Капризы мисс Мод - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Я не знаю, о чем вы говорите, – сказал он.
Молодой человек приблизил к его лицу большой кулак, облеченный в перчатку. Внезапно в эту бурную сцену ворвался восхитительный, глубокий и успокоительный голос:
– В чем дело?
Огромный полисмен неожиданно вырос из-под земли перед ними. Он стоял рядом с ними, как живая статуя бдительной власти. Один палец непринужденно покоился на его широком поясе. Пальцы другой руки слегка ласкали усы, которые причинили гораздо больше сердечных ран прекрасному полу, чем какая-либо другая пара усов в этом квартале. Глаза над усами были суровы и вопрошающи.
– В чем дело?
Джордж любил полисменов. Он умел с ними ладить. В его голосе, когда он ответил, послышалась именно та правильная нотка почтительного уважения, которая нравится власти.
– Я ничего не могу понять, – сказал он с таким видом, точно в минуту опасности обрел старшего ласкового брата, готового вывести его из затруднений.
В результате, констебль превратился тотчас же в его союзника.
– Я стоял здесь, когда этот человек неожиданно совершил на меня это необычное нападение. Мне бы хотелось, чтобы вы попросили его удалиться.
Полисмен хлопнул полного юношу по плечу.
– Это не годится, сказал он сурово. – Здесь это не полагается.
– Руки прочь! – воскликнул Перси.
Олимпийское чело нахмурилось. Юпитер извлек свои громовые стрелы. – Эй, эй – сказал он шокированным тоном бога, которому смертный бросает вызов.
Его пальцы снова коснулись плеча Перси, но на этот раз отнюдь не в виде только предупредительного и легкого прикосновения. Остановившись там, куда они попали, они превратились в железные объятия.
– Такого рода вещи недопустимы, – сказал он.
Бешенство охватило полного юношу. Самая простая осторожность и полученное им заботливое воспитание спали с него, подобно одежде. Испустив несвязный вой, он изогнулся и нанес полисмену сильный удар в живот.
Ах! – воскликнул оскорбленный констебль, внезапно превратившись в смертного. Его левая рука отделилась от пояса, и он деловито схватил своего противника за воротник.
– Отлично! Вы последуете за мной!
Поразительно, в какой невероятно короткий промежуток времени произошло это событие. В течение одной минуты Джорджу показалось, что он очутился в самой гуще неприятной свалки и притом в одном из самых многолюдных пунктов Лондона. В следующее мгновение фокус переместился.
Джордж утратил всякое значение, и внимание всех всецело приковалось к стороне нападающей, которую десница закона направляла на путь, ведущий к полицейскому участку на Вайн-Стрит, не раз протоптанный многими другими. Джордж следил за парой, шедшей по улице и сопровождаемой все растущей толпой. Затем он вернулся в гостиницу.
Глава V
Джордж проснулся на следующее утро с неясным чувством, точно мир каким-то образом изменился. Как только его покинули объятья Морфея, он почувствовал какое-то неопределенное возбуждение. Затем он мигом присел на постели. Он вспомнил, что был влюблен. Не было никаких сомнений в этом. Удивительное чувство счастья охватило все его существо. Он почувствовал себя молодым и полным энергии. Все было к лучшему в этом лучшем из миров. Солнце сияло. Даже, когда он услышал, что кто-то на улице напевает одно из его старых произведений, которое уже год тому назад наполнило бы его чувством болезненного отвращения, теперь звуки эти ласкали его слух, несмотря на то, что у незримого певца была плохая музыкальная память.
Джордж легко спрыгнул с постели и открыл кран в ванне. Пока он покрывал лицо мыльной пеной для бритья, он посмотрел на себя в зеркало. Она пришла, наконец, истинная любовь. Джордж никогда раньше не был влюблен по-настоящему. Правда, начиная с пятнадцатилетнего возраста, он в той или иной степени испытывал сентиментальное влечение к противоположному полу. На самом деле, в тот период своей жизни, когда ему было семнадцать лет, он влюблялся в каждую женщину, с которой сталкивался, и в целую дюжину, которую видел лишь на расстоянии. Но зрелые годы отрезвили его и лишили этой прекрасной романической универсальности. За последние пять лет он более или менее равнодушен к женщинам. Сама природа его профессии в большей степени подействовала на охлаждение его чувств. Для человека, время которого, как у Джорджа, всецело поглощено творением музыкальных комедий, женщина начинает терять много тех привлекательных черт, которыми обольщаются обыденные мужчины. Джорджу позднейших годов стало казаться, что самая характерная черта у женщины была ее склонность брыкаться. В течение пяти лет он вращался в мире женщин, многие из которых были прекрасны. Однако, они не оставили после себя других воспоминаний, кроме того, что сильно и многократно брыкались. Одни – из-за исполнения своих музыкальных номеров, другие из-за своих любовных историй. Некоторые ворчали из-за того, как они должны были держаться при уходе со сцены, другие из-за туалетов во втором акте. Они брыкались с бесконечным разнообразием, со злостью, кротко, шумно, мягко, с улыбкой, со слезами, трогательно и покровительственно, но решительно все брыкались. В результате, женщина для Джорджа превратилась не в пламенное вдохновение или нежную богиню, но в нечто такое, чего надлежит избегать и, если возможно, то с тактом, если же нет, то путем явного бегства. Уже многие годы он боялся оставаться с женщиной наедине и выработал привычку быстро ускользать, когда замечал, что какая-либо из них пытается сблизиться с ним. Не трудно вообразить психологическое следствие такого положения вещей. Представьте себе сумасброда или человека, которым владеет страсть к донкихотству, или человека с поэтическим чутьем, и заставьте его в течение пяти лет сдерживать свои порывы. Получится такой избыток безрассудства, который можно сравнить разве только с газом, вырывающимся из закрытого помещения, или с подвалом, наполненным динамитом: чиркните спичкой, и произойдет взрыв! Бурное вторжение девушки в его жизнь воспламенило Джорджа. Ее сверкающие, смотревшие на него глаза пробудили его врожденные чувства, которые он так долго хранил в запасе. Тысячами кусков взлетели на воздух благоразумие и сдержанность, владевшие им до сих пор. Он оказался так же безнадежно влюбленным, как любой средневековый трубадур. Только, когда он окончил бриться и пробовал пальцами ног температуру ванны, его внезапно осенила мысль, что, хотя он и был влюблен, однако, не следовало забывать, что путь любви усеян гораздо большим числом препятствий, чем любая площадка для гольфа, на которой ему довелось когда-либо играть. Во-первых, он не знал имени девушки, во-вторых, казалось совершенно несбыточным, что он еще когда-либо с ней встретится. Даже в
