Максим Горький - На дне. Избранное (сборник)

Он тоже спросил меня:

— Что вы хотите сказать?

Странно умер он: ночью часа два сидел со мною, совершенно здоровый, а в четыре часа дня умер в саду, лежа в гамаке.

Приходил товарищ Басов и с ним еще какой-то рыжий, с забинтованной головою:

— Не узнаёте меня, Карамора? — осведомился он.

Оказалось: один из тех, которым я устраивал побег. Не помню его. Их было трое в тюрьме.

Басов спросил: служил ли я уже в охране, устраивая этот побег? Глупый вопрос. По документам охраны они должны знать, что уже служил.

Поговорив со мною полчаса тоном праведных судей, — как и надлежало, — ушли.

Пожалуй, они оставят мне жизнь. Интересно: что я буду делать с нею? Вот тоже вопрос: жизнь дана во власть человеку или человек дан жизни на съедение? И чья это затея — жизнь? В сущности: дурацкая затея.

Да, я, служа в охране, разрешал себе устраивать товарищам маленькие удовольствия: побег из тюрьмы, побеги из ссылки, устраивал типографии, склады литературы. Но двурушничал не для того, чтоб, упрочив их доверие ко мне, выдавать их жандармам, а так, для разнообразия. Помогал и по симпатиям, но главным образом из любопытства: что будет?

Говорят, есть в глазу какой-то «хрусталик» и от него именно зависит правильность зрения. В душу человека тоже надо бы вложить такой хрусталик. А его — нет. Нет его, вот в чем суть дела.

Привычка честно жить? Это привычка правдиво чувствовать, а правда чувствований возможна только при полной свободе проявлять их, а свобода проявления чувств делает человека зверем или подлецом, если он не догадался родиться святым. Или — душевно слепым. Может быть, слепота — это и есть святость?

Я не всё написал, а всё, что написал, — не так. Но — больше писать не хочется.

Уголовные поют «Интернационал», надзиратель в коридоре тихонько подпевает им. У него смешная фамилия — Зудилин.

Была у нас в комитете пропагандистка, Миронова, товарищ Тася, удивительная девушка. Какое ласковое, но твердое сердце было у нее! Не скажу, чтоб она была красива, но человека милее ее я не видал. Почему я вдруг вспомнил о ней? Я ее не выдавал жандармам.

Поток мысли. Непрерывное течение мысли.

А что, если я действительно тот самый мальчишка, который только один способен видеть правду? «Король-то совсем голый, а?»

Опять лезут ко мне…

Надоели.

Горький — поэт

Девушка и смерть

Сказка

I

По деревне ехал царь с войны.Едет — черной злобой сердце точит.Слышит — за кустами бузиныДевушка хохочет.Грозно брови рыжие нахмуря,Царь ударил шпорами коня,Налетел на девушку, как буря,И кричит, доспехами звеня:— Ты чего, — кричит он зло и грубо, —Ты чего, девчонка, скалишь зубы?Одержал враг надо мной победу,Вся моя дружина перебита,В плен попала половина свиты,Я домой, за новой ратью еду,Я — твой царь, я в горе и обиде, —Каково мне глупый смех твой видеть?Кофточку оправя на груди,Девушка ответила царю:— Отойди — я с милым говорю!Батюшка, ты лучше отойди.

Любишь, так уж тут не до царей, —Некогда беседовать с царями!Иногда любовь горит скорейТонкой свечки в жарком божьем храме.

Царь затрясся весь от дикой злости,Приказал своей покорной свите:— Нуте-ко, в тюрьму девчонку бросьте,Или, лучше, — сразу удавите!

Исказив угодливые рожи,Бросились к девице, словно черти,Конюхи царевы и вельможи, —Предали девицу в руки Смерти.

II

Смерть всегда злым демонам покорна,Но в тот день она была не в духе, —Ведь весной любви и жизни зернаНабухают даже в ней, старухе.Скучно век возиться с тухлым мясом,Истреблять в нем разные болезни;Скучно мерять время смертным часом —Хочется пожить небесполезней.Все пред неизбежной с нею встречейОщущают только страх нелепый,Надоел ей ужас человечий,Надоели похороны, склепы.Занята неблагодарным деломНа земле и грязной и недужной,Делает она его умело, —Люди же считают Смерть ненужной.Ну, конечно, ей обидно это,Злит ее людское наше стадо,И, озлясь, сживает Смерть со светаИногда не тех, кого бы надо.Полюбить бы Сатану ей, что ли,Подышать бы вволю адским зноем,Зарыдать бы от любовной болиВместе с огнекудрым Сатаною!

