Анатолий Приставкин - Тихая Балтия. Латышский дневник
Вот и выходит, что участие воинских частей в подавлении национальных движений — вовсе не случайный эпизод, а законные для системы большевистского террора функции армии.
Так же как патрулирование на бронемашинах в мирное время по центральным улицам столицы и маневры десантников, и набеги омоновцсв, и тому подобное.
Но мы и тут не оригинальны, у французов в отличие от кадровой, тоже была «особая революционная армия», созданная для насильственного исполнения законов центральной власти.
Были у них и свои денисовы-олейниковы, то есть, особые эмиссары, не отличавшиеся, скажем так, чистоплотностью, но имевшие большую власть, они посылались на места, в провинции, для выяснения каких-либо обстоятельств, скажем, кровавых столкновений с десантниками или омоновцамн где-нибудь в Провансе…
«Ни добродетель наша, ни умеренность, ни философия идеи нашей ничему не научили, так будем разбойниками для блага народа».
Так заявляли французские лидеры.
Бесценная мысль, пусть давняя, подкиньте ее Алкснису или его дружкам-полковникам. Она им созвучна.
А вот следующую цитату из французов я дарю лично президенту: «При обыкновенном правлении народу принадлежит право избрания, при чрезвычайном же правлении все импульсы должны исходить от центра…»
Чрезвычайное или президентское… Как ни называй, смысл один.
Ну, а поскольку мы все ходим-бродим рядом с французами, хотелось бы вспомнить один, но уже литературный вполне случай.
В дом к Бальзаку однажды пришла молодая женщина и заявила, что, подобно известной героине писателя, она приехала из провинции в Париж, пережила всякие приключения, но далее не знает, как ей жить…
— Читайте роман, там же все о вас написано! — воскликнул с досадой классик.
В истории все про нас написано.
Там есть и про конвент, который в какой-то момент народной стихии передал власть «комитету общественного спасения», а в результате полетели головы послушных членов конвента, а потом и самого «комитета»…
А потом ихнего лидера Робеспьера.
Ну, а всякие непослушные авторы и издатели были казнены, как утверждает история, еще раньше…
В общем, читайте историю, там для вас, как сказал великий Бальзак, все написано.
Кстати, сами французы вспоминают это время как «пору плохих ассигнаций и Большого труса…»
Их юмор внушает мне сегодня оптимизм.
ЧЕЛОВЕК ИЗ ЧАСТИ
Вчера позвонили из Дома офицеров в Риге, попросили о встрече: хотим поговорить о литературе.
— Когда? — спросил лишь я.
— Да хоть сегодня… Или завтра.
— Я согласен.
Я догадывался, конечно, о какой литературе будет идти речь. Но согласие дал лишь потому, что хотел их тоже понять. Понять, чем дышат и о чем думают эти люди. Если завтра может быть повторен вариант Литвы, то сегодня надо разговаривать. Если еще не поздно.
Но я сказал: «тоже», ибо надеялся, что они хотят понять меня. На выступление я позвал двух друзей: писательницу Галину Васильевну Дробот, она прошла фронт и ничего не боится, и Валерия Блюменкранца, он полковник в отставке. Пусть послушает своих бывших сослуживцев. Он поддерживает Народный фронт, и ему эта встреча интересна.
Да и вообще, приятно выступать, когда знаешь, что не все тут в зале чужие. А что мы находимся среди чужих, даже очень чужих, мы скоро почувствовали. Хотя вначале встретили нас вполне приветливо, угостили наскоро чаем, провели в зал, там было полно. В основном военные, но были и женщины, наверное, жены офицеров.
Перед самым выходом позвонили из вестибюля: кто-то из шведского телевидения хочет меня видеть. Через пару минут влетела Элизабет, моя давняя приятельница, мы встречались прежде и в Москве, и в Стокгольме. Но я не знал, что она уже в Риге. Но она, и правда, всегда там, где горячо.
Мы обнялись.
Я спросил:
— Ты с телеаппаратурой? На нашу встречу?
— Нет, нет, — отвечала энергично. — Просто была здесь, у начальства, услышала твою фамилию… Снимать я не собираюсь.
Как потом выяснилось, снимать она как раз собиралась, да ей то самое начальство сразу отказало. «Это невозможно», — так было сказано.
— Почему невозможно? Кто так приказал?
— Офицеры…
Она лишь улыбалась и пожимала плечами.
