Уильям Теккерей - Роковые сапоги
Я имел бурное объяснение с миссис Стабз, но, когда я обвинил эту жалкую лгунью, эту коварную змею в бесстыдном обмане, она закричала, что если кто кого и надул, так это я ее. Зачем я женился на ней, когда она могла выйти замуж за двадцать других своих поклонников? Она-де выбрала меня только потому, что у меня было двадцать тысяч фунтов! Я и в самом деле говорил, что у меня есть двадцать тысяч фунтов, но ведь знаете — на войне и в любви все средства хороши.
Расстались мы так же злобно, как и встретились, и я поклялся, что, как только уплачу долг, который она так бессовестно мне навязала, я тут же заберу свои две тысячи и уеду на какой-нибудь необитаемый остров или хотя бы в Америку, чтобы в жизни своей не видеть больше ни ее, ни ее еврейского выводка. Оставаться заложником у бейлифа не имело никакого смысла (ибо я знал, что такое приказ о дальнейшем задержании и что раз миссис Стабз задолжала сто фунтов, она могла задолжать и тысячу); поэтому я послал за мистером Цаппом, вручил ему чек на сто пятьдесят фунтов плюс причитающуюся ему плату и попросил освободить меня немедленно.
— Вот, любезный, — сказал я, — получите эту свою ничтожную сумму у Чайлда.
— У Чайлда или не у Чайлда, — сказал мне мистер Цапп, — только не такой уж я младенец, чтобы выпуштить ваш под такую бумагу.
— Ха, — возразил я, — банк Чайлда всего в минуте ходьбы от вас, идите и получите деньги да дайте мне расписку.
Цапп написал расписку с величайшей аккуратностью и ушел в банк, а я приготовился навсегда оставить эту омерзительную тюрьму.
Вернулся он, сияя улыбкой.
— Ну, — сказал я, — деньги вы свои получили, и теперь я должен заявить вам, что другого такого мошенника и вымогателя, как вы, я в жизни не встречал.
— Ну что вы, миштер Штапш, — захихикал он, — ешть на свете куда больший мошенник, мне ш ним не тягаться.
— Как вы смеете стоять тут и нагло ухмыляться в присутствии джентльмена! Дайте мне мою шляпу и плащ и выпустите меня из этой грязной дыры!
— Ну вот что, Штапш, — Он даже мистером меня не назвал. — Прочитайте-ка лучше это письмо.
Я разорвал конверт, и что-то выпало из него на пол — это оказался мой чек. В письме значилось:
"Господа Чайлд и Кь имеют честь сообщить капитану Стабзу, что вынуждены отказать в оплате подателю сего чека, ибо утром сего дня ими было получено требование от Соломонсона и Кь о наложении ареста на имущество капитана Стабза, вследствие чего находящийся у нас вклад в сумме 2000 фунтов 11 шиллингов и 6 пенсов должен быть задержан до разрешения дела, возбужденного господами Соломонсон и Кь против капитана Стабза. Примите и пр.
Флит-стрит".
— Понимаете, Штапш, — сказал мистер Цапп, когда я прочел это ужасное письмо, — было два долга — маленький и большой. Ваш арештовали жа маленький, а ваш вклад в банке жа большой.
Не смейтесь надо мной. Если бы вы видели, какие слезы льются на строки, что я пишу, если бы вы знали, как близок я был к помешательству те несколько недель, что меня держали в Флитской тюрьме, куда я попал вме"-сто необитаемого острова! Чем я заслужил такую кару? Уж я ли не помнил прежде всего о выгоде, не то что иные молодые люди, я ли не экономил, я ли не берег каждый шиллинг, каждый пенс! Могу не кривя душой поклясться, что никогда, благодарение всевышнему, этим не пренебрегал. Так за что же, за что я так наказан?
Но позвольте мне досказать вам эту злосчастную историю. Семь месяцев я провел в этом роковом месте. Супруга моя навестила меня раза два, а потом и думать забыла обо мне. Я писал дорогой моей матушке, умоляя продать обстановку, но ответа не получил. Все мои старые друзья от меня отвернулись. Я проиграл процесс, ибо мне не на что было даже нанять адвоката. Соломонсон потребовал уплаты долга моей жены и удержал две тысячи фунтов, которые у меня были. Чтобы отделаться от остальной части долга, мне пришлось пройти через суд по делам о несостоятельности. Меня признали несостоятельным должником, и из суда я вышел нищим. Но вы только вообразите: этот злобный, коварный негодяй Штиффелькинд явился в суд в качестве моего кредитора и потребовал уплаты трех фунтов плюс накопившийся за пятнадцать лет интерес из пяти процентов за пару сапог! Старый мошенник предъявил суду эти самые сапоги и рассказал всю историю, не позабыв ни лорда Корнуоллиса, ни сцены разоблачения, ни моего купания под водокачкой.
Судья Дьюбобвиг стал изощряться в остроумии по этому поводу.
— Так вы говорите, доктор Порки не пожелал заплатить вам за сапоги, а, мистер Штиффелькинд?