III

Девушка стоит пред Смертью, смелоГрозного удара ожидая.Смерть бормочет — жертву пожалела:— Ишь ты ведь, какая молодая!Что ты нагрубила там царю?Я тебя за это уморю!— Не сердись, — ответила девица, —За что на меня тебе сердиться?Целовал меня впервые милыйПод кустом зеленой бузины, —До царя ли мне в ту пору было?Ну а царь — на грех — бежит с войны.Я и говорю ему, царю,Отойди, мол, батюшка, отсюда!Хорошо как будто говорю,А — гляди-ко, вышло-то как худо!Что ж?! От Смерти некуда деваться,Видно, я умру, недолюбя.Смертушка! Душой прошу тебя —Дай ты мне еще поцеловаться!Странны были Смерти речи эти, —Смерть об этом никогда не просят!Думает: «Чем буду жить на свете,Если люди целоваться бросят?»И, на вешнем солнце кости грея,Смерть сказала, подманив змею:— Ну, ступай, целуйся, да — скорее!Ночь — твоя, а на заре — убью!И на камень села, — ожидает,А змея ей жалом косу лижет.Девушка от счастия рыдает,Смерть ворчит: — Иди скорей, иди же!

IV

Вешним солнцем ласково согрета,Смерть разула стоптанные лапти,Прилегла на камень и уснула.Нехороший сон приснился Смерти!Будто бы ее родитель, Каин,С правнуком своим — Искариотом,Дряхленькие оба, лезут в гору, —Точно две змеи ползут тихонько.— Господи! — угрюмо стонет Каин,Глядя в небо тусклыми глазами.— Господи! — взывает злой Иуда,От земли очей не поднимая.Над горою в облаке румяномВозлежит Господь, — читает книгу;Звездами написана та книга,Млечный Путь — один ее листочек!На верху горы стоит Архангел,Снопик молний в белой ручке держит.Говорит он путникам сурово:— Прочь идите! Вас Господь не примет!— Михаиле! — жалуется Каин. —Знаю я — велик мой грех пред миром!Я родил убийцу светлой Жизни,Я отец проклятой, подлой Смерти!— Михаиле! — говорит Иуда. —Знаю, что я Каина грешнее,Потому что предал подлой СмертиСветлое, как солнце, божье сердце!И взывают оба они в голос:— Михаиле! Пусть Господь хоть словоСкажет нам, хоть только пожалеет —Ведь прощенья мы уже не молим!Тихо отвечает им Архангел:— Трижды говорил ему я это,Дважды ничего он не сказал мне,В третий раз, качнув главою, молвил:— Знай, — доколе Смерть живое губит,Каину с Иудой нет прощенья.Пусть их тот простит, чья сила можетПобороть навеки силу Смерти.Тут Братоубийца и ПредательГорестно завыли, зарыдалиИ, обнявшись, оба покатилисьВ смрадное болото под горою.А в болоте бесятся, ликуя,Упыри, кикиморы и черти.И плюют на Каина с ИудойСиними болотными огнями.

V

Смерть проснулась около полудня,Смотрит — а девица не пришла!Смерть бормочет сонно: — Ишь ты, блудня!Видно, ночь-то коротка была!Сорвала подсолнух за плетнем,Нюхает; любуется, как солнцеЗолотит живым своим огнемЛист осины в желтые червонцы.И, на солнце глядя, вдруг запелаТихо и гнусаво, как умела:

— Беспощадною рукойЛюди ближнего убьют,И хоронят, и поют:«Со святыми упокой!»Не пойму я ничего! —Деспот бьет людей и гонит,А издохнет — и егоС той же песенкой хоронят!Честный помер или вор —С одинаковой тоскойРаспевает грустный хор:«Со святыми упокой!»Дурака, скота иль хамаЯ убью моей рукой,Но для всех поют упрямо:«Со святыми упокой!»

VI