Уильям Моэм - Сплошные прелести

— Это всего лишь вопрос практики, — сказал я.

— Я только третий раз. Мистер Дрифилд говорит, у меня замечательно получается, но я такая тупая, хочется себя отшлепать. Вы долго учились, пока стали ездить?

Я покраснел до корней волос. И еле выдавил постыдные слова:

— Я ездить не умею. Велосипед я только получил, пробую первый раз.

Небольшое искажение истины я мысленно подправил: не считая вчерашних попыток в саду.

— Хотите, я вас поучу? — весело предложил Дрифилд. — Давайте.

— О нет, — сказал я. Разве можно?..

— Почему бы нет? — спросила его жена с прежней обаятельной улыбкой в голубых глазах. — Мистер Дрифилд не против, а мне можно будет передохнуть.

Дрифилд взял мой велосипед, а я, несогласный, но бессильный противиться дружественной настойчивости, неуклюже вскарабкался в седло. Я вилял из стороны в сторону, но он держал меня твердой рукой.

— Быстрее, — говорил он.

Я нажимал на педали, он бежал сбоку, а меня заносило то влево, то вправо. Мы оба уже разгорячились, когда, несмотря на его усилия, я, наконец, свалился. В таком положении было очень трудно сохранять приличествующую официальность меж племянником викария и сыном управляющего мисс Вулф, поэтому, когда я поехал снова и сделал ярдов тридцать-сорок вполне самостоятельно, а миссис Дрифилд выбежала на середину дороги и, руки в боки, кричала: «Давай, давай, два против одного на фаворита!», я так смеялся, что совершенно забыл о своем социальном происхождении. И когда по собственной воле слез с велосипеда, на моем лице нескромно светилось торжество, и я без смущения принимал похвалы Дрифилдов по поводу того, какой я способный, коли научился с первого раза.

— Ну а как у меня у одной получится? — сказала миссис Дрифилд.

Я присел и вместе с Дрифилдом наблюдал за ее тщетными стараниями.

Потом, решив снова передохнуть, расстроенная, но неунывающая, она села возле меня. Дрифилд закурил трубку. Мы разговорились. Конечно, я тогда не понимал того, что мне ясно теперь: в ее поведении была разоружающая прямота, от которой тебе становилось легко. Она говорила восторженно, как ребенок, радовалась жизни, ее глаза всегда освещала покоряющая улыбка. Не знаю почему, мне нравилась эта улыбка. Я бы назвал ее хитроватой, если вы не сочтете хитринку отрицательным качеством: улыбка была слишком невинная, чтобы счесть ее хитрой. Она была лукаво-озорная, как у ребенка, натворившего нечто забавное по его понятиям, но прекрасно знающего, что за такое по головке не погладят; ругать, правда, будут не очень всерьез, но все равно лучше — если старшие сразу не заметят — пойти и рассказать самому. Впрочем, тогда я понимал лишь одно: ее улыбка была мне по душе.

Дрифилд, взглянув на часы, сказал, что им пора, и предложил ехать в город совместно. Время как раз было такое, когда дядя с тетей заканчивают ежедневный моцион, и не стоило подвергать себя риску быть застигнутым с неподобающими людьми; поэтому я предложил им ехать без меня, ведь они поедут быстрее. Миссис Дрифилд и слышать этого не хотела, но сам Дрифилд посмотрел на меня весело и насмешливо, разгадав, очевидно, причину моей отговорки. Я побагровел, а он сказал:

— Пусть едет один, Рози. В одиночку он лучше справляется.

— Ладно. Приедете сюда завтра? Мы придем.

— Я постараюсь.

Они уехали, а через несколько минут и я двинулся той же дорогой. Очень собой довольный, я до самых ворот своего дома доехал не падая. Кажется, я без удержу хвалился за обедом, но о знакомстве с Дрифилдами помалкивал.

Назавтра около одиннадцати я вывел велосипед из каретного сарая. Сарай называли так, хотя в нем не было даже тележки под пони и пользовались им садовник, державший там косилку и каток для газона, да Мэри-Энн, которая хранила там же запас корма для кур. Я выкатил велосипед за ворота и, усевшись не без труда, поехал по дороге на Теркенбери до старой заставы, а потом повернул на Джой-лейн.

Небо вовсю голубело, а воздух, нагретый и все равно свежий, прямо-таки потрескивал от жары. Солнце сияло, но не слепило; казалось, его лучи с силой ударяются в белую дорогу и отскакивают от нее, как резиновые мячики.

Я ездил взад-вперед, поджидая Дрифилдов; вскоре они показались, я помахал им, развернулся (для этого пришлось слезать) и продолжил путь вместе с ними. Мы с миссис Дрифилд хвалили друг друга за успехи и ехали сосредоточенно, мертвой хваткой вцепившись в руль, но были на седьмом небе, и Дрифилд сказал, что, как только мы почувствуем себя уверенно, надо будет прокатиться по всем окрестностям.