Военные-то знали, почему они не хотят съемок, да еще для «западного» телевидения, они готовились к нашей встрече как к бою. Это мы ничего не знали, сидели за столиком на сцене и рассматривали зал, не очень большой, человек на двести, а то и меньше, и краем уха ловили слова начальника Дома офицеров, который называл наши книги, говорил какие-то нужные для встречи слова. Вот я потом прикидывал: он что же, тоже не знал, что нам готовят тут психическую атаку? Скорей всего, не знал, ему приказали из штаба округа, он и позвал меня, и добросовестно книжки выставил, и какие-то работы даже обо мне разыскал…
Никто из присутствующих, кроме одной женщины, ни одну мою книжку не упомянет. Сразу из зала пришла записка, большая, видать, заранее заготовленная:
«Г-ну (гражданину) Приставкину!
Что Вы писали, говорили и носили (плакаты, лозунги) до сего времени, нам в Риге известно. Прошу ответить: Вы за или против 1. Ельцина; 2. Горбачева; 3. За «бревнами» или перед «бревнами»? 4. Кто со стороны России подписал договор от 11 августа 1920 года (договор между Латвией и Россией)? 5. Вы друг Войновича или нет? Как себя чувствуете, когда Нюрка порется с кабаном (хряком, свиньей) Борькой? 6. Были ли на стадионе интерфронта 15 января?
Сержант Стагнат Мигрантско-Оккупанческий (Кузнецов)».
Я отметил, что тон записки мне не нравится, но я на нее отвечу. И лишь произнес имя Ельцина, в том смысле, что я его поддерживаю, как маленький вихрь возник в недрах зала и, разрастаясь, донесся до сцены с шумом и громом.
Имя Ельцина военные не принимали вообще. Даже в самом начале не обошлось без злобных по отношению к нему выкриков. А далее было и того хуже.
Спросил я про «бревна», что автор имеет в виду. Я, и правда, не очень понимал, хотя догадывался, и мне популярно объяснили, что это те бревна, «за которыми хоронятся фашистские власти». Имея в виду парламент.
Такое вот начало.
А после моего объяснения про Войновича, которого я знаю .лично и которого считаю талантливым писателем, зал зашумел, загудел и тут же подскочил в рядах офицер.
— Вы не виляйте! — потребовал резко он. И добавил что-то уж совсем неприличное, о писателях, которые привыкли лгать. Имел в виду он Войновича или меня, или Дробот, я не понял, но ответил, что мне представлялось, что я иду на благородное собрание офицеров, а попал я на грязный базар…
Назревал скандал, и начальник Дома, его фамилия была, по странному совпадению, как у моей жены — Бережной, да судя по всему и человек неплохой, но и он растерялся.
— Этот товарищ не наш, — как бы в оправдание пояснил нам. И попросил задавать вопросы «без шума и по порядку».
Непонятно, конечно, как в такое закрытое заведение, куда и шведам запрещено ходить, попали чужие, но и далее, судя по вопросам, тут были не все «свои», не по принадлежности, а по реакции на вопросы, которые они задавали.
Валерий, наш дружок, сидел среди них тихо, он наблюдал, и свое скажет он позже. И скажет так: «Да, они, в общем, такие… Хотя эти поагрессивнее будут… Но, может, потому, что собрали сюда отборных, из политуправления, из газет… Я их за километр узнаю, у них оскал другой… Да они сами разоблачились, сказав про одного: „Дайте уж ему слово, он из части…“»
Но тот, который из части, выскажется в последнюю очередь, а эти… И, правда, они не только задавали вопросы, но сами и отвечали на них, мои ответы, как выяснилось, их почти и не интересовали.
И второе, что вскоре стало ясно: они пришли с ответами, в которых не сомневались. Они пришли не слушать, а учить. И это, правда, было скорей похоже на привычку политработников.
Большевики и среди штатских-то не особенно вслушиваются в простые речи, а у военных это просто невозможно.
Они, судя по всему, «отрабатывали» эту встречу.
И мы быстро это поняли. Я, кажется, быстрей, чем Дробот.
Галя еще трепыхалась, один вопрос она взяла на себя, тем более, что разговор зашел о могилах фронтовиков, которые здесь осквернили. Мы осудили все эти действия, а я напомнил, что не только в Балтии, но и в России черепа и кости погибших белеют по полям, а вот в далекой Германии, в Гамбурге, я сам видел, как ухожены могилы наших воинов…
Но и это не захотели слушать, тут же крикнули:
— Нечего нам про Гамбург! Говорите по существу!
— Да, да! Лучше скажите, как нас Ельцин предал!
— Почему они так собрались ночью? Как бандюги какие?
— Кому вы служите, Приставкин?
— Вот вы выступали по захваченному латышами телевидению, вы разве не почувствовали, что вас используют против русских?
ИЗ ЗАПИСКИ:
«Вам не стыдно будет, возвратясь в Россию, смотреть людям в глаза после своего выступления по телевидению?»
