Альфонс Доде - Тартарен на Альпах
Очередь сердечныхъ изліяній была за Тартареномъ. Безъ гнѣва, но съ оттѣнкомъ тихой старческой грусти, охватывающей съ годами утомленныхъ жизнью великихъ художниковъ, необыкновенныхъ красавицъ, всѣхъ побѣдитедей народовъ и сердецъ, онъ разсказалъ про измѣну соотечественниковъ, про заговоръ отнять у него президентство и про свое рѣшеніе совершить геройскій подвигъ, водрузить тарасконское знамя выше, чѣмъ кто-либо его водружалъ до сихъ поръ, — доказать, наконецъ, альпинистамъ Тараскона, что онъ достоинъ… всегда достоинъ… Его голосъ оборвался отъ волненія. Онъ пересилилъ себя и продолжалъ:
— Вы меня знаете, Тонзагъ…
Невозможно передать словами, сколько искренняго чувства, сколько сближающей ласки слышалось въ голосѣ, какимъ онъ произнесъ это трубадурское имя, — точно руку пожалъ мысленно или на грудь къ себѣ привлекъ.
— Вы меня знаете, надѣюсь! Вы помните, уклонялся ли я, когда надо было идти на львовъ, да и во время войны, когда мы вмѣстѣ организовали защиту клуба?…
Бонпаръ поддакивалъ энергическими кивками головы. Еще бы, точно вчера было!
— Такъ вотъ, мой другъ, чего не могли сдѣлать ни львы пустыни, ни пушки Круппа, то удалось сдѣлать Альпамъ… Я боюсь…
— О, не говорите этого, Тартаренъ!
— Почему? — кротко возразилъ герой. — Я говорю это потому, что это правда…
И спокойно, безъ аффектаціи, осъ признался въ томъ впечатлѣніи, которое произвелъ на него рисунокъ Доре, изображающій катастрофу въ горахъ. Онъ признался, что его страшатъ такія катастрофы; и вотъ почему, услыхавши про необыкновеннаго проводника, способнаго предохранить его отъ несчастныхъ случайностей, онъ и поспѣшилъ ему довѣриться. И затѣмъ самымъ спокойнымъ тономъ онъ прибавилъ:
— Вы, вѣдь, никогда не были проводникомъ, Гонзагъ?
— О, нѣтъ, бывалъ… — отвѣтилъ Бонпаръ, улыбаясь. — Только, конечно, не все, что я разсказывалъ…
— Само собою разумѣется, — одобрительно согласился Тартаренъ.
Бонпаръ тихо проговорилъ:
— Выйдемъ на дорогу; тамъ можно говорить свободнѣе.
Наступала ночь. Они вышли изъ отеля и направились къ тоннелю въ сторонѣ озера.
— Остановимся тутъ… — необыкновенно громко прозвучалъ подъ сводомъ голосъ Бонпара.
Они присѣли на парапетъ и засмотрѣлись на чудный видъ озера, къ которому крутыми уступами сбѣгали ели и буки. А дальше виднѣлись горы съ тонущими въ сумракѣ вершинами; за ними — другія, голубоватыя, сливались съ облаками; между ними едва виднѣлась бѣлая полоса ледника, залегающаго въ разщелинѣ. Вдругъ онъ засверкалъ разноцвѣтными яркими лучами: это освѣщали гору бенгальскими огнями. Изъ Флюелена взлетали ракеты и разсыпались цѣлыми снопами разноцвѣтныхъ звѣздъ. По озеру скользили гирлянды венеціанскихъ фонарей на лодкахъ; оттуда неслись звуки музыки и веселые голоса. Настоящая декорація фееріи, вырѣзавшаяся на темной рамѣ тесанаго гранита туннеля.
— Удивительная, однако, страна эта Швейцарія! — воскликнулъ Тартаренъ.
Бонпаръ засмѣялся.