— Хочу сделать пару оттисков с медяшек по соседству.

Я не понял, о чем он говорит, однако объяснений не последовало.

— Погодите, сами увидите, — сказал он. — Как по-вашему, проедете вы завтра четырнадцать миль — семь туда, семь обратно?

— Пожалуй, да, — ответил я.

— Я прихвачу на вашу долю бумаги и вощанки, сможете тоже сделать оттиск. Только вот спросите у дяди, можно ли вам поехать.

— Это ни к чему.

— По-моему, все равно лучше спроситься.

Миссис Дрифилд посмотрела на меня тем самым своим взглядом, лукаво-озорным и обаятельным, и меня бросило в краску. Я знал: если спроситься у дяди — он скажет «нет». Лучше умолчать. Но нам в пути попался доктор в своем экипаже; пока он не миновал нас, я глядел прямо перед собой — в тщетной надежде, что если я на него не посмотрю, так и он на меня не посмотрит. Я был сам не свой. Раз он меня видел, это быстро дойдет до дяди или тети. Я взвешивал, не спокойнее ли будет самому открыть секрет, который отныне не утаишь. Когда мы расставались у наших ворот (я не смог избежать возвращения в их обществе), Дрифилд предложил, если завтра я соберусь ехать, зайти за ними, чем раньше, тем лучше.

— Вы ведь знаете, где мы живем? Сразу за молельней конгрегационалистов, дом под липами.

Садясь обедать, я уже изыскивал возможность вставить замечание о том, как случайно столкнулся с Дрифилдами; однако новости в Блэкстебле распространялись быстро.

— С кем это ты катался утром? — спросила тетя. — Нас видел в городе доктор Энсти и рассказал, как ты ему повстречался.

Дядя сердито жевал ростбиф, мрачно уставясь в тарелку.

— С Дрифилдами, — беспечно сказал я. — Ну, с писателем. Они знакомые мистера Галовея.

— Люди это крайне сомнительные, — сказал дядя. — Я не желаю, чтобы ты с ними имел общение.

— А почему? — спросил я.

— Не собираюсь излагать тебе причины. Не желаю, вот и все.

— Как случилось, что ты с ними познакомился? — спросила тетя.

— Я просто ехал, и они ехали, и предложили ехать вместе, — сказал я, несколько искажая истину.

— Какие наглецы! — заметил дядя.

Настроение у меня испортилось, и, чтобы продемонстрировать свое неудовольствие, я, когда подали сладкое — столь любимый мной малиновый торт, — отказался к нему притронуться. Тетя спросила, хорошо ли я себя чувствую.

— Самочувствие у меня нормальное, — сказал я со всей доступной мне надменностью.

— Съешь кусочек, — сказала тетя.

— Я не голоден, — отвечал я.

— Ради меня.

— Пусть сам решает, когда он сыт, — сказал дядя.

Я зло покосился на него и произнес:

— Я не против съесть маленький кусочек.

Тетя положила мне самый большой кусок, и я ел с видом человека, побуждаемого суровым чувством долга делать нечто глубоко себе противное. Малиновый торт, который готовила Мэри-Энн, был прекрасен, песочное тесто так и таяло во рту. Но когда тетя предложила добавку, я отказался с непроницаемой холодностью. Она не настаивала. Дядя прочел молитву, и я, оскорбленный в лучших чувствах, удалился в гостиную.

Но, дождавшись, когда кончит обедать прислуга, я вышел на кухню. Эмили чистила серебро в буфетной, Мэри-Энн мыла посуду.

— Послушай, чем плохи Дрифилды? — спросил я ее.

Мэри-Энн служила у викария с восемнадцати лет. Она купала меня, когда я был маленький, давала порошки в сливовом повидле, когда мне их прописывали, кормила завтраком, когда я уходил в местную школу, ухаживала за мной, когда я болел, читала мне, когда я скучал, и ругала, когда я шкодил. У горничной Эмили по молодости лет был ветер в голове, так что Мэри-Энн и не знала, что бы из меня вышло, если б той доверили за мной смотреть. Мэри-Энн выросла в Блэкстебле, никогда в жизни не была в Лондоне и даже в Теркенбери попадала всего раза три. Никогда не болела. Никогда не имела выходных. Получала двенадцать фунтов в год. Раз в неделю ходила в город навестить мать, которая на нас стирала; а в воскресные дни Мэри-Энн ходила в церковь. И знала все про Блэкстебл: кто чем занимается, кто на ком женился, от чего умер чей отец и сколько у каждой женщины детей, и как их всех зовут.

Когда я задал свой вопрос, она гулко шлепнула мокрой тряпкой о раковину.

— Дядя твой прав. Я бы тебя с ними не отпускала, будь ты мой племянник. Это ж надо — зовут ездить с ними на велосипеде! Мало кто чего захочет.