— Та, сэр, когда я обратился к нему, он сказаль, что сапоги были заказаны маленьким малыником и что мне нушно было говорить с его директором.
— Как, значит, сапожник остался без сапог?
Смех.
— Как без сапог, что ви, сэр, я принес их сюда. Разве я иначе мог бы показать их вам?
Снова смех.
— И вы так их и не продали, мистер Пиффелькинд?
— Как я мог продать сапоги! Я поклялся, что никогда не продам их и отомщу этому Штапсу!
— Значит, время так и не залечило ваши раны, нанесенные сапогами, да?
— Что-то мне не понятен ваш разговор о сапожнике без сапог, продаже и ранах. Я исполняль все, в чем поклялся, слышите, я разоблачиль его в школе, я расстроил его свадьбу и лишиль его двадцать тысяч фунтов, а сейчас я показаль против него. Все это сделаль я, и скажите кто-нибудь, что я не отомстиль ему.
И старый негодяй пошел на свое место под смешки безжалостно разглядывающей меня публики, — как будто на меня и без того не свалилось довольно несчастий.
— Бьюсь об заклад, это самая дорогая пара сапог в вашей жизни, — хитро заметил судья Дьюбобвиг и стал расспрашивать меня о моих дальнейших злоключениях.
Доведенный до отчаяния, я поведал ему обо всем: и как стряпчий мистер Соломонсон представил меня богатой вдове миссис Манассе, у которой было пятьдесят тысяч фунтов и плантация в Вест-Индии, и как я женился, и как меня арестовали через два дня по приезде в Лондон, и как этот же самый Соломонсон подал на меня в суд за долги моей жены, требуя уплаты двух тысяч фунтов.
— Стойте! — прервал меня один из судейских. — Эта миссис Манассе крикливо одетая брюнетка без одного глаза? У нее трое детей, и она частенько бывает под; хмельком, да? А Соломонсон такой маленький, рыжий?
— Да, да, — отвечал я со слезами на глазах.
— За последние два года эта женщина вышла замуж три раза, один раз в Ирландии, один в Бате. Ее законный муж — некий Соломонсон, и десять дней назад они отплыли в Америку.
— Но зачем вы отдали им свои две тысячи фунтов? — спросил меня тот же судейский.
— Сэр, но ведь на них наложили арест!
— Ну что ж, мы освобождаем вас. Вам не повезло, мистер Стабз, но только, похоже, охотник попался в собственные силки.
— Нет, — возразил мистер Дьюбобвиг, — просто птичка-то оказалась удавом.
Ноябрь. Красный мундир
Из суда я вышел свободным человеком, но нищим. Да, сэр, я, капитан Стабз из доблестного полка Северных Бангэйцев, оказался на улице, без куска хлеба, без крова над головой.
Я уныло брел по Португал-стрит, как вдруг чья-то рука легла мне на плечо и знакомый голос произнес:
— Ну что, мистер Штапс, сдержаль я слово? Я ведь сказал, что сапоги вас погубят.
Я был так подавлен, что промолчал и только поднял глаза к крыше дома напротив, ничего не видя от слез.
— Как? Вы плачете, как грудной младенец? И вы хотели жениться ха-ха-ха! — обязательно на богатой невесте! Но вы попались к этой невесте, как канарейка к вороне. Ощипаль она вас, а? Ха-ха-ха!
— Ах, мистер Штиффелькинд, — наконец вымолвил я, — не смейтесь над моей бедой. Эта женщина не оставила мне ни пенса, и теперь меня ждет голодная смерть. Да, да, голодная смерть!
И я разразился душераздирающим плачем.
— Вас ждет голодная смерть? Чепуха! Вы умрете не от голода, вас будут повесить, ха-ха-ха! Это куда легче, вот увидите!
Ничего не отвечая, я рыдал так, что на нас стали оглядываться прохожие.
— Ну, ну, — сказал Штиффелькинд, — не плачьте, капитан Штапс, не к лицу для офицера плакать, ха-ха-ха! Идите со мной, я буду кормить вас и обедом и завтраком и не возьму с вас ни пенса, пока ви сам не начнете зарабатывать деньги.
И этот старый чудак, который так жестоко преследовал меня в дни удачи, пожалел меня в моем горе и отвел к себе домой, как и обещал.
— Я прочел ваше имя в списке банкротов и поклялся, что ви будете жалеть о сапогах. Теперь уж дело сделано, не будем вспоминать прошлого. Эй, Бетти, Бетхен, постели еще одну постель и положи еще одну вилку и нож, со мной будет обедать лорд Горнуоллис!
Я прожил у этого нелепого старика полтора месяца, вел его книги и вообще делал, что умел, — например, разносил сапоги и башмаки заказчикам, как будто никогда и не был офицером полка его величества. Денег мне Штиффелькинд не платил, но кров и еду предоставил. Мастера и подмастерья дразнили меня генералом и лордом Корнуоллисом, а старый Штиффелькинд не уставал придумывать все новые прозвища.