— О, да… Швейцарія… Только дѣло-то въ томъ, что въ дѣйствительности нѣтъ совсѣмъ никакой Швейцаріи!
V
— Швейцарія въ настоящее время, господинъ Тартаренъ, ничто иное, какъ очень большой курзалъ, открытый съ іюня по сентябрь; это — казино съ панорамами, куда люди пріѣзжаютъ развлекаться со всѣхъ странъ свѣта; это — гулянье, которое содержитъ компанія, владѣющая сотнями милліоновъ, милліардовъ и имѣющая свои правленія въ Женевѣ и въ Лондонѣ. Вы можете себѣ представить, какіе вороха денегъ истрачены на то, чтобы заарендовать, принарядитъ и изукрасить цѣлый край, всѣ эти озера, лѣса, горы и водопады, чтобы содержать полки служащихъ, фигурантовъ и статистовъ, чтобы на высочайшихъ горахъ выстроить баснословные отели съ газомъ, телеграфами, телефонами!
— А, вѣдь, это правда, — подумалъ Тартаренъ вслухъ, вспоминая про Риги.
— Еще бы не правда!… Но вы еще ничего не видали… А вотъ посмотрите-ка подальше, вы не найдете ни одного уголка безъ штукъ и фокусовъ, безъ приспособленій, какъ въ оперномъ театрѣ: водопады освѣщены à giorno, у входовъ на глетчеры — турникеты, а для подъемовъ — множество желѣзныхъ дорогъ, гидравлическихъ и цѣпныхъ. Только ради своихъ англійскихъ и американскихъ кліентовъ, охотниковъ лазить по горамъ, компанія оставляетъ еще нѣкоторымъ знаменитымъ Альпамъ, Юнгфрау и Финстераархорну, напримѣръ, ихъ суровый и страшный видъ, хотя въ дѣйствительности и тутъ также мало опасности, какъ и въ другихъ мѣстахъ.
— Однако, разщелины, мой дорогой, эти страшныя пропасти… Если слетишь туда….
— Слетите, господинъ Тартаренъ, и упадете на снѣгъ и ни чуточку не ушибетесь… А тамъ, внизу, обязательно находится служитель, охотникъ, или кто-нибудь, кто васъ подниметъ, вычиститъ вамъ платье, отряхнетъ снѣгъ и предупредительнѣйшимъ образомъ спроситъ: "нѣтъ ли багажа? не прикажите ли снести?"…
— Что вы мнѣ сочиняете, Гонзагъ!
Бонпаръ продолжалъ еще серьезнѣе:
— Содержаніе этихъ разщелинъ составляетъ одинъ изъ самыхъ крупныхъ расходовъ компаніи.
Разговоръ на минуту оборвался. Кругомъ все было тихо, погасли разноцвѣтные огни, не взлетали ракеты, лодокъ уже не было на озерѣ. Но взошла луна и придала пейзажу новый видъ, заливая его голубоватымъ трепетнымъ свѣтомъ. Тартаренъ сбитъ съ толку и не знаетъ, вѣрить или не вѣрить на слово. Онъ припоминаетъ всѣ необыкновенныя вещи, видѣнныя имъ въ эти четыре дня: солнце на Риги, фарсъ Вильгельма Теля. И росказни Бонпара начинаютъ ему казаться правдоподобными, такъ какъ въ каждомъ тарасконцѣ отчаянное вранье легко уживается съ самою простодушною довѣрчивостью.
— Позвольте, другъ мой, а какъ же вы объясните ужасныя катастрофы, хотя бы вотъ нарисованную Доре?
— Да, вѣдь, это было шестнадцатъ лѣтъ назадъ, когда еще не существовало компаніи, господинъ Тартаренъ.
— А въ прошедшемъ-то году случай на Веттерхорнѣ, гдѣ два проводника съ своими путешественниками погибли въ снѣгу?
— Надо же, все-таки, знаете… чтобы пораззадорить альпинистовъ… Англичане — такъ тѣ совсѣмъ перестаютъ ходить на такую гору, гдѣ никто не сломалъ себѣ шеи… Такъ вотъ и Веттерхорнъ. былъ нѣкоторое время въ забросѣ; ну, а благодаря этому маленькому приключенію, сборы тотчасъ же поднялись.
— Такъ, стало быть, проводники…
— Живехоньки и здоровехоньки, также какъ и путешественники… Ихъ просто прибрали на время, отправили за границу на шесть мѣсяцевъ… Реклама обошлась дорогонько, да компанія настолько богата, что ей это ни-по-чемъ.
— Послушайте, Гонзагъ…
Тартаренъ всталъ и положилъ руку на плечо бывшаго буфетчика:
— Вы, конечно, не пожелаете моей гибели… такъ?… Ну, скажите же по совѣсти… Вы знаете, альпинистъ я не изъ важныхъ…
— Это точно, что не изъ важныхъ!
— Какъ же вы полагаете, могу ли я безъ большой опасности попытаться взойти на Юнгфрау?
— Головой моей поручусь, господинъ Тартаренъ… Довѣрьтесь только проводнику.
— А если у меня голова закружится?
— Закройте глаза.
— А поскользнусь?
— И валяйте… Здѣсь, какъ въ театрѣ, все такъ приспособлено, что нѣтъ никакого риска…
— Ахъ, хорошо бы было, если бы вы были со мной, напоминали бы, повторяли мнѣ это… Послушайте, дорогой мой, ну… по-пріятельски, пойдемъ вмѣстѣ…
Для пріятеля Бонпаръ пошелъ бы съ восторгомъ, но у него на рукахъ его перувіянцы до конца сезона. На выраженіе Тартареномъ удивленія, что онъ согласился принять должность курьера, почти слуги, Бонпаръ отвѣтилъ:
— Что же дѣлать, дорогой мой? Таковы условія нашей службы… Компанія имѣетъ право распоряжаться нами какъ ей заблагоразсудится.
И онъ пустился въ разсказы о претерпѣвавмыхъ имъ превращеніяхъ за три года службы: онъ былъ и проводникомъ въ Оберландѣ, и трубилъ въ альпійскій рогъ, изображалъ изъ себя стараго охотника за дикими козами, и отставнаго солдата короля Карла X, и протестантскаго пастора въ горахъ…
— Quès aco? Это еще что такое? — спросилъ удивленный Тартаренъ.
А тотъ продолжалъ самымъ невозмутимымъ тономъ:
— Да, такова наша служба… Вотъ когда вы путешествуете по нѣмецкой Швейцаріи, то можете иногда увидать на страшныхъ высотахъ пастора, проповѣдующаго подъ открытымъ небомъ съ какой-нибудь скалы или съ огромнаго пня, обдѣланнаго въ видѣ каѳедры. Нѣсколько пастуховъ, сыроваровъ, нѣсколько женщинъ въ мѣстныхъ костюмахъ расположились въ живописныхъ группахъ, а кругомъ хорошенькій пейзажъ, зеленыя пастбища, или свѣжескошенный лугъ, горные каскады, стада, пасущіяся по уступамъ горъ… Такъ вотъ, все это — одни декораціи и театральныя представленія. Только знаютъ про это лишь состоящіе на службѣ компаніи проводники, пасторы, посыльные, трактирщики… и никто, конечно, не выдастъ вамъ секрета изъ боязни, что убавится число туристовъ.
Альпинистъ ошеломленъ и молчитъ, что служитъ явнымъ признакомъ величайшаго потрясенія. Хотя въ глубинѣ его души и остается сомнѣніе въ правдивости разсказовъ Бонпара, тѣмъ не менѣе, Тартаренъ чувствуетъ себя пріободреннымъ, спокойнѣе относится къ восхожденіямъ на горы, и разговоръ становится веселымъ. Друзья вспоминаютъ про Тарасконъ, про свои старыя проказы во дни счастливой молодости.
