта; туда никто и не идет, разве что такие, кого нигде не берут.

Дзинь! Пепек положил вилку.

— А еще что?

Шахтер с «Мурнау» насторожился.

— Я говорю только, что «Кристина» — третьеразрядная шахта. Вот что я говорю.

— Ну конечно, — меланхолично сказал Пепек. — Не всякая шахта сравнится с «Мурнау». Туда принимают только тех, кто на трубе играет. И добывают там козявок из носу, верно? Потому как угля-то в шахте давно нет.

Тот, что с «Мурнау», всерьез обиделся.

— Вот я и говорю, Малек, — обратился он к трактирщику, — не знаю, как теперь, а прежде всякое несчастье на шахте было общим делом всего бассейна. Спасательные команды с «Кристины», бывало, едут на «Мурнау» или на Рудольфову шахту… А теперь уж и спросить нельзя. А говорят еще — рабочая солидарность! Получите с меня!

Пепек ухмыльнулся ему вслед.

— Да ты не беспокойся, мы тебя на похороны позовем… Он из шахтерского оркестра, — объяснил Пепек Станде. — Дудит в трубу, на всех наших похоронах играет. И потому считает, что без него ни одна беда не обойдется; так и вьется вокруг, прикидывает: богатые ли будут похороны и много ли раз понадобится трубить шахтерский туш… А, вон и Суханек. Здорово, дед.

— Бог в помощь, — с достоинством поздоровался дед Суханек. Он даже надел праздничную шахтерскую фуражку со скрещенными молоточками.

— Пришел выпить за упокой того обушка? — съязвил Пепек.

Дед расстроился.

— И не поминай лучше. Двадцать пять лет работал, такого не бывало, чтоб я инструмент где забыл.

— Правда? — сказал Пепек. — Ты ведь раньше на «Мурнау» вкалывал, да? Был тут один, говорил, нашли там нынче ржавый обушок. Будто не меньше двадцати лет пролежал. Теперь все ломают голову, кто бы мог оставить этот обушок.

— Слушай, Пепек! — взмолился Суханек. — И чего ты ко мне пристал!

Пепек наклонился к огорченному старику.

— Да ведь я ему ничего не сказал, — шепнул он доверительно. — Еще чего, стану я выбалтывать первому встречному, что у нас на «Кристине» творится! Чтоб над нами вся округа смеялась?

Старый Суханек задумчиво поморгал.

— Говорят, Брзобогатый… еще жив.

— Ну-у?

— Хребет… хребет ему, сказывали, перебило. Теперь пенсию получит.

— Сколько может он получить? — живо заинтересовался Пепек.

— Чего не знаю, того не скажу. А Колмана в больницу свезли. Сначала будто ничего, даже до дому сам добрел, а потом как пошло его рвать, и в беспамятство впал… С головой, должно быть, что-то. — Дед Суханек постучал по столу снизу. — Надо сказать, со мной пока в шахте ничего такого не бывало, а спускаюсь я уже двадцать пять годков.

— Только вот с обушком нынче беда приключилась, верно? — подпустил шпильку Пепек. — Зато ты целых два принес на фуражке. — И Пепек одним духом, даже не булькнув, втянул в себя кружку пива. — Черт возьми, с меня сегодня самое меньшее ведро поту сошло.

— Смотри-ка, — сказал дед, — а я так совсем не потею. Раньше — верно, лет двадцать назад, тоже здорово потел, но тогда в шахтах такой вентиляции, как теперь, не было. Зато и о ревматизме ни у кого из шахтеров не слыхивали. Все потом выходило. А трактирщиков сколько около нас кормилось, — пустился вспоминать старик. — Теперь уж давно этого нет. Какое! Вот когда я парнишкой был, умели тогда поддержать шахтерскую честь!

— Хорошо бы Мартинек пришел, — заметил Пепек. — Поет он здорово!

Дед Суханек задумался.

— Да, певали в то время… постой, как это? «Прощай же, милая моя, пора спускаться в шахту…»

Пепек кивнул:

— И знаешь зачем? Потому что забыл инструмент в шахте. Вот как было дело.

— Слушай, Пепичек, — жалобно сказал дед. — Будет тебе наконец. У кого хочешь спроси, всякий тебе скажет: никогда Суханек ничего не забывал. Ведь меня наполовину засыпало, я уж подумал — конец пришел…

— А что вы тогда чувствовали? — спросил Станда.

— Что чувствовал? — растерялся Суханек. — Сказать по совести, ничего. Ну, думал, повезет мне, так они, ребята то есть, за мной придут. А потом рассуждал сам с собой, что с Аныжкой будет; она, понимаешь, калека от рождения… Другая-то дочка, Лойзичка, замужняя, так сказать, она за тем Фалтысом, что во второй спасательной, слыхал? С той у меня забот нету никаких, а вот Аныжка… беда с ней вышла, трудные роды были, ну и… Да о чем ты спрашивал-то?

— Каково вам было, пока вы лежали засыпанный?

— Ах, да… Каково мне было… Да я, сынок, и объяснить-то тебе толком не сумею. Ну вроде когда лежишь, и заснуть никак не можешь, и на ум заботы всякие лезут. Да о чем и думать-то? — Дед Суханек откашлялся. — Обушка жалко, вот что.

— Я завтра поищу его, — угрюмо пообещал Пепек